Глава 5. Безумно смелые предпосылки исследователя Сервета
Лучше маленькие истины, чем большая ложь.
Сейчас, пожалуй, чрезвычайно трудно согласиться с утверждением, что величайшие умы античного мира и ни в чем не уступавшие им мудрецы Средневековья томились над совершенно, казалось бы, неразрешимой загадкой: в чем заключается истинная функция крови, сердца и всех кровеносных сосудов, действующих во всяком живом организме высших млекопитающих.
Однако они не открыли даже того, что известно почти каждому нынешнему школьнику: система самого кровообращения теснейшим образом связана с процессом обмена веществ!
Конечно, Везалий, осуществив настоящую революцию в области анатомии и указав, в частности, на полное отсутствие какого – либо отверстия между левой и правой частями сердца, быть может, – и сам уже вплотную приближался к решению данного вопроса.
Никто не в силах нам теперь рассказать, что могло скрываться в уничтоженных им загадочных наработках, и на что еще был способен этот гонимый обскурантами талантливый человек, до срока вынужденный оставить свои научные исследования, да и сам вообще так рано ушедший из жизни.
Кто знает, что удалось бы сделать этому гению по возвращении в Падуанский университет!
Идея наличия кровообращения в теле живого человека дозревала в умах людей еще XVI века. Особенно – в головах у тех среди них, кто был уже знаком с достижениями Везалия, кто искренно ему доверял.
Идея опиралась на хорошо известную с древности пульсацию кровеносных сосудов, на открытую тогда же (однако уже как бы заново!) фазу систолы (сжатия) и фазу диастолы (расслабления) в работе сердца, на замеченные в нем же и в кровеносных сосудах клапаны, которые способствуют наиболее быстрому продвижению крови.
Отошедший от своих научных исследований Везалий подвизался уже в качестве придворного врача, когда предположение о существовании кругов кровообращения было, наконец, выдвинуто во всем своем исполинском масштабе и во всем своем истинном величии.
Мысль о том, что кровь, выталкиваемая правым желудочком сердца, при отсутствии отверстия между левой и правой его частями, – непременно должна была поступать сначала в легкие, что она, проходя затем сквозь них, в конце концов, вливается в левое предсердие, – чуть ли не впервые была высказана в рукописи теологического трактата.
Трактат этот носил вовсе не медицинское название «Восстановление христианства», в оригинале – Christianismi restitutio.
В ней он так и написал: «Жизненный дух берет свое начало в левом сердечном желудочке, при этом… путь крови вовсе не пролегает через перегородку сердца, как принято думать, а чрезвычайно искусным образом гонится другим путем из правого желудочка в легкие!»
Указанный трактат, еще где-то в 1546 году, был создан испанцем Мигелем Серветом, – как видим, всего через три года после опубликования книги Андреаса Везалия «О строении человеческого тела».
Путь к важнейшему открытию, содержавшийся, быть может, только к гениальной догадке, был проложен, хотя сама она долго оставалась незамеченной широкой научной европейской общественностью.
Однако и этот путь оказался для Сервета весьма и весьма непростым.
* * *
Сервет родился в соседствующей с Францией испанской местности. Точнее – в так называемом Арагоне, а еще точнее – в довольно обширном испанском поселении Вильянуэве-де-Сихене. Сколько он помнил – вокруг него самого – простирались иссушенные пыльной бурей места. Край был сухой, гористый, слишком засушливый, зато – неизмеримо богатый своим историческим прошлым.
Когда-то, задолго еще до Рождества Христова, на его землях возникали многолюдные греческие поселения. Затем их сменили буйные римские воинские лагеря…
В VIII веке нашей эры Арагон очутился под властью арабов, в IX – франков. В ходе так называемой реконкисты, то есть, обратного отвоевания европейцами испанских земель, Арагон превратился в самостоятельное королевство, которое постепенно присоединило к себе Каталонию, затем Сицилию, Сардинию, Неаполь.
Незадолго до рождения самого Сервета, в 1479 году, Арагон объединили с Кастилией, что и положило начало зарождения могучего испанского государства.
Сервет родился то ли в 1509, то ли в 1511 году, и, получается, был всего лишь несколькими годами постарше Андреаса Везалия.
В юности он изучал юриспруденцию в Сарагосе, столице Арагона, в тамошнем университете, основанном еще в XV столетии. В этом городе, расположенном на берегах реки Эбро, до сих пор показывают остатки внушительных римских строений. А что говорить о прочих, давно уже отшумевших веках…
Подобных памятников тогда насчитывалось очень много. Эти, вполне реальные строения, а также несмолкаемая университетская латынь, отложили неизгладимые следы в душе молодого и весьма любопытного испанского студента.
Правда, свое образование Сервет завершил уже во французской Тулузе. В такой же старинной и славной тамошней alma mater. После чего довольно длительное время прослужил секретарем при королевском дворе.
Знакомство с учением Мартина Лютера, а может быть, и с самим дерзким реформатором христианства, – вызвало в душе у Сервета неутолимый интерес к теологии. Он самостоятельно изучил основы ее, проявив при этом кардинальные несогласия с канонами христианских вероучений, что в годы абсолютного засилья инквизиции выглядело весьма и весьма опасным даже для самого смелого человека.
Но таково уж было свойство людей Средневековья, что их ненасытный ум почти всегда стремился добыть как можно больше сведений об окружающем мире, а круг имевшихся тогда знаний казался таким заманчиво доступным для всестороннего овладения. Более того, поддержанный своими новыми знакомцами, заинтересовавшись трудами Гиппократа, Галена, Авиценны, – Сервет поступил еще и на медицинский факультет Парижского университета, где, почти одновременно с Везалием, учился у известных нам профессоров Якобуса Сильвия и совершенно мало известного ему Иоганна Антона Гюнтера.
Там же он был удостоен степени доктора медицины (1535), и после этого, полагают, его непосредственные контакты с Везалием оборвались уже навсегда.
После окончания учебы Сервет, кажется, больше всего внимания стал уделять интересующей его медицине. Он сделался непревзойденным знатоком учения Галена, да, возможно, и страстным его сторонником. Этому обстоятельству, надо полагать, способствовало влияние на него со стороны профессора Гюнтера, который как раз в те годы переводил на латинский язык сочинение Галена, составлявшее записи лекций 176–177 годов, читанных им в римском храме Мира.
Указанная книга, вернее – перевод ее с латинского оригинала, появилась только в 1536 году под названием De anatomicis administrationibus (Об анатомических упражнениях).
Выйдя из университета, Сервет приступил к практической врачебной деятельности в небольшом городке Шарнье, в живописной долине Луары. Однако там он продержался совсем недолгое время. Помимо медицины, ему опять не давали покоя теологические проблемы, и он довольно скоро приобрел имидж неисправимого еретика.
Что же, ему опять пришлось подыскивать себе новое место.
* * *
Зато в течение последовавших двенадцати лет Сервет блаженствовал в должности домашнего врача при вьенском архиепископе. Здесь и застал его выход главного труда Везалия, о котором подробно говорилось еще в предыдущей главе.
Думается, там же, во Вьене, и зародились в голове у Сервета довольно дерзкие мысли, нашедшие свое выражение в его трактате «Восстановление христианства», где он попутно изложил выстраданные им соображения о функции крови, о кровеносных сосудах и прочем. В этом труде переплелись как давно уже известные науке факты, так и все то, что открылось только ему, порывистому Сервету. Первое, и самое главное, что он отрицал, было существование Троицы и Божьего промысла надо всем живущим…
Продержав свою рукопись под спудом в течение семи с лишним лет, автор тайно опубликовал ее в количестве всего тысячи экземпляров, что, по тем временам, отнюдь не выглядело скромным тиражом.
Книга тут же была признана еретической, и Сервету пришлось спасаться бегством. Наивный, он надеялся обрести защиту у знаменитого реформатора религии Жана Кальвина, протестанта, обитавшего в швейцарской Женеве. Направляясь в Италию, где, как мы уже знаем, априори было гораздо больше интеллектуальной свободы, – Сервет устремился все же в Швейцарию. Однако протестант Кальвин перещеголял в этот раз даже самых неуступчивых католиков. Кальвин, с которым Сервет и прежде того вступал в довольно серьезные эпистолярные перепалки, приказал немедленно схватить заезжего еретика…
27 октября того же, 1553 года, обвиненный в отрицании божественности Христа, Сервет был сожжен на костре, его книга – запрещена окончательно, и уже отпечатанные экземпляры ее были также преданы показательному уничтожению.
С возмутителем спокойствия было благополучно покончено.
Казалось, сама память о Сервете и о его «вредоносном» сочинении уничтожена навсегда. Никто не посмеет даже вспомнить о мерзкой крамоле, и никто никогда не узнает о дерзкой попытке этого автора – еретика подвергнуть сомнению учение великого Галена, которого уже попытался, было, осмеять другой такой же безумец – Парацельс.
Однако из тысячного тиража запрещенного издания уцелело, по крайней мере, целых три экземпляра. Они оставались неизвестными вплоть до 1673 года, до наступления в Европе еще чуть заметных, но все-таки – уже перемен.
И вот английский анатом Томас Вартон[12], которому захотелось изучить редкое сочинение, в пятой книге указанного трактата вдруг обнаружил раздел о циркуляции крови. В этом месте приведено было также весьма довольно четкое описание малого круга кровообращения.
Автор указанного трактата с серьезностью утверждал, что кровь, накопившаяся в правом желудочке сердца, устремляется в легкие, где она обогащается кислородом! Каким именно образом Сервету удалось прийти к подобному умозаключению, – неизвестно.
Однако сразу же стало понятно, что этим своим утверждением он одним махом решал три неразрешенных дотоле задачи. во-первых, доказывал, что перегородка между левой и правой частями сердца – реально непроницаема. во-вторых – что в легких происходит насыщение крови чистым воздухом. В – третьих – отвергал тем самым утверждение Галена, будто артериальные вены (легочные артерии) служат исключительно для питания легких.
Таким вот образом, благодаря чистейшей случайности, спасено было от забвения замечательное открытие, сделанное человеком, беззаветно преданным большой науке, в частности – медицине.
* * *
Впрочем, во всех своих устремлениях по изучению кровеносной системы Сервет был совсем не одинок.
Известный нам Реальд Коломбо, яростный ретроград в Падуанском университете, сам являвшийся питомцем этого учебного заведения, – через некоторое время после удаления оттуда Везалия был назначен профессором анатомии в Риме.
Там, в пределах этого Вечного города, и завершилась его недолгая жизнь. Однако, на закате ее, уже в год своей кончины, словно бы стремясь реабилитировать себя в глазах потомков, Коломбо успел обнародовать свою собственную книгу, пожалуй, также явно кощунственную с точки зрения инквизиции.
Книга его носила название «Об анатомии», и в ней, независимо от покойного уже на ту пору Сервета, автор ее также высказал мысли о существовании малого круга кровообращения. От наказания еретика спасла его преждевременная смерть…
То, что идея существования малого круга кровообращения уже явственно носилась в воздухе, созрев в умах анатомов к началу XVI века, – подтверждается также деятельностью итальянского ученого Андрея Цезальпина. Он был профессором университета в Падуе, одновременно исполняя обязанности лейб-медика Папы Римского – Климента VIII.
Путь для крови по предполагаемому малому кругу описан им в его книгах «Вопросы учения перипатетиков» и «Медицинские вопросы». Цезальпин же первый употребил и выражение «циркуляция», то есть – кругооборот, применяя это слово по отношению к крови.
Весьма близко к указанной идее стоял также профессор Падуанского университета Иероним Фабрициус (ох уж эта Падуя, все медицинские проблемы так и вертелись вокруг нее!).
Ученик знаменитого в медицине профессора Габриэля Фанкони, занявший после его ухода кафедру анатомии, – Фабрициус с блеском читал лекции в нововыстроенном анатомическом театре, совмещая свою чисто педагогическую деятельность с неустанной исследовательской работой: он основательно изучил строение кровеносных сосудов, в частности – наличествующие в венах клапаны. Он, говорили, был уже совсем на расстоянии шага от того, чтобы сделать самые смелые выводы, однако ему не хватило личного мужества.
В 1574 году Фабрициус вообще оставил всякую научную деятельность, опасаясь недвусмысленных угроз со стороны инквизиции.
