Глава 16. Решения

Глава 16. Решения

Прошлым летом мне позвонила родственница, рассказала о сыпи, которая появилась у нее на ноге и отправила мне по электронной почте фотографию: уродливое, припухшее красное пятно около двух дюймов в диаметре с маленьким темным пятном в центре и границей, словно очерченной маркером. Больше всего оно напоминало мишень. Поскольку дело было летом, а жила она в Коннектикуте, мне сразу пришли на ум два слова: болезнь Лайма.

Я порекомендовал сразу же начать курс антибиотиков{189}. Она принимала лекарство каждый день, пока сыпь не исчезла, и еще несколько дней после, даже когда чувствовала себя лучше – курс нужно завершить полностью.

Лекарство справилось с инфекцией, и мы оба порадовались. И хочу, чтобы все так и осталось. Еще раз повторюсь, я не их противник, равно как не противник мороженого – и то и другое замечательно выполняет свои функции, но вот если перебрать, это уже плохо. Чрезмерное употребление антибиотиков и слишком большое количество кесаревых сечений – это проблемы, требующие срочного разрешения.

Они могут быть как личными: мировоззрения и связанные с ними конкретные решения, так и институциональными: политика, которую должен проводить медицинский истеблишмент или государство, приоритетные направления исследований, которые они должны задавать. Иногда граница размывается как в случае с антибиотиками.

Во-первых, нужно умерить наш аппетит к этим мощным лекарствам. Это самый большой, простой и легко осуществимый шаг, который возможно осуществить в краткосрочной перспективе. Время вспять не повернешь, но по крайней мере замедлить ежедневное уничтожение нашего микробного разнообразия вполне реально.

Каждый несет личную ответственность за употребление лекарств. Скажите врачу, что хотите подождать еще несколько дней, прежде чем принимать амоксициллин от кашля, который длится неделю. Или не спешите бежать за рецептом от насморка для ребенка. Не надо заставлять медика выписывать средства, которые облегчают, в первую очередь, ваше беспокойство. Без родительского давления они наверняка смогут лучше разобраться, нужен ли препарат.

Скажите стоматологу, что не будете принимать антибиотики, если только ему не удастся вас убедить, что пользы от них в данном случае больше, чем риска. Аксиома любой хорошей медицины – «не навреди». Поскольку мы не могли просчитать вреда от антибиотиков, эти лекарства были вне подозрений. Со многими зубными заболеваниями легче справиться либо оперативным вмешательством, либо мерами гигиены полости рта.

Прекратите пользоваться таким количеством дезинфицирующих средств. Их ключевой ингредиент, триклозан, конечно, не является антибиотиком, но он убивает бактерии при контакте{190}. Чем вам не нравятся старые добрые мыло и вода? Я пользуюсь дезинфицирующими средствами только в госпитале, когда принимаю пациентов, и во время эпидемий гриппа. Большинство микроорганизмов на моей коже живут далеко не первый год. Я знаю их, а они меня. Я могу получить бактерии от других людей, например, с поручня в метро. Естественно, совать пальцы в рот не буду, но дезинфицирующим средством себя протирать тоже. Боюсь, что удалю тем самым хорошие бактерии, которые помогают бороться с плохими, которые периодически пытаются на меня напасть.

Вернемся к вопросу, что делать, если ребенок заболел. Я не говорю, что нужно «смотреть и ждать» во всех случаях. Иногда они выглядят очень плохо, и нужно сразу же ехать к врачу. Может быть, ваши дети суетливы, у них высокая температура и затрудненное дыхание. Или же подавлены и плохо реагируют на свет и звуки. Или вздулся живот, начался сильный понос или ужасная сыпь. Это действительно экстренные случаи.

При таких событиях родители должны тщательно восстановить события дня, когда впервые проявились симптомы, и рассказать врачу все, что помнят. И без паники. После осмотра, возможно, включающего в себя анализы крови и рентген, многим детям с острой болезнью нужно немедленно дать антибиотики, чтобы избежать необратимых повреждений или смерти. Откладывать лечение, боясь нанести урон микробам-обитателям ребенка, в таком случае – ужасная врачебная ошибка. Серьезные инфекции никуда не денутся.

Таким образом, перед врачами стоит дилемма: лекарства жизненно важны, но при этом американские дети получают их слишком много{191} – более 41 миллиона курсов только в 2010 году. Большинству антибиотики на самом деле не нужны.

Оценить ситуацию не так просто, как кажется. Для точной оценки, возможно, понадобится многолетний опыт. Для врача, который торопится, гораздо легче просто выписать антибиотик любому ребенку, который пришел с соплями, больным горлом или покрасневшими барабанными перепонками. На внимательный осмотр, обсуждение с родителями, почему с лекарствами стоит повременить, ответы на вопросы, объяснения, что именно предвещает опасность и разумную фразу «Если состояние не улучшится, перезвоните завтра утром», нужно куда больше времени.

Педиатров и других медицинских работников нужно учить, чтобы они дважды подумали, прежде чем прописывать медикаменты. Нужно тщательно взвешивать каждую ситуацию. Это опасная инфекция, или же, что вероятнее, легкая, которая у подавляющего большинства пройдет сама?

Педиатров нужно не только лучше обучать, но и лучше им платить. Как ни парадоксально, врачи, участвующие в первичном уходе за нашими детьми – врачи первой линии, к которым ежедневно обращаются десятки тысяч родителей, – едва ли не самые низкооплачиваемые медики в США. Что-то не так с нашей системой, где врач, выполняющий краткую диагностическую процедуру – например, делающий рентген или несложную 15-минутную операцию, – получает намного больше, чем тот, который принимает важнейшие решения, связанные со здоровьем наших детей.

Педиатрам нужно платить достаточно, чтобы они могли методично оценивать пациентов, которых приводят на осмотр, и награждать за то, что они обсуждают с родителями каждый диагноз. Поскольку нынешняя система недооценивает подобный уход, неудивительно, что 70 % приходят к врачу с ОРВИ, а уходят с рецептом на антибиотик.

Многие просвещенные родители и хорошие врачи и медсестры пытаются изменить эти модели поведения и практики, но система восстает против. Мы повсюду сталкиваемся с бессознательными предрассудками. Считается, что уменьшение времени посещения врача с двадцати до пятнадцати, а потом и до десяти минут, сэкономит деньги. На самом деле, давая врачам меньше времени на осмотр и постановку диагноза, мы выбрасываем намного больше денег на избыточные анализы и лечение.

А еще врачи и пациенты должны знать, как на количество выписываемых лекарств влияют местные обычаи. Южане пьют на 50 % больше антибиотиков, чем жители западных штатов{192}. Я сильно сомневаюсь, что на юге бактериальные инфекции встречаются в полтора раза чаще, чем на западе. Как и количество кесаревых сечений или эпизиотомий. Подобная разница говорит о различиях в медицинской практике.

* * *

Когда я обсуждаю с коллегами, что должно произойти, чтобы изменилось отношение к нашим практикам, они в основном крайне пессимистичны. Временные горизонты ужасно далекие. Привычки слишком укоренились. Люди ужасно боятся микробов. Врачам нравится чувствовать свою власть, но при этом они боятся судебных исков. Государственные регуляторы боятся принимать трудные решения, которые могут вызвать политические дискуссии или испортить им карьеру. Учреждениям здравоохранения страховые компании и государство платят за работу, а не за отказы прописывать лекарства. А фармацевтические компании полностью устраивает такой статус-кво: они получают значительные прибыли, практически не делая новых инвестиций.

Но надеюсь, что перемены все-таки произойдут быстрее. Я верю, что мы добрались до переломного момента. Как я писал в предыдущей главе, директор Центра по контролю и профилактике заболеваний недавно созвал пресс-конференцию, посвященную сопротивляемости антибиотикам; в журналах полно статей об ужасных случаях инфекций, которые не удалось вылечить; наконец, многие люди начинают понимать, что у «бактериофобии» есть серьезные недостатки. Узнав о реальных издержках и ограниченной пользе, мы поймем, что простые действия могут быть вполне оправданными.

Государства способны сделать больше для контроля над использованием антибиотиков. Блестящий тому пример – Франция. В 2001 году там был самый высокий процент приема антибиотиков{193} среди всех европейских стран. В дело вступили агентства по здравоохранению. В 2002 году Национальная компания медицинского страхования Франции запустила «национальный план сохранения эффективности антибиотиков», нацеленный исключительно на предотвращение распространения резистентных микроорганизмов.

Естественно, чтобы сократить распространение, пришлось сократить использование антибиотиков. Пациенты больниц, конечно, получают их немало, но более 80 % лекарств выписывали в поликлиниках. Именно в эту область и вмешалось государство. Основная цель: сократить количество медикаментов, прописываемых детям при острых респираторных вирусных инфекциях. Органы здравоохранения сосредоточились в первую очередь на зимних месяцах, когда таких инфекций больше всего.

Кампания называлась «Антибиотики – не автоматически»; ее целью было изменение модели поведения и пациентов, и поставщиков медицинских услуг. Поскольку во Франции была централизованная база данных выписываемых лекарств, была просмотрена большая выборка примерно между 2002 и 2006 годом; за это время выписали 453 миллиона антибиотиков – почти 10 миллионов в месяц. Для страны с населением 60 миллионов человек это очень много.

К концу кампании, к 2007 году, уменьшение составило 26 %, причем во всех регионах Франции, для всех классов антибиотиков и для людей всех возрастов. Но особенно эффективно она сработала именно для детей младше трех лет: на каждого ребенка стало приходиться уже не 2,5, а 1,6 курса в год, спад составил 36 %.

Другие французские чиновники пошли дальше. Пилотная кампания во Французских Альпах под названием «Антибиотики, только если необходимо»{194} – логичный следующий шаг после «не автоматически». Если бы США приняли подобную программу, наверняка бы постепенно сумели слезть с этой «иглы». Применение антибиотиков у детей уже уменьшилось по сравнению с пиковым значением примерно на 20 % благодаря программам, которые первоначально нацеливались на уменьшение резистентности. Программы в основном связаны с обучением врачей и других медработников «первой линии»: им объясняют, почему стоит бороться с рефлексом прописывать антибиотики по любому поводу.

В Швеции, стране с очень хорошо развитой медициной, количество медикаментов, выписываемых амбулаторным пациентам, «всего» 388 на тысячу, а не 833, как у нас, в Америке. То, что в Швеции{195} выписывают более чем вдвое меньше, говорит о реальной возможности уменьшения количества лекарств и опасности для здоровья населения.

* * *

Есть еще одна вещь, которую может сделать государство, чтобы сократить избыточное использование антибиотиков: запретить фермерам давать животным, чью продукцию – мясо, молоко, сыр, яйца – мы едим. Осадка из антибиотиков в еде и воде вполне можно избежать. Нужно задать дату полного запрета этой практики. Или, например, серию дат, в которые будут приниматься более строгие правила.

Для потребителей это значит, что мясо, яйца, молоко и рыба в магазинах слегка подорожают. Но, с другой стороны, мы уже расплачиваемся за антибиотики в еде распространением резистентных организмов, все меньшей эффективностью наших медикаментов и расходами на лечение аллергий, аутоиммунных заболеваний и расстройств обмена веществ. Что лучше – в будущем платить в магазине или платить сейчас страховыми взносами, налогами и испорченным здоровьем?

В конце 2013 года Управление по контролю за продуктами и лекарствами объявило о первых шагах к запрету использования антибиотиков для стимулирования роста сельскохозяйственных животных. Главный повод – опасность заражения людей резистентными к антибиотикам бактериями от животных. Но есть еще одна польза – уменьшение осадка из лекарств в нашей пище и воде. Это, конечно, важный шаг в верном направлении, но на Управление (и на пищевую промышленность) нужно безжалостно давить, ибо если не следить за строгим исполнением предписаний, фермеры будут дальше использовать антибиотики в таких же количествах, но просто для «лечения болезней» крупного рогатого скота.

И не нужно останавливаться на антибиотиках. Пищевикам разрешают продавать продукты, в которых есть глистогонные средства, инсектициды и гормоны. Что интересно, для некоторых, вроде тестостерона и эстрогена, вообще нет никаких ограничений из-за следующей формулировки в правилах Всемирной организации здравоохранения: «Осадок, оставшийся от использования этого вещества в качестве стимулятора роста в соответствии с хорошими практиками скотоводства, скорее всего, не представляет угрозы для здоровья человека». Нам точно стоит и дальше применять подобный стандарт?

* * *

Методы разработки новых лекарств также нужно пересмотреть. За вдохновением вернемся примерно на 100 лет назад, когда Пауль Эрлих, один из пионеров теории микробов, экспериментировал с сотнями веществ, пока не нашел сальварсан, более безопасную производную мышьяка, которая стала «волшебной пулей» для лечения сифилиса. Больше ни одну болезнь им лечить было нельзя. Когда у вас нарыв на коже, то, скорее всего, вы подверглись воздействию разных бактерий, но в инфекции почти всегда доминирует только какой-то конкретный. Если бы терапия была направлена только против него, вам бы стало лучше.

Но в течение более чем семидесяти лет фармацевтические фирмы искали средства «широкого спектра действия», которые убивают многие виды микробов. У такого подхода есть много достоинств. Если человек болен, скажем, пневмонией, у него инфекция мочевых путей или гнойная рана, то врач может сразу назначить лекарство, которое убьет любые подозреваемые микробы. А если одно лекарство со всем не справится, можно добавить второе, в редких случаях – третье. Чаще всего такое лечение работает. Но чем шире спектр применения антибиотиков и чем больше их используют, тем сильнее сопутствующее воздействие на бактериальную популяцию.

С узкоспециализированными лекарствами две проблемы. Во-первых, их очень мало. Нужно разрабатывать и испытывать. Если хотим разработать антибиотик, работающий против Streptococcus pneumoniae, нужно найти у этого организма особенность, которой нет у большинства других. То же самое можно сказать и о Staphylococcus aureus.

Во-вторых, даже если у нас будут лекарства, действующие только против одного из тридцати-сорока видов бактерий, наиболее вредных для человека, мы не можем знать, какой из них использовать в данном конкретном случае. Кашляющие пациенты не заходят в кабинет с табличкой «Я заражен Streptococcus pneumoniae». Сейчас наши диагностические тесты очень медленные, иногда длятся целый день, а то и дольше. Врачам нужны быстрые анализы, с помощью которых можно сразу проверить образцы крови, мокроты, выдыхаемого воздуха или мочи на химические сигнатуры конкретных организмов. Обладая этой информацией, уже можно заглянуть в справочник и подобрать лучшее узкоспециализированное средство.

Хорошая новость: разработать узкоспециализированные лекарства будет довольно легко. Нам нужно будет бороться всего с одним организмом, экспериментируя с химическими веществами или даже бактериофагами (вирусами, которые едят бактерий). Их можно производить триллионами, и они выполняют ту же работу, что и антибиотики: живут и сражаются с бактериями миллиарды лет. Я сейчас консультирую компанию, которая разрабатывает новый тип лекарств, похожий на фагов. По моему мнению, это приведет к созданию нового арсенала узкоспециализированных средств.

Кроме того, можно обратиться к новейшим достижениям геномики. Мы расшифровали генетические последовательности всех заметных человеческих бактериальных патогенов. Известно, какие гены встречаются в каждом организме и потенциальная структура химических веществ, которые они производят – это словно карта, ведущая к сокровищам. Мы можем найти гены, уникальные для S. pneumnoniae, потом – специфические ингибиторы для конкретных ферментов и создать «дизайнерский» антибиотик.

Плохая новость: новые лекарства будут дорогими. Чтобы производители окупили затраты, каждый пяти- или десятидневный курс узкоспециализированных антибиотиков, которыми воспользуется относительно небольшое количество людей, будет стоит тысячи долларов – сравните с десятками за современные препараты широкого спектра. Учитывая нынешнюю экономическую модель, такие лекарства будут просто нежизнеспособны. Фармацевтическая промышленность больше интересуется медикаментами, которые миллионы людей будут принимать каждый день в течение многих лет – например, таблетки от гипертонии, диабета, болезней сердца и их профилактики, – или сверхдорогими средствами для пациентов, больных раком{196}.

С диагностической точки зрения, недавно произошел серьезный прорыв. Сейчас разрабатываются новые анализы, с помощью которых можно будет точнее отличить вирусную инфекцию от бактериальной по специфически действующим веществам{197}.

Кроме того, на рынке появляется новый класс диагностических инструментов. Он определяет по иммунному ответу пациента, какой именно микроорганизм доставляет «неудобства»{198}. Пока и то и другое на ранней стадии развития, но путь к их широкому применению открыт. Единственный вопрос – денежный.

Но в долгосрочной перспективе игнорировать потребность в лучшей диагностике и узкоспециализированных лекарств – себе дороже. Если прием антибиотиков в раннем детстве приводит по крайней мере к ожирению, ювенильному диабету, астме и другим болезням, сколько денег вы потратите за свою жизнь на лечение? Как оценить в долларах страдания и годы, на которые жизнь сократилась?

Мы можем либо заплатить сейчас за профилактику, либо потом – за лечение. Лекарства и диагностические средства, которые я предлагаю, будут общественным благом, ценным практически для всех, причем даже в далеком будущем. Это чем-то отдаленно напоминает строительство дорог. Давайте представим: нужно построить магистраль между Лос-Анджелесом и Финиксом. В одиночку это невозможно, но на общие деньги, собранные с помощью налогообложения, появилось шоссе «Интерстейт-10». Качество жизни тех, кто живет в этих городах, значительно улучшилось; да и для всех остальных, кому когда-нибудь захочется прокатиться с ветерком по пустыне, – тоже. Точно так же нужна национальная или международная инициатива по созданию необходимых диагностических и терапевтических средств. Мы живем во взаимосвязанном мире. Я был шокирован, узнав, что в Китае антибиотиков принимают еще больше, чем в США{199}.

Кесаревым сечением тоже злоупотребляют, и здесь пригодились бы перемены как личного, так и институционального плана. Если вы женщина детородного возраста, тщательно обдумайте данный вопрос. Лучше ли это для вашего ребенка? Спросите врача, действительно ли оно необходимо. Естественно, если он скажет, что нужно экстренное кесарево сечение, чтобы спасти вас или малыша, даже не раздумывайте.

Недавно я разговаривал со знакомой, дочь которой должна была вскоре родить. Она отлично знала мою позицию.

– И помни: никакого кесарева сечения… – сказал я под конец разговора.

– …если только это не необходимость, – согласилась она. – Если все-таки придется, то или она сама, или я сделаем посев из влагалища с помощью марли.

Это практика, которую моя жена Глория изучает в Пуэрто-Рико. Идея проста. Поскольку ребенок, рожденный с помощью кесарева сечения, не получает микробов от матери, это можно сделать искусственно. Мама или акушерка помещает во влагалище марлевый тампон, который впитывает богатые бактериями выделения, а затем, прямо после рождения, осторожно смазывает им кожу и ротик младенца. Это, конечно, не то же самое, что при естественных родах, но с микробиологической точки зрения – шаг в верном направлении.

Мне кажется, что методика Глории или какой-то ее вариант через несколько лет станет стандартной практикой. Я не хочу сказать, что она идеальна и не вызовет новых проблем. Некоторые дети могут получить от матерей инфекции. Заражение, конечно, произошло бы в любом случае, но тут подозрения падут на марлю. Нужно будет проводить для рожениц анализы на патогены, а если смазывание новорожденных после кесарева сечения действительно станет стандартной практикой, необходимо отслеживать результаты для всех важных временных промежутков, в том числе долгосрочных. Может, когда-нибудь мы поймем, какие именно материнские микроорганизмы важны, и сможем делать посев только с ними, но я сомневаюсь.

Тем временем и медики начинают понимать, что изменения просто необходимы. Готов предположить, что врачи перестанут настаивать на кесаревом сечении, если больше узнают о его последствиях. Получив данные, больницы и страховые компании начнут с осторожностью относиться к этой процедуре. Однажды родители ребенка, у которого развилась болезнь, и ее причиной стало необязательное кесарево сечение – например, ожирение, ювенильный диабет или аутизм, – подадут в суд на доктора и больницу за преступную небрежность. Это привлечет внимание общественности. Ведь сейчас страх суда, по любой причине, становится все больше: не направили на рентген, не прописали антибиотик, не сделали кесарево сечение. Вскоре же появится страх иска из-за необязательных и неоправданных действий. А перед ним все равны.

* * *

Когда я читаю лекции об исчезающих микробах в разных уголках страны, меня спрашивают, что я думаю о пробиотиках. Они действительно так хороши, как в рекламе? Когда их нужно принимать и при каких болезнях?

Несколько лет назад моя коллега – здоровая женщина немного старше шестидесяти – проснулась от нестерпимой боли внизу живота. У нее поднялась температура, и она испугалась, что потребуется операция. Но после анализов крови и рентгеновских снимков поставили диагноз: дивертикулит, воспаление нижней части кишечника. Это сравнительно распространенное заболевание, особенно у пожилых людей, но на самом деле никто не знает его причин{200}, часто требуется госпитализация. Болезнь проходит, если поголодать, дать кишечнику отдых и принять курс антибиотиков.

Почему антибиотиков? Потому что они работают. Так что обычное объяснение – при угнетении микрофлоры кишечника в целом или каких-то конкретных, но неизвестных вредных микробов, воспаление отступает. Скорее всего, это верно, но подробностей пока не хватает.

В случае с коллегой сильная боль возвращалась еще пять раз. Она боялась, что у внутри происходит что-то ужасное. После пятого приступа обратилась к гастроэнтерологу, и тот посоветовал пробиотик. Женщина принимает его каждый день, и уже два года не было ни одного приступа.

Совпадение? Может быть, а может быть, и нет. Когда она рассказала свою историю, я обрадовался, что это помогло. Скорее всего, культуры изменили какое-то микробное равновесие в кишечнике. Но мы не можем объяснить механизм их действия (если он вообще есть), потому что не можем непосредственно наблюдать внутреннюю динамику работы.

Несмотря на эту оптимистичную историю, я в целом скептически отношусь ко многим пробиотикам на полках продуктовых магазинов, аптеках и лавок здорового питания. Они практически никак не тестируются. В нашей свободной стране маркетинг пробиотиков – это что-то вроде упражнений в свободе слова. На упаковках много расплывчатых лозунгов о поддержке здоровья, но в большинстве случаев никаких тщательных тестов, доказывающих, что ингредиенты действительно эффективны, не проводилось.

Определение пробиотиков широкое, но не менее широк и набор бактериальных культур, продаваемых в магазинах. Иногда это единственный штамм бактерий, иногда – смесь. Они продаются в виде напитков, порошков или мазей. Иногда одни и те же с виду штаммы продаются под разными названиями и с разными текстами, повествующими о достоинствах. Некоторые культуры изначально были выделены из молока и молочных продуктов. Другие, вроде Bifi dobacter – из организмов детей, третьи – из взрослых. Сочетаний – еще больше. Отрасль вообще не регулируется, словно на Диком Западе.

Лучшее, что я могу сказать по этому поводу – они в основном безопасны: употребляйте их в пищу, как и любую другую еду, и, если вы здоровы, проблемы у вас вряд ли возникнут. Но работают ли они? Многие ими буквально клянутся, так что по крайней мере некоторые в определенной степени работают, но я не могу сказать, какие именно.

А еще есть пребиотики. В отличие от живых пробиотиков это химические соединения, стимулирующие рост организмов, которые мы считаем полезными для себя. Например, как уже говорилось, человеческое грудное молоко содержит много естественных пребиотиков, в том числе маленькие молекулы сахара, которые пригодны в пищу только для конкретных бактерий в желудочно-кишечном тракте младенца. Само их присутствие отбирает для роста микроорганизмы, которые колонизируют кишечник в начале жизни. Химики используют эти и похожие формулы в качестве пребиотиков, чтобы стимулировать рост необходимых бактерий.

Синбиотики – это смесь пробиотиков и пребиотиков. Пребиотик повышает шансы пробиотика колонизировать кишечник в б?льших количествах и на более продолжительное время.

Данная теория привлекательна, но нынешние методы использования больше напоминают плацебо. Врачи когда-то давали сахарные пилюли, делали уколы соленой воды или витамина B₁₂ (людям с нормальным уровнем витамина B₁₂), и пациенты на самом деле чувствовали себя лучше, считая, что приняли реальное лекарство. Плацебо знамениты своей эффективностью. Они работают для многих людей, особенно при болезнях, где большую роль играет личное отношение – например, при болях в пояснице. Она кажется убийственной, но в некоторых случаях оказывается всего лишь результатом вашего собственного мнения о состоянии тела.

Некоторые продукты, как заявляется, помогут вам почувствовать себя лучше, живее, энергичнее. Но эти определения очень расплывчатые и труднопроверяемые. Откуда вы знаете, что почувствовали себя лучше? И самое главное – по сравнению с чем?

Ваш приход в магазин здоровой еды за пробиотиками уже говорит о том, что вы ищете «возможность» почувствовать себя лучше. Купив что-нибудь, вы заранее настраиваетесь, что продукт вам поможет, и срабатывает эффект плацебо.

Мы не узнаем, что помогает лучше: пробиотики или плацебо, пока не проведем слепые клинические тесты. Людям дадут и то и другое – причем без отличий по виду, запаху и вкусу. К тому же никто не будет знать, что именно ест. Затем исследователи посмотрят, какой будет эффект на здоровье, если он вообще будет. К сожалению, подобных скрупулезных испытаний проводилось очень мало. Производители, зарабатывающие большие деньги на пробиотиках, не склонны финансировать подобные тесты.

Другое заявление – пробиотик поможет с какой-то конкретной болезнью, например, язвенным колитом или раком. Такие высказывания проверить гораздо легче. Но лишь немногие из проведенных клинических испытаний показывают хоть какую-то эффективность.

Нетрудно понять, почему. Некоторые болезни, вроде того же язвенного колита, протекают по-разному у разных пациентов. Для исследования понадобится много больных, не менее ста, чтобы проверить разные вариации и посмотреть, есть ли хоть какой-нибудь эффект. А это будет дорого.

Я не отмахиваюсь от пробиотиков. Более того, я считаю, что в будущем они будут важны для профилактики и лечения заболеваний, но нам понадобится намного более сильное научное обоснование их эффективности{201}. Какие именно микроорганизмы нам нужно вернуть обратно в тело? Как нам узнать, какие именно микробы у вас угнетены или под угрозой вымирания? Поскольку антибиотики подавляют и уничтожают некоторые микробы, мне кажется, что в будущем мы станем давать пациентам пробиотики в качестве стандартного сопровождения курса сильных лекарств. Но для начала нужно понять, с какими микробами мы имеем дело.

* * *

Помните трагический случай с Пегги Лиллис, здоровой женщины, умершей от C. diff-инфекции? Эта ужасная проблема никуда не делась, но недавно разработали новую методику успешного лечения пациентов с многочисленными рецидивами.

Трансплантация фекальной микробиоты (ТФМ) – это целенаправленная трансплантация фекалий одного человека другому. Конечно, сама мысль о такой процедуре многим покажется отвратительной, но она спасает жизни, особенно людям с рецидивами C. diff-инфекции.

Врач получает образец фекалий – свежий кал здорового человека (либо родственника, либо просто «хорошего» донора). Затем разводит его в физрастворе и дает получившуюся коричневую непрозрачную жидкость пациенту. Она вводится по пластиковой трубке или эндоскопу через нос в желудок или поджелудочную железу, или же с другой стороны – через колоноскопию или с помощью клизмы в прямую кишку.

Хотя эта практика на словах вызывает отвращение, на деле она работает. Немалое число врачей занимаются ТФМ уже не первый год, а в 2013 году в популярном New England Journal of Medicine было опубликовано важное и привлекшее немало внимания исследование{202} голландских ученых. Они провели рандомизированное клиническое испытание на пациентах с рецидивами C. diff-инфекции: участникам предложили на выбор либо обычную терапию антибиотиками, либо трансплантацию фекалий. Из тех, кто выбрал антибиотики, вылечился всего 31 %, а вот из тех, кто выбрал трансплантацию – 94 %. Разница оказалась столь значительной, что испытание пришлось остановить, потому что давать остальным курс антибиотиков было бы неэтично.

Это хорошо проведенное, тщательное испытание стало «принципиальным доказательством», что возвращение микробов людям с поврежденной кишечной экосистемой – как например при C. diff-инфекции, может послужить хорошим лекарством. Обладая этим доказательством, ученые смогут провести новые испытания, чтобы найти активный «ингредиент» – узнать, какой микроб или группа микробов необходимы, чтобы справиться с болезнью. Почти полный успех, несмотря на использование многих разных «доноров», говорит о том, что ключевые ингредиенты присутствуют во всех нас. Это может быть конкретная группа микроорганизмов или же переменная, в которой возможны замены.

Не только голландцы проводили подобные исследования. Первопроходцы – доктора Александр Хоруц и Лоуренс Брандт. Все они открывают дорогу трансплантации фекалий и ее будущим вариациям как методу лечения других болезней, в развитии которых играет роль испорченная кишечная экосистема: воспалительных заболеваний кишечника, целиакии, синдрома раздраженного кишечника. Даже предположение, что с ее помощью можно будет лечить ожирение, разнообразные иммунологические расстройства и даже аутизм, уже не кажется таким уж притянутым за уши{203}. Если корень всех этих проблем – разбалансированное микробное сообщество в кишечнике, то его восстановление подобным образом может стать решением.

После голландского исследования многие отчаявшиеся люди стали самостоятельно проводить трансплантацию фекалий дома через клизму. Мы не знаем, пострадал кто-либо или наоборот вылечился. В 2013 году Управление по контролю за продуктами и лекарствами предупредило врачей, что при этой процедуре необходимо придерживаться ряда строгих правил, гарантирующих безопасность. Считаю, что это вполне оправданная мера{204}. История медицины знает много случаев избыточного энтузиазма в отношении средств, казавшихся такими хорошими – например ДЭС или талидомида, – из-за которого многие пострадали. Особенно важна осторожность при переносе биологического материала от одного человека к другому. Передача СПИДа и гепатита через кровь напоминает нам об опасности. Впрочем, если бы мы могли давать чистые культуры бактерий-пробиотиков, то проблема передачи от человека к человеку перестала бы быть проблемой.

* * *

Теперь подумайте: многие дети растут, не имея полного набора всех необходимых микробов. Где нам найти нужные, чтобы вернуть их обратно? Возможно, модели сбора микробиоты в развивающихся мышах помогут определить ключевой принцип{205}. Остались ли в мире места, где люди не подвергались действию антибиотиков? Если да, возможно, популяция кишечных бактерий у этих людей осталась невредимой. Может быть, мы сможем превратить их в лекарства. Может быть, для трансплантации микробов действительно лучше всего подойдут экскременты наших собратьев, которые реже встречались с лекарствами, антисептиками и прочими атрибутами современной жизни? Отличаются ли микробы живущих в глубине лесов Амазонии или в высокогорьях Новой Гвинеи от наших?

Глория нашла ответ на эти вопросы в Венесуэле. В 2008 году пилот военного вертолета заметил маленькую деревеньку в бесконечных джунглях в верховьях Ориноко. Ее не было ни на одной карте. На борту был человек, который знал язык индейцев. Когда вертолет спустился, мужчина передал, что они друзья и что государство хочет доставить им лекарства. Индейцы ответили, что уже видели вертолеты в воздухе, а от других членов племени, живущих в других деревнях, слышали слово медисина («лекарство»). Но никогда не видели людей, не принадлежавших к их племени.

Осмотрев деревню, команда нашла два металлических предмета: мачете и банку. Жители деревни выменяли их у других племен, от которых и узнали о силе медисины. Им нужны были лекарства, потому что они пережили немало трудностей.

Контакт жителей деревни с внешним миром был неизбежен, так что правительство Венесуэлы приняло мудрое, по моему мнению, решение: сделать им прививки. Корь и грипп рано или поздно доберутся до деревни и без прививок окажутся смертоносными. Так что, получив многочисленные разрешения и одобрение комитета по этике, медицинская команда вернулась еще раз. Глория попросила взять у индейцев образцы для изучения. Вернувшись в деревню, медики перед вакцинацией и лечением собрали мазки изо рта и с кистей рук тридцати пяти индейцев всех возрастов, а также образцы фекалий двенадцати из них. С помощью правительства Венесуэлы и ученых штата Амасонас, с которыми Глория сотрудничала более двадцати лет, мазки удалось доставить в лабораторию для тщательного изучения.

Это было настоящее сокровище. Глория заполучила микробов-обитателей людей, по сути, живших в каменном веке – у них не было ни письменности, ни математики, ни связи с внешним миром. Они никогда не принимали антибиотиков. В каком-то смысле их бактерии были живыми ископаемыми. Образцы фекалий абсолютно уникальны и бесценны.

Через несколько лет из них были собраны и секвенированы ДНК. Однажды утром в нашей нью-йоркской гостиной Глория и ее коллеги-исследователи Роб Найт и Хосе Клементе{206} рассматривали последние анализы. Со своими тремя акцентами – испанским, новозеландским и венесуэльским – они оживленно обсуждали разноцветные участки микробной популяции в кишечниках двенадцати индейцев в сравнении со 157 молодыми взрослыми и их семьями из Колорадо. На компьютере Хосе один за другим появлялись графики.

Разница была огромной и почти парадоксальной. У 157 североамериканцев оказалось лишь по несколько уникальных для них таксонов, а вот у 12 индейцев было более сотни уникальных видов, отсутствовавших у большинства людей из США. Кроме того, у них в целом было намного больше таксонов, чем у американцев, хотя численность многих видов была очень мала. Как объяснить эту асимметрию? Одна из возможных интерпретаций – многие микробы, которых они несли в себе, исчезли в результате воздействия лекарств и других аспектов современной медицины и современной жизни в целом.

Вот еще одно важное доказательство, подтвердившее мою гипотезу почти двадцатилетней давности. Графики были визуально красивы, контраст – очевиден. Не потребовалось даже сложного статистического анализа, чтобы заметить большую разницу между образцами из двух популяций. Когда-нибудь эти древние микробы, которых в нас уже нет, возможно, будут использованы, чтобы защитить наших детей от современных болезней, которыми не страдают индейцы. Однажды мы, может быть, даже вернем их, чтобы заполнить пустоту современности.

* * *

Как и в случае с трансплантацией фекалий, идея в том, чтобы каким-то образом восстановить пропавшие микробы. Они могут вернуться как из отдаленных мест, так и из собственной семьи. Я вполне могу представить, как бабушки, принимавшие не слишком много антибиотиков за свою жизнь, передают бактерии внукам.

Мне представляется, что в будущем детей станут подвергать новому виду исследований. В возрасте одного месяца врач осмотрит ребенка, а также его анализы. В лаборатории бактерии будут секвенированы и подсчитаны, а моча проверена на конкретные метаболиты. Затем будут сделаны выводы: например, ребенок здоров, но ему необходимо добавить Bifi dobacterium. Другому ребенку понадобится Allobaculum, третьему – Oxalobacter. Доктор закажет по справочнику оптимальную для каждого ребенка культуру.

Может быть, эти микробы посеют на сосок матери, чтобы они передались с молоком. Или же дети получат специальную смесь, например, особи Oxalobacter и оксалат, питательное вещество, которое этот микроб обожает, а вот мы не перевариваем. Подобный «синбиотик» поможет штамму укрепиться: пробиотик в сопровождении пребиотика. Это не просто случайно названные микроорганизмы. В моей лаборатории в Нью-Йоркском университете мы изучаем их взаимоотношения с человеком.

В 1998 году в статье в British Medical Journal я предположил, что когда-нибудь мы будем возвращать H. pylori, исчезающий микроорганизм, нашим детям{207}. С тех пор поддержка этой идеи лишь усилилась, а список исчезающих микробов стал длиннее. Но сейчас мы на ранней стадии; большинство механизмов работы нам пока не известны.