§ 3. Обращение к Гуссерлю и психопатологическая феноменология

§ 3. Обращение к Гуссерлю и психопатологическая феноменология

Как мы уже отмечали, в 1922 г. Бинсвангер по просьбе Швейцарского психиатрического общества пишет реферат, в котором анализирует возможность применения феноменологии в психопатологии и констатирует рождение психопатологической феноменологии. Здесь он противопоставляет феноменологию естествознанию, подчеркивая, что она получает свои данные на основании категориального созерцания, усмотрения сущности, имманентной идеации или феноменологической интуиции, естествознание – на основании чувственного опыта. Он отмечает, что взаимодействие с предметами внешнего мира и его самопроизвольное конструирование не являются теорией в смысле чистого дескриптивного познания. Таковой ему представляется лишь изучение самих сущностей и выработка методологии такого исследования.

В этом реферате Бинсвангер не просто пересказывает основные моменты феноменологии Гуссерля, но критически осмысляет предложенную им теорию и метод. Рассматривая на конкретных примерах особенности эстетического созерцания, он приходит к выводу о наличии не только категориальных созерцаний, но эстетических и этических. В случае последних, на его взгляд, речь идет об усмотрении нравственных или этических сущностей[832], о ценностном вчувствовании (Wertf?hlen), ценностном схватывании (Wertnehmen)[833]. И здесь он, несомненно, привлекает и развивает не только и не столько идеи Гуссерля, сколько взгляды Шелера и Д. фон Гильдебранда[834]. Продвигаясь дальше и обращаясь к эйдетической феноменологии, он отмечает, что феноменологический метод, проводящий исследователя от отдельных индивидуальных эмпирических фактов к над-эмпирическим всеобщим, или чистым, сущностям, является основным предметом интереса психиатрии [835].

Вскрывая сущность феноменологического метода, Бинсвангер отмечает две проблемы, тесно связанные друг с другом и фактически отражающие трудности применения идей феноменологии в психиатрии как естественной науке. Первая проблема относится к «где» феноменологического усмотрения. Естественные науки утверждают, что восприятие и сознание находится в мозге, психолог связывает его с душой и психикой, феноменолог же, может с уверенностью сказать лишь то, что это его акт восприятия, однако вопрос о «где» этого сознания является для него бессмысленным. Аргументируя это утверждение, Бинсвангер обращается к понятию интенциональности и интенционального акта.

Второй и основной проблемой является проблема возможности чистой феноменологии в клинике. Бинсвангер критикует с неокантианских позиций (привлекая идеи П. Наторпа) теоретические предпосылки феноменологии – абсолютную данность чистого сознания и исключительно интуитивный характер феноменологического усмотрения[836] – и отмечает, что, несмотря на утверждения о тесной связи между психологией и феноменологией, Гуссерль говорит о непреодолимой пропасти между познанием фактов и познанием сущностей. С целью учета этой трудности он постулирует два критерия дифференциации феноменологического усмотрения сущности и психологически-феноменологического усмотрения фактов:

1. Психологически-феноменологический объект исследования, в частности, акт восприятия, всегда предстает в качестве реального психического акта, который не может существовать вне отношений с реальным человеком и реальным живым существом. В эйдетической феноменологии же все это «заключается в скобки» и выводится за пределы исследования.

2. Психологическая феноменология исследует индивидуальные состояния, процессы и их вариации, чистая феноменология же переходит от них к общим сущностям[837].

В ходе использования феноменологического метода в клинике, на взгляд Бинсвангера, имеет место некоторое совмещение психологической и чистой феноменологии. Исследователь здесь продолжает оставаться в пределах области психологической феноменологии, но постигает при этом всеобщие сущности. Именно поэтому, на взгляд Бинсвангера, необходимо говорить не о феноменологической психологии (как у Пфендера), и не о чистой феноменологии (как у Гуссерля), а о психологической, психопатологической феноменологии[838]. По замечанию Бинсвангера, несмотря на то, что никакая наука о фактах (Tatsachenwissenschaft) не может функционировать без эйдетических наук (здесь он приводит пример математики), психологически-феноменологическое исследование фактов и феноменологическое постижение сущности до сих пор не пересекались. Установление связи между ними он и называет своей основной задачей.

В этом реферате развиваются и другие положения феноменологической теории Гуссерля, но наиболее значимым для настоящей работы является исследование Бинсвангером психопатологической феноменологии. Он подчеркивает, что феноменология в теоретическом отношении, несомненно, весьма далека от психопатологии и не имеет с ней никаких общих целей. «Так как психопатология была и остается опытной и фактической наукой, то она никогда не захочет и не сможет подняться до созерцания чистой сущности в абсолютной всеобщности»[839], – пишет он. Психопатология и психиатрия как отрасли медицины всегда остаются естественными науками. Тем не менее, на его взгляд, психопатология «не станет возражать», если чистая феноменология охватит и ее предметную область, что даст первой разъяснение ее методов и облегчение ее исследований. Вторая в этом случае трансформируется в психопатологическую феноменологию, которая хотя и отличается от естественных наук, но все же может сосуществовать с психиатрией.

Примечательно, что Бинсвангер располагает термины, составляющие название этого направления, именно в таком порядке – «психопатологическая феноменология», а не «феноменологическая психопатология», как это было, например, у Ясперса. Да и все остальные ее представители предпочитали «феноменологию» оставлять определением, а не делать существительным. Бинсвангер пошел здесь, конечно, на определенный риск: расширил предметную область феноменологии, включив в нее патологические проявления. Если другие феноменологические психиатры делали практически то же, но не обозначали этого в своих работах, то он открыто это декларировал. Он пишет: «…Мы уже сейчас хорошо понимаем, что вполне имеет смысл, несмотря на это глубокое различие между психопатологическим исследованием фактов и феноменологическим исследованием сущности, говорить о психопатологической феноменологии»[840].

Исследователь, занимающийся психопатологической феноменологией, должен отойти от симптоматического и синдромального толкования к самому предмету, вещи, переживанию и понять значения слов, а также то, на что они указывают. Дескриптивная психология, конечно, дает ему материал для такого исследования, но при этом не может выступать самоцелью. Психиатр должен проникнуть в предмет исследования, преодолев разделение синдромального анализа. «Таким образом, – пишет Бинсвангер, – мы подходим к анализу феноменов, которые показывают лишь такие определенности, которые принадлежат только самим феноменам…»[841]. Эти феномены имеют личный фон, на котором они проступают, т. е. в каждом отдельном переживании личность сообщает о себе нечто, через что психиатр постигает ее внутреннее содержание. Но это лишь техника исследования, а что касается теории, то, как заявляет Бинсвангер, той теоретической базы, которую может предоставить феноменология, для феноменологического исследования в психопатологии недостаточно. Нет ни достаточного феноменологического описания личности вообще и шизофренической в частности, ни фундаментальных феноменологических понятий, с помощью которых эту личность можно описать.

Говоря о том, какие исследования необходимы самой психопатологической феноменологии (на примере аутизма), Бинсвангер выделяет следующие: 1) феноменологические исследования переживания больными реального внешнего мира; 2) феноменологические исследования отношений между феноменами реального мира и их восприятием и патологическими феноменами, а также исследования самих патологических феноменов; 3) феноменологические исследования эмоциональных и ценностных категориальных переживаний больных.

Несмотря на некоторую неупорядоченность, свойственную этому реферату, в нем уже виден формирующийся почерк исследователя. Конституирующим элементом этой, как и последующих работ, выступает феноменология Гуссерля, однако за ней следует ее критическое осмысление. Как видно уже в этом реферате, Бинсвангер привлекает также взгляды Наторпа и Шелера, использование которых в толковании Гуссерлевой системы впоследствии (хотя это уже заметно и здесь) приведет к вызреванию специфической феноменологической антропологии. От Наторпа он заимствует критику феноменологии, от Шелера и Мюнхенской школы – значимость ценностного компонента, а также допущение существования не только умопостигаемых, но и эстетических, этических и др. сущностей.

Еще одним немаловажным моментом рассматриваемого реферата, о котором до сих пор мы ничего не сказали, является своеобразное кантианское прочтение феноменологии. Впоследствии отличительной чертой экзистенциальной антропологии Бинсвангера и его прочтения Хайдеггера станет постулирование существования экзистенциально-априорных структур существования. Эти «кантианские очки», через которые он будет смотреть на Хайдеггера, заметны уже здесь. В работе неоднократно встречается термин «a priori», кантианское понятие априоных форм восприятия он широко использует с целью установления аналогий для эйдетической феноменологии Гуссерля. Мы видим как прямые указания на априоризм Канта, так и отражающие эту трактовку недвусмысленные фразы автора, типа: «„Сущности“ – это „непосредственно данные“ предметы (Sachen) категориального усмотрения, также как реальные предметы являются непосредственно данными предметами чувственного созерцания»[842]. Бинсвангер вспоминает, что Кант выделял априорные формы как в области чувственного восприятия (пространство и время), так и в области рационального, для которой, однако, они так и не были им названы. В этом смысле, на взгляд исследователя, категориальное усмотрение Гуссерля можно трактовать как продолжение изысканий Канта, а его результаты – умопостигаемые представления – как аналог представлений чувственных[843]. Эти априорные сущности и их познание и отличают, по его мнению, предмет эйдетической феноменологии[844].

Этот реферат по общей тематике созвучен работам других представителей феноменологической психиатрии. Так же как и всех остальных феноменологических психиатров, Бинсвангера ни в коем случае нельзя назвать методологом в полном смысле этого слова, поскольку в основе его интереса к вопросам метода и исследовательского подхода лежит стремление понять существование человека. Г Шпигельберг справедливо отмечает: «Бинсвангер не был методологом, интересующимся методом ради самого метода. Все его философствование было движимо исследованием фундаментальных проблем человека»[845]. Феноменология была для него лишь путем, с помощью которого эти проблемы можно было увидеть и разрешить, и поэтому ее развитие имело важное значение для психопатологии.

В 1938 г. Бинсвангеру чуть было не посчастливилось сыграть решающую роль в развитии феноменологического движения и сохранении наследия Гуссерля. Тогда 30 000 страниц скорописи, размещенные в трех чемоданах, пытались переправить к нему в Кройцлинген, но эта акция потерпела неудачу – пограничная проверка оказалась чрезвычайно строга. И при второй попытке францисканец Герман Лео Ван Бреда вывез их в Бельгию.

После 1930 г. Бинсвангер сохраняет элементы феноменологии и в экзистенциальном анализе. Показательно, что первоначально он останавливается на его характеристике как феноменологической антропологии. Так, он пишет: «Сам экзистенциальный анализ – это не онтология и не философия, следовательно, его нельзя определять как философскую антропологию. Как читатель скоро поймет, в данной ситуации подходит только название феноменологическая антропология»[846]. Но слово «феноменологическая» несет здесь совершенно своеобразный, не вполне гуссерлианский оттенок.

Обосновывая определение экзистенциального анализа как феноменологической эмпирической науки, Бинсвангер предлагает различать два типа эмпирического научного знания: дискурсивное индуктивное знание и феноменологическое эмпирическое знание. Первое он связывает с описанием, объяснением и контролем фактов жизни, второе – с методическим, критическим использованием или пониманием содержания феномена. Разделение этих двух типов, по мнению исследователя, бессмысленно, гораздо продуктивнее в этом случае оказывается не противопоставление, а дополнение. В феноменологическом опыте дискурсивное знание вычленяет в естественных объектах характеристики и качества, а на смену индуктивной доработке приходит выражение того, что дается чисто феноменально и не является частью природы как таковой.

Когда Бинсвангер говорит о феноменологии, он, безусловно, имеет в виду не феноменологический метод, предложенный Гуссерлем, а феноменологию как эмпирическую науку, впервые представленную таковой в работах Ясперса. Он пишет: «Сегодня мы можем провести строгое различие между чистой, или эйдетической, феноменологией Гуссерля как трансцендентальной дисциплиной и феноменологическим пониманием форм человеческого существования как эмпирической дисциплиной»[847]. На наш взгляд, то, что сделал Ясперс с феноменологией Гуссерля, задействовав для ее дополнения идеи Дильтея, Вебера и Зиммеля и превратив ее в эмпирическую науку, исследующую внутреннюю сферу личности (в частности, в психопатологии), сделал Бинсвангер с экзистенциальной аналитикой Хайдеггера, дополнив ее взглядами Канта, того же Дильтея, Сартра, и трансформировав ее в экзистенциальный анализ – метод исследования нормального и патологического существования человека.

В «Благодарности Гуссерлю», написанной через двадцать лет после его смерти, Бинсвангер признает, что влияние Гуссерля на его творчество было намного более обширным, чем влияние Хайдеггера. А во введении к изданию своих ранних работ в 1946 г. отмечает, что они методологически и теоретически связаны друг с другом, поскольку являются «результатом увлечения феноменологией Гуссерля», а их основная тема – «основные отношения, или основные структуры человеческого бытия». По этим причинам он обобщает все издаваемые работы под названием «феноменологическая антропология»[848]. Примечательно, что это будет сказано не только по отношению к известному реферату «О феноменологии», но и к работам, традиционно относимым к хайдеггерианскому периоду его творчества, – «Сон и существование», «Фрейдовская концепция человека в свете антропологии», «Об экзистенциально-аналитическом направлении исследований в психиатрии» и др.

Не случайно в творчестве Бинсвангера хайдеггерианский период располагается между двумя гуссерлианскими, в последних своих работах он вновь возвращается к Гуссерлю, но теперь уже не к раннему, а к позднему. К. Кискер называет это возвращение феноменологическим поворотом Бинсвангера[849]. Г Шпигельберг пишет об этом периоде: «Фактически Бинсвангер обоснованно показал, что теория трансцендентального сознания Гуссерля может занять в психопатологии такое же место, какое занимает в соматической медицине теория организма. Это действительно потрясающая идея и поразительный посмертный триумф для Гуссерля»[850].

Сам Бинсвангер такую трактовку своего позднего творчества оспаривал. В предисловии к работе «Бред: вклад в его феноменологические и Dasein-аналитические исследования» он называет заголовок работы Кискера («Феноменологический поворот Л. Бинсвангера») совершенно неправомерным и подчеркивает, что, несмотря на подзаголовок работы «Меланхолия и мания: феноменологические исследования», он основывался на онтологии Хайдеггера и стремился вновь возвратиться, теперь с исключительно онтологическими намерениями, к «Бытию и времени». К тому же, добавляет он, всегда, начиная со своего первого реферата о феноменологии, он использовал феноменологический метод[851]. Однако в том же введении он обозначает свое отношение к Хайдеггеру и Гуссерлю, отчасти противореча самому себе. Он пишет: «Вывод в том, что я все больше ценю онтологию Хайдеггера в ее исключительно философском смысле, однако она все больше расходится с ее „использованием“ в науке, в психиатрии. Вместо этого на первый план в этом отношении для меня все больше выходит теория трансцендентального сознания Гуссерля»[852], именно она, по заверениям Бинсвангера, служила основанием исследований проблемы шизофрении.

В 1960 г. выходит работа Бинсвангера «Меланхолия и мания: феноменологические исследования», а в 1965 г. – его последняя книга «Бред: вклад в феноменологические и Dasein-аналитические исследования». В основе этих работ лежит отказ от статической описательной феноменологии, основанной на раннем Гуссерле и Ясперсе, и стремление объяснить возникновение психотических миров, а также особенности их конституирования. Эта задача заставила Бинсвангера обратиться к трансцендентальной феноменологии Гуссерля. Именно на основании этой работы, а также «Картезианских размышлений»[853], Бинсвангер пытается объяснить генезис и особенности психотического мира и приходит к выводу о том, что в психозе теряется нормальная конституция мира, поскольку утрачивается аппрезентация тела и Других, нарушается конституция времени, будущего и прошедшего.

В работе «Меланхолия и мания» Бинсвангер пытается охарактеризовать факторы, которые определяют структуру мира маниакальных и меланхоличных (он использует этот термин вместо более распространенного термина «депрессия») больных. В меланхолии доминируют мотивы страдания и вины. Конституция времени исчезает, лидирующие позиции занимает прошлое, и ретенция начинает доминировать над протенцией[854]. Возможности эго не так широки, как в нормальном состоянии, а основной темой становится потеря «я». В мании, наоборот, центральной оказывается направленность на Других, конституция альтер-эго исчезает, и Другой превращается в вещь. И в случае мании, и в случае меланхолии основная причина изменений кроется в эго. Маниакально-депрессивный психоз характеризуется, по Бинсвангеру, слабостью чистого эго, которое оказывается больше не в состоянии поддерживать свою нормальную конституцию. Это приводит к хандре, которая в меланхолии выражается как беспокойство и мучение, а в мании – как выход из-под контроля. В работе «Бред» Бинсвангер пытается исследовать способ, которым бредовое расстройство возникает из демонтирования оснований бытия, дефектного способа нормального контитутивного синтеза, с помощью которого наш мир структурируется как бытие.

Как мы видим, следуя традиции феноменологической психиатрии, Бинсвангер стремится не столько объяснить, сколько понять исследуемые феномены. Он продолжает линию, уже намеченную Ясперсом, одновременно расширяя горизонты понимания. Последний утверждал, что понимание имеет свои границы, и выделял в «Общей психопатологии» понимающую и объяснительную психологию. Бинсвангер же никогда не одобрял Ясперсово разделение феноменов на те, которые можно понять, и те, которые можно лишь объяснить. Кроме того, Ясперс выводил психоз за рамки понимания, отмечая, что может понять шизофреника не лучше, чем птиц в своем саду. Бинсвангер же предпринял весьма успешную попытку описать феноменальный мир шизофреников.

У Бинсвангера пониманию становятся доступны абсолютно все феномены человеческого существования. «Его метод, как мне кажется, в целом является оригинальной версией „эмпатического“ подхода к психозам»[855], – пишет С. Н. Гаеми. Закономерно, что для такого расширения границ понимания необходимо было положить в его основу определенную всеохватывающую структуру, коей для Бинсвангера оказались экзистенциальные a priori. Распространения понимания на все феномены человеческой психики и окружающего мира Бинсвангер добивается благодаря Хайдеггеру, его всеобъемлющей структуре бытия-в-мире. Закономерно, что, если все события и психические явления рассматриваются как неотъемлемые части бытия-в-мире, то именно исходя из структуры этого бытия можно понять абсолютно все явления человеческого существования.

Но одновременно с этим Бинсвангер практически (за исключением ранних работ) перешагивает ступень психопатологической феноменологии. Это понятно, ведь к чему повторять то, что до него уже сделал Ясперс. Можно просто воспользоваться данными самого Ясперса и его последователей. Феноменология уже не требует определения своей методологической базы и превращается в инструмент, причем инструмент столь тонкий, что он не всегда заметен в руках исследователя. Бинсвангер, отталкиваясь от феноменологии, идет дальше. Он пишет: «Феноменологический анализ опыта… работает… в основном, с различными видами психологического понимания и эмпатии. Его цель – накопить как можно больше отдельных психологических наблюдений, чтобы быть в состоянии считать и продемонстрировать как можно яснее форму или разновидность рассматриваемого опыта. Мы, с другой стороны, в первую очередь не ищем ни конкретизацию фактического опыта, ни конкретизацию процесса получения опыта, но, скорее, ищем то нечто, что стоит „за“ или „выше“ обоих. То есть мы ищем модус бытия-в-мире, который делает возможным такой опыт, который, другими словами, делает такой опыт понятным»[856].