2. Грамматика политического: насилие, семья, психиатрия
Купер следует тем же путем, которым шел Лэйнг. Он говорит о механизмах образования группы и функционирования общества, об экзистенциальном подтексте безумия, об опыте и его статусе в обществе. То, что Лэйнг назвал бы политикой опыта (если отбросить содержание работы с одноименным названием), Купер именует грамматикой политического, или грамматикой жизни. «Грамматика жизни, – как пишет он сам, – касается способов структурирования риска в их совершенной понятности в каждой жизненной ситуации. <…> Риск заключается в том, чтобы принять на себя ответственность в ситуации отсутствия выбора»[244]. Отсутствие риска при этом расценивается Купером как убийственная безопасность и уступка удобству.
Внимание Купера сосредоточено на грамматике развертывания власти в социальном пространстве, выражающейся на нескольких уровнях.
1. Микрополитический уровень внутреннего пространства личности – сознание и тело, включенные в развертывание власти. Это воспоминания, мечты, сознательные и неосознаваемые ожидания и фантазии, телесные проявления и телесные органы как таковые. Глубокая личная обеспокоенность вовлекает в политику наше сознание и тело, так что даже язва желудка, по Куперу, может расцениваться как политический акт.
2. Микрополитический уровень семьи, основной единицей которого является буржуазная ядерная семья. Она – посредник в осуществлении власти политического правящего класса и путем социализации задает для человека принимаемую им роль, которая отвечает господствующей системе. Здесь семья взращивает конфликт между активной реальностью, опытом и поведением человека и принимаемой им пассивной социальной ролью, именно с семьи начинается разрушение правящим классом угнетаемых им граждан.
3. Микрополитический уровень конфронтационных групп – это группы, копирующие семейный опыт и ролевую структуру семьи: полиция, армия, образовательные и медицинские институции, с которыми человек, так же как с семьей, сталкивается с первых лет жизни.
4. Макрополитический уровень – уровень политических образований как системы и политической активности.
Наиболее пристальное внимание Купер уделяет микро-макрополитическому переходу. На его взгляд, поляризация человеческой жизни на микро– и макрополюса является одной из основных тактик буржуазного общества. Сущность микро-макроперехода состоит в перемещении от области непосредственных отношений с другими к пространству анонимной социальной организации. В макрогруппе один человек может что-то знать о другом, но никто не может знать о других все. Человек может быть чрезвычайно активным макрополитически, вступать в революционные объединения и открыто противостоять системе, однако не обращать внимания на микрополитику. Может быть и наоборот: некоторые могут сосредотачиваться на противоречиях и сущности отношений между людьми и поведения людей, но быть не в состоянии присоединиться к макрополитическому противостоянию.
В силу такой специфики микро– и макрополитики, на взгляд Купера, важным является схватывание этого момента микро-макрополитического перехода, которое может обеспечить постоянное преобразование микрополитики в макрополитику и наоборот. В противном случае всеобщая анонимность рискует заслонить конкретные задачи и конкретных людей, а непосредственное взаимодействие и конкретные политические действия рискуют утратить всеобщие цели.
Центральным феноменом, через который Купер исследует политику жизни и властных отношений, является безумие, а основным пространством этого исследования становится микрополитический уровень семьи. В центре интересов Купера – нуклеарная семейная единица капиталистического общества, являющаяся, на его взгляд, наиболее типичной для общества второй половины XX в.
В анализе семьи Купер движим вполне постструктуралистской задачей, считая, что деконструкция семьи должна стоять в центре преобразования общества и культуры. Вполне в постструктуралистском духе он заявляет: «Бессмысленно говорить о смерти Бога или смерти Человека, пародируя серьезные намерения некоторых современных богословов и философов-структуралистов, пока мы не увидим своими глазами смерть семьи, – той системы, социальная функция которой состоит в незаметной фильтрации нашего опыта и последующем лишении наших действий всякой подлинной и полноценной спонтанности»[245]. К этим лозунгам добавляется и ярый критицизм марксистского толка: «Из-за отсутствия богов мы должны были создать могущественные абстракции, ни одна из которых не обладает такой деструктивной силой, как семья»[246].
Купер определяет семью как группу социально трансформированных безымянных людей, работающих и проживающих совместно в определенной институциональной структуре[247]. Основная особенность семьи состоит в ее центральной функции – функции посредника. Для Купера семья неизменно является агентом государства: она поддерживает власть правящего класса и одновременно выступает прообразом для всех институциональных структур общества: «Общество должно быть большой и счастливой семьей с ордой послушных детишек. Нужно быть безумцем, чтобы не желать такой завидной ситуации»[248].
По подобию семьи организованы политические партии и правительственный аппарат, школы и университеты, фабрики и профсоюзы, армия и церковь, больницы. Все они имеют «семейную» структуру. Модель семьи, по Куперу, универсальна для общества, поскольку универсальна функция посредничества, которую должна реализовывать всякая социальная институция. И универсальность эта – самая большая беда. Выстраивая свою систему, семья развивает два плана функционирования в соответствии с двумя ракурсами своего существования. С одной стороны, она поддерживает власть правящего класса, государства и общества, а с другой – она должна обеспечить себя поддержкой входящих в нее членов. Для этого она обманывает их. Поэтому любовь семьи никогда не бывает бескорыстной, безопасность, которая дается ее членам, требует расплаты, и расплата эта – ложь.
Купер словно срывает с семьи маску радушия, любви и поддержки, маску теплоты, и обнаруживает за ней пустоту, одиночество и утрату автономности, необходимые для поддержания власти общества. Так называемая счастливая семья, на его взгляд, является жесткой институцией, делающей несчастными и убивающей своих членов. Он подчеркивает: «Это семья, где вместе молятся, где вместе до самой смерти переживают болезнь и здоровье, семья, которая украшает наши надгробные плиты эпитафиями тех, кто скорбит по нам… Этот ложный траур – лишь поэтическая метафора, ведь никакая настоящая скорбь невозможна, если люди, которые оплакивают друг друга, никогда не встречались. Буржуазная нуклеарная семейная единица (если говорить на языке ее агентов – академических социологов и политологов) стала в настоящем столетии совершенной формой не-встречи и посему предельным опровержением скорби, смерти, рождения и царства опыта, которое всякому рождению и теории предшествует»[249].
Функцию посредничества в реализации власти семья выполняет благодаря некоторым своим свойствам.
1. Семья – это связанные друг с другом люди, каждый из которых наделен чувством собственной незавершенности. Члены семьи словно приклеены друг к другу, поскольку для того чтобы существовать, им жизненно необходим другой, а разрыв связи с другим равносилен самоубийству.
2. Семья определяет роли своих членов, приемлемый в данной семейной группе способ поведения, и впоследствии желаемый способ поведения, навязывается рожденному ребенку; его задача – обязательно следовать роли, а не развивать собственную идентичность.
3. Семья в своей функции социализации прививает своим детям социальные средства контроля; каждый ребенок, по Куперу, – художник, музыкант и поэт, но семья постепенно уничтожает всякое творческое начало.
4. Семья прививает ребенку сложную систему табу, например, ограничивает сенсорные модальности коммуникации лишь аудио-визуальными и вводит запрет на использование в семейном общении прикосновений, обоняния и вкусовых ощущений.
Таким образом, в семье всегда имеет место антитеза «родители – дети», «властители – подвластные», и именно в этой структуре навязывается приемлемый и социально одобряемый способ поведения. Однако разорвать семейные отношения достаточно сложно, поскольку самое жесткое табу семьи, по Куперу, – запрет одиночества. Семья не может позволить своим членам быть одинокими.
Избавиться и отдалиться от семьи – значит отдалиться от себя, поскольку поле социализации «я» человека – это и есть семья. Купер предлагает историю о тибетском монахе: «Тибетскому монаху, погруженному в продолжительное уединение и медитацию, явился паук. Каждый день он посещал его, становясь раз за разом больше и больше, пока наконец не вырос размерами с человека и не стал казаться очень страшным. Монах решил попросить совета у своего гуру и услышал: “Следующий раз, как паук к тебе явится, нарисуй на его животе крест, а затем мысленно воткни нож в середину этого креста”. На следующий день монах вновь увидел паука, нарисовал на его брюхе крест и погрузился в сосредоточение. Когда же он сконцентрировался на том, чтобы воткнуть нож тому в брюхо, он опустил глаза и с изумлением увидел метку на своем собственном пупе». Купер заключает: «Очевидно, что умение отличить внутреннего противника от внешнего является буквально вопросом жизни и смерти»[250].
РИС. 1. Диаграмма личностного развития
Рождаясь, человек прогрессирует и развивается. По примеру родителей и благодаря их воспитанию он учится «правильно», как нужно, воспринимать реальность, действовать и воздействовать. Он усваивает соответствующую его полу, мужскую или женскую, социальную роль и правила ролевого поведения в обществе. Если развитие идет гладко, то человек благополучно достигает кризиса идентичности, в процессе которого он завершает все более ранние идентификации, становится личностью и реализует поведение социально нормального индивида. Он начинает проектировать себя в будущее и далее живет, не изменяясь коренным образом. Большинство людей при этом прогрессируют по инерции.
Не все люди развиваются таким образом. Некоторые так и не завершают этого пути: во время прогрессивного развития они внезапно ломаются и регрессируют к тому состоянию, которое называют безумием. Купер подчеркивает, что нормальность далека и даже противоположна не только безумию, но и истинному здравомыслию. Здравомыслие, в свою очередь, ближе к безумию, чем к нормальности (рис. 1).
Социальная действительность семьи базируется на практике членов семьи, которая отчуждается и превращается в безликий семейный процесс. Вхождение человека в семью и функционирование в ней, как считает Купер, проходит два важных этапа: во-первых, первичную социализацию во младенчестве, а во-вторых, стабилизацию индивидуальности в юношеском и взрослом возрасте. Посредством такой двухфазной идеологической обработки микрогруппа (семья) и микрокультура прививают индивиду ценности и поведенческие нормы макрогруппы и макрокультуры (общества). В результате этого процесса ребенок проходит через последовательность позитивных и негативных идентификаций и обретает собственную идентичность. Взрослый воплощает себя в мире, выражает свою субъективную реальность в объектах, проходя процедуру объектификации собственного существования, а затем он должен реинтернализировать эту объектификацию как объективную реальность. Поэтому социальное присутствие – это всегда уже отсутствие, а принятие определенной социальной роли и выстраивание социальной идентичности – это всегда сначала бытие-для-других, а уже затем бытие-для-себя. Человек, по убеждению Купера, постоянно подчиняется правилам игры какой-то группы: «Из матки мы рождаемся в клетку семьи, из которой перемещаемся в клетку школы. К тому времени, когда мы покидаем школьную клетку, мы настолько привыкаем жить в клетке, что сооружаем вокруг себя свою собственную клетку, тюрьму, бункер, и в конце концов с чувством облегчения мы уходим в гроб или в кремационную печь»[251].
Поскольку Купер провозглашает приоритетность семьи как образцовой модели в социальных исследованиях, закономерным является вывод, что, так же как и все социальные институции, психиатрия построена по модели семьи. Следовательно, она имеет те же функции, те же ролевые модели и механизмы воздействия на находящихся внутри своей системы индивидов. В какой-то мере, если мы говорим о насилии, психиатрия продолжает семейные традиции. По Куперу, буржуазная семья не может существовать без инвалидации ролей, поскольку эта инвалидация обосновывает и подтверждает ролевую систему. Движимая общей целью насилия и принуждения, психиатрия завершает «дело» семьи, если последняя по каким-то причинам не типизировала кого-то из своих членов.
Социальная группа и семья развивают ложную рациональность, и тот, кто не соблюдает ее нормы и правила, часто маркируется как иррациональный, нелогичный. Автономия наносит смертельный удар по семейной системе. В картезианском духе Купер заявляет, что семья уничтожает в человеке способность сомневаться и представляет ему как данность несомненную социальную систему. Сомнение же имеет разрушительную силу: «Если мы прекращаем сомневаться, мы становимся сомнительными в своих собственных глазах и можем лишь отказаться от собственного взгляда и смотреть на себя лишь глазами других, – а глаза других… будут смотреть на нас как на надежного и уверенного в других человека. <…> Сомнение одновременно и замораживает, и “разогревает” нашу сущность, словно костный мозг в костях. Оно встряхивает их, словно во время игры в кости, которые никогда не выбрасываются, оно исполняет мистическую и величественную органную музыку на наших артериях, оно нежно и зловеще звучит в наших бронхиолах, пузыре и кишечнике»[252].
Психическое заболевание есть следствие сомнения и представляет собой движение от семейственности к автономии, оно нарушает самое жесткое табу семьи и поэтому подвергается такой интенсивной репрессии. Разбирая случай Эрика, одного из своих пациентов, Купер пишет о происхождении и механизмах его изменений: «Именно это отстаивание своей автономии и привело его к тому, что он попал в больницу. Его драматичное решение вести себя как свободная личность угрожало целостности структуры существования семьи: оно должно было быть инвалидицировано посредством изобретения болезни. Если он считался больным, все происходящее превращалось в нейтральный процесс, который происходил только внутри него самого. Вызвавшие беспокойство практика, интенция и акт исчезали сами собой»[253].
С того момента, когда человек признается психически больным, его статус меняется. Ему отказывают в активности и рассматривают как пассивный объект, вещь. Он предстает лишь носителем симптомов, и психиатрия трактует его как «придаток» к его болезни. Он больше не может принимать решений, теперь он должен делать все, что говорит, предписывает и прописывает ему доктор, делать под четким наблюдением медицинских сестер или семьи. «Предполагается, – подчеркивает Купер, – что кроме mise en sce?ne психиатра, который (обычно губя) искореняет распад, никто ничего не делает. <…> Пациент находится в подчиненном положении, его стремятся изменить, и его собственные действия и трансформации больше не принимаются во внимание. Он овеществляется и превращается в объект, в котором проявляется патологический процесс»[254].
В семейном контексте, который выстраивает Купер, проблема шизофрении трансформируется в проблему отчуждения. Шизофрения возникает в тех семьях, где отчуждение особенно велико, но эта чуждая реальность не перестает как социальная реальность и социальная роль навязываться ее членам. «Психиатрические симптомы, – как указывает Купер, – сразу же становятся понятны, если рассматривать их как одну из форм вызова социальной лжи. Они есть протест, хотя и противоречивый по своей сущности»[255]. Признавая, что и нормальные, и невротические, и психотические семьи неизменно отмечены высокой степенью отчуждения личностной автономии и ответственности, Купер считает, что именно в семьях, где степень отчуждения чрезвычайно высока, появляется то, что общество называет шизофренией. Так называемый шизофреник стремится вырваться из оков отчужденной семейной системы, поэтому шизофрения у Купера, как и у Лэйнга, – свидетельство кризиса группы: «…Шизофрения – это микросоциальная кризисная ситуация, при которой поведение и опыт какого-то человека по определенным понятным культурным или микрокультурным (обычно семейным) причинам инвалидируются другими, приводя к тому, что он идентифицируется как “психически больной”, а затем медицинскими или квазимедицинскими агентами закрепляется (путем определенной, но при этом весьма произвольной процедуры маркирования) его идентичность как “шизофренического пациента”»[256].
Шизофрения, по Куперу, представляет собой и попытку человека восстановить утраченную былую целостность. Эта целостность идет в разрез с требуемым обществом дифференцированием опыта, она подрывает ложный раскол, поддерживаемый наукой и искусством, образованием и семьей. «Шизофрения, – подчеркивает Купер, – это абортивная и всегда абортируемая попытка достигнуть более высокой степени здравомыслия. Чтобы найти настоящее сумасшествие, нужно искать во дворцах правителей. В этом случае мы отыщем его очень скоро»[257].
Почему же один человек превращается в шизофреника, а другой совершенно беспроблемно функционирует внутри семейной системы? Ответа на этот вопрос Купер не дает. Если следовать его логике, один может стерпеть отчуждение собственного «я», а другой такого пережить не может. Отчуждаясь, утрачивая себя, он не может заменить «я» навязываемой социальной идентичностью. Но почему один может смириться с утратой, а другой – нет, непонятно, и Купер этим вопросом не задается. При таком ракурсе исследования шизофрения превращается из заболевания с неясным происхождением в проблемную ситуацию, в затруднительное положение, и сам этот феномен приобретает антропологическое звучание.
