Долг
Это было в прошлом году. Приближалось лето. Мы решили всей семьей провести его на море. Вы оба, ты и сестренка, любите море, и мы хотели порадовать вас. У нас были планы увлекательных поездок и прогулок по берегам и городам теплого Черного моря. Ты по календарю каждый день высчитывал оставшиеся до поездки дни. Ходил по магазинам покупать надувные матрацы, удочки, тапочки, плавки. Словом, ты и твоя сестренка жили ожиданием поездки, и когда я принес билеты на поезд, вами овладело радостное успокоение: значит, едем действительно.
Вот такая была ситуация, когда пришли к тебе школьные товарищи – надо организовать трудовую бригаду и поехать летом работать в колхоз, помогать колхозникам собирать чайный лист и ухаживать за виноградниками. «Мы включили тебя в список!» – сказали они и ушли.
Ты расстроился до слез. Что делать? Рушится исполнение мечты, рушится весь семейный план. Нина заплакала, отказалась ехать, да и нам не хотелось без тебя ехать.
Вечером мы с мамой начали вместе с тобой обсуждать создавшуюся ситуацию. Все зависело от твоего решения. Можно было пойти к директору школы, объяснить положение, и он, наверное, освободил бы тебя; можно было действовать через районное руководство, тоже, наверное, все обошлось бы без осложнений.
«Это же уважительная причина – вся семья, в конце концов, собралась на отдых, купили путевки в дом отдыха, купили билеты на поезд. Разве это не уважительная причина, чтобы тебя освободить от трудового семестра?»
Мама была готова подать заявление директору школы, описать ситуацию, попросить. Ты был согласен с таким решением, и мы коллективно составили заявление.
А утром, когда мама приготовилась нести его в школу, ты нам сказал: «Я поеду в трудовой лагерь. Я должен быть вместе с товарищами. Не надо просить никого, чтобы меня освободили!»
Ты думал всю ночь, взвешивал. Тебе было трудно отказаться от мечты, которая уже вот-вот осуществится. Сколько тут удовольствий! А что будет в колхозе? Собирать чай, ухаживать за виноградниками, ходить по грязи, спать в общежитии. Нет, в колхозе будет не только это. Ты на этот раз сумел определить себя, познать себя как Человека, имеющего свой долг и свои обязанности, которым надо служить, ради которых порой приходится жертвовать своими удовольствиями. Никакие уговоры не помогли – ты не отказался от своего решения. Отмечая, как ты упорно твердил свое: «Я обязан, я должен поехать!» – я все больше и больше убеждался: может быть, мы уже очень близко подошли к завершению нашей многолетней созидательной деятельности?
Успокаивать себя, конечно, не следует. Воспитание – скрытый процесс. Это тебе не учение, когда можно передать знания и тут же проверить, как они усвоены. Как проверить, как удостовериться родителям, вырос ли сын честным, преданным Человеком? Ни устные, ни письменные экзамены тут не помогут.
Надо лишь тысячу раз убеждаться, что он на деле проявляет верность моральным ценностям своего общества, впитывая их как личные моральные устои. А потому это твое «Я обязан, я должен!»: лучше принимать как рождение в тебе чувства осознания долга, которому предстоит еще кристаллизоваться и проявляться в делах тысячу раз.
Только вот какой получился парадокс: мы, всматриваясь в тебя сквозь нашу повседневную суету, оказывается, не смогли заметить, как накапливались в тебе количественные изменения, ведущие к качественным преобразованиям. По силе инерции вчерашнего опыта мы и в настоящем пытались воспитывать тебя как вчерашнего ребенка, в то время как ты уже успел стать взрослым.
Мы вернули билеты в кассу, сдали путевки в местком, помогли тебе уложить чемодан и пошли на вокзал провожать тебя. Там, на привокзальной площади, в честь отъезжающих в трудовые лагеря был устроен торжественный митинг. Вас было несколько сотен.
Ты держал знамя…
Ты вернулся через месяц. Все это время я размышлял о том, как у нас в семье шло твое трудовое воспитание. Ведь мы, к сожалению, не смогли приучить тебя к трудовым навыкам и умениям. Правда, мы с тобой любили плотничать и смастерили столик, который стоит на веранде, диван, который у нас в комнате; ухаживали за деревьями, которые мы посадили во дворе, чинили дома краны и убирали квартиру; помогали бабушке закрывать крышками банки с компотами, тащить с базара и из магазинов продукты. Мы не ленились делать все это и многое другое. Мы с тобой перекрасили стены и площадку нашего подъезда, оклеили обоями коридор. Верно, все это было. Но я не могу назвать это системным трудовым воспитанием. Это, скорее всего, были стихийные трудовые процессы, в которые ты вовлекался по мере надобности. Мы не смогли включить тебя в серьезную, постоянную, целеустремленную трудовую деятельность. Не смогли показать тебе труд как труд. Может быть, над нами довлела подсознательная и, по всей вероятности, излишняя родительская предосторожность, стремление уберечь тебя от сложных работ? Может быть, мы и не знали, как тебя занять постоянным трудом? Эти сомнения не давали мне покоя, пока ты находился в трудовом лагере. Я корил себя и маму за то, что ты не овладел у нас какой-нибудь профессией. Мы чуть передержали, считая тебя ребенком. Потому и волновались.
И когда ты вернулся, мы увидели тебя – мускулистого парня, с крепкими руками, похудевшего, усталого, но довольного. И судя по тому, как ты проявлял готовность снова работать для общего блага, судя по письму старика Хамзе, которое получила школа, мы могли предположить, что труд и долг начинают определять твое сознание и твою личность.
