Глава 13. Луи Пастер
Безусловно, это был человек, по своей натуре исключительно близкий к титанам эпохи Возрождения.
Природа одарила его необыкновенными талантами, и он был готов плодотворно заниматься всевозможными науками и разного рода искусствами.
Вот только родиться ему выпало уже в такое несуразное время, когда человечество, как и следовало того ожидать, уловило глубокий, а вместе с тем – и бесконечно трагический смысл предостережения, исходящего из уст еще мудрого Гиппократа: «Наука беспредельна, а человеческая жизнь – коротка…»
И он вынужден был согласиться с этим, довольно очевидным предположением.
В XIX веке весь цивилизованный мир уже почти вплотную приблизился к той неотвратимой грани, у которой люди вдруг почувствовали, что наука, искусство и прочие виды интеллектуальной человеческой деятельности достигли, наконец, такого уровня и такого масштаба, при котором отдельному человеку совершенно непозволительно рассеивать свое внимание на разных предметах. Чтобы достичь каких-либо, более или менее ощутимых результатов, отдельному человеческому индивидууму необходимо было сосредоточиться на чем-то одном, более узком, то есть – решительно ограничить себя.
По мнению его сослуживцев и современников, Пастер умертвил в себе великого художника. А сделал он это ради того, чтобы сказать свое слово в науке.
Нам же остается лишь довериться этой утешительной сентенции, будто бы все, что ни совершается в мире, – совершается к лучшему.
* * *
Луи Пастер родился в 1822 году, в городе Доль, что в департаменте Юра, на востоке французских земель.
Отец его, Жан-Жозеф Пастер, до конца своей жизни с восхищением говорил о «маленьком капрале», о Наполеоне Бонапарте, в войсках которого ему посчастливилось когда-то служить, под водительством которого сам он проделал массу труднейших военных походов, истоптав несколько дюжин твердых солдатских сапог.
Уважение к памяти великого человека этот старый солдат внушил и всему своему многочисленному семейству, в том числе и – своему единственному сыну.
Не получив в свое время подходящего образования, Жан-Жозеф Пастер-старший старался наверстать упущенное внимательным чтением и тщательным собиранием разного рода книг.
А еще – он лелеял надежду, что все несправедливости выпавшей ему судьбы не повторятся в жизни его детей, главным образом – в жизни сына, который показался ему исключительно смышленым мальчишкой.
Само отцовское пыхтение над школьными правилами, действительно, оказывало на его детей исключительно благодатное воздействие.
Вскоре после рождения сына семейство Пастеров навсегда покинуло Доль и обосновалось в недальнем от указанных земель городке Арбуа.
У отставного наполеоновского солдата, даже фельдфебеля, завелся там свой небольшой кожевенный завод, или, можно сказать – своя обширная мастерская. Это уж как судить.
Однако запахи этой родительской мастерской навечно запечатлелись в памяти его детей, особенно – в душе его сына, будущего ученого. Все его письма к отцу преисполнены уважительным отношением к родителю. Уважительное отношение к неустанным трудам Жана-Жозефа Пастера – старшего чувствуется также в каждой строке его посланий…
Самому же Луи Пастеру постоянно мечталось и грезилось перенестись, хотя бы на краткое мгновение, в те невозвратные, милые времена, когда ему позволительно было всей грудью вбирать незабвенные запахи своего детства…
Учиться маленькому Луи, как и большинству его сверстников, пришлось в довольно шумной начальной школе. Правда, сразу же после окончания этого учебного заведения, – он тут же оказался в лицее, предназначенном чуть ли не для избранников судьбы, уже в городе Безансоне.
Именно там, одно время, всем окружающим казалось, будто талантливый отрок непременно станет очень большим художником, однако, как уже было сказано наперед, ничего подобного с ним не случилось.
Ощущения цвета в мальчишеской душе уступили страстному желанию разгадать какие-то иные, научные тайны, что ли. Вот хотя бы секреты запахов брожения, которые наполняли весь родительский дом, но еще резче исходили из глубин растекавшихся во все стороны многочисленных сточных канав. В клокочущих бореньях этих сильных, весьма необычных запахов, каким-то непонятным образом, из мохнатой шкуры получалась исключительно гладкая, удивительная кожа, годная для изготовления самых изящных женских сумочек, которые выставляются в витринах безансонских лавок.
Такие же резкие, вроде бы даже похожие, запахи доносились к нему из аккуратных белостенных домов и домишек, как бы приклеенных к склонам освещенных солнцем холмов, утыканных, к тому же, участками сквозящих на солнце, полупрозрачных, удаленных, зато воистину родных виноградников…
Что касается занятий изобразительным искусством, то из тогдашних его упражнений сохранились разве одни лишь портреты весьма энергичного отца и совершенно не чуждой образованности, зато слишком чадолюбивой матери его, выполненные средствами мягкой, переливчатой на солнечном свету, пастели…
Зато первым достижением для будущего ученого стали его глянцевые дипломы: сперва – лишь как свидетельство о присвоении ему степени бакалавра литературы, а затем – и бакалавра математики. А все это означало, что молодому человеку позволительно будет учиться дальше, хоть бы и в самом Париже. Потому что уже в лицее ему часто говаривал старейший преподаватель химии, науки очень и очень загадочной: «Послушайте, Пастер, ведь я здесь не для того, чтобы подвергаться вами какому-то бесконечному экзамену… Вы всегда задаете мне слишком много различных вопросов».
И он, действительно, отправился в эту, такую загадочную для провинциалов столицу и был зачислен в тамошнюю Эколь нормаль, сразу же, после первой своей попытки. Однако заниматься в ней он не стал, поскольку довольно критически оценивал уровень своих собственных знаний. Молодой человек решил подготовиться еще, после чего, ровно через год, возвратился в Париж и с успехом закончил это избранное им учебное заведение – уже в двадцатипятилетнем возрасте, в 1847 году.
Учителями Пастера в Эколь нормаль оказались весьма известные ученые, среди них – знаменитые химики Жорж Дюма и Александр Балар.
А что знания, вынесенные оттуда, были на должной высоте, – о том свидетельствуют хотя бы следующие факты: после завершения курса он как-то сразу добился звания доцента физических наук, а через год защитил даже докторскую диссертацию по избранному им предмету – по химии.
Надежды старого наполеоновского солдата, которые он связывал с подрастающим сыном, тут же стали, пусть и постепенно еще, но уже явно сбываться.
В 1849 году, сразу же после предшествовавших революционных событий, потрясших весь европейский материк, а Францию больше всего, – Луи Пастер, который также участвовал в революции, после работы преподавателем в Безансонском лицее становится профессором химии в старинном Страсбургском университете. Более того, едва появившись на месте своей новой службы, молодой профессор задумал жениться… на дочери самого университетского ректора, красавице Мари Лоран! Забегая несколько вперед, скажем, что они прожили после свадьбы целых сорок девять лет в любви и согласии…
Мог ли представить себе нечто подобное поседелый при своем ничтожном заводишке Жан – Жозеф Пастер, уже в солидном возрасте, без стеснения, изучая правила написания французских слов, то есть, совершая то, чему отец его невестки, наверняка, обучился в самом нежном возрасте?
Пять лет спустя, Луи Пастер назначается профессором химии в только что созданном Лилльском университете, одновременно – и деканом тамошнего факультета естественных наук. Еще через три года он возвращается в Париж, чтобы занять в нем пост вице – директора в своей родной Эколь нормаль, где получает, наконец, и свою собственную лабораторию, – очень крохотное помещение на темном чердаке, которое сам же приводит в порядок и сам же регулярно убирает его.
Но и это не беда для него.
В своей нехитрой лаборатории он совершит все то, что по – настоящему обессмертит его имя. На мраморной доске, приделанной впоследствии к стене довольно неприметного здания, в котором располагалась указанная лаборатория, впоследствии спустившаяся все-таки с чердака в более или менее подходящее для нее помещение, перечисляются главные этапы всей его жизни.
Вот они:
1857 год – изучение процесса брожения;
1860 год – изучение так называемого процесса самопроизвольного зарождения микроорганизмов;
1865 год — изучение болезни вина и пива;
1868 год — изучение болезней шелковичных червей;
1881 год – изучение заражения организма и его предупредительной вакцинации;
1885 год — изучение предохранительных прививок от бешенства.
Как видим, интересы ученого полностью были сосредоточены исключительно на том, что легло в основу новой науки – так называемой микробиологии.
Собственно говоря, у истоков этой науки, можно сказать, стоял изобретатель микроскопа голландец Левенгук, который еще в 1695 году выпустил книгу под названием «Тайны природы, открытые Антонио Левенгуком».
Да, в глазах современников Левенгука это были настоящие тайны, и он не ошибался, полагая, что явился первооткрывателем некоего, никому не ведомого мира.
Однако он сделал только лишь то, что смог: сосредоточил свои силы и все свои старания на изучении форм и разновидностей невидимого дотоле простым глазом мира. Он поражался, обнаруживая неизвестные ему прежде существа в любой капле болотной воды, в пылинках на сапоге, да и на первом попавшемся из окружающих его предметов.
Однако истинным отцом микробиологии, как науки, по праву считают все же Пастера. Пастер подверг невидимый мир основательному исследованию на предмет выявления его физиологических свойств.
Быть может, все это покажется несколько странным, однако поводом, настоящим толчком к основательному изучению микроорганизмов, – послужила как раз тревога французских виноделов. Лучшие винодельческие продукты, результаты неустанного труда десятков или даже сотен тысяч работников, изнывавших на склонах, осыпанных щедрыми солнечными лучами холмов и гор, – портились и превращались ни во что из – за неведомой прежде болезни. Сами виноделы никак не могли решить, как лучше всего обозначить, как назвать все то, что с недавнего времени стало отмечаться у них в погребах.
Знали они лишь одно: все происходящее там грозит неминуемой катастрофой, и способно привести к полнейшему разорению их процветавшего прежде отличного производства.
Изучая непонятное это явление, Пастер, вопреки ожиданиям растерянных заказчиков, сосредоточил все свое внимание исключительно на крошечных микроорганизмах.
Вскоре он понял, что эти существа обладают присущими им таинственными, специфическими свойствами, что они, невидимки, нисколько не представляют собою какую – то однообразную массу. К тому же – все они бесконечно разнообразны.
Изучая процессы брожения, происходящие в пузатых винных бочках, Пастер установил, что причина загадочных явлений заключается вовсе не в воздействии кислорода, как настаивал на том знаменитый германский химик, создатель учения об органической химии Юстус фон Либих, – но только в неутомимости ненасытных крохотных микробов!
Очень вскоре ученый понял, что микроорганизмы, уничтожая все вокруг них отжившее, одновременно открывают дорогу всему тому, что только лишь начинает свой жизненный путь. Не будь этих, невидимых глазу тружеников, думалось ему, и весь земной шар, все видимое нами пространство, – уже давно оказались бы покрытым оледенелыми трупами людей и свалившимися от тяжести лет животными, упавшими в изнеможении птицами, неподвижными стволами упавших деревьев, сплошным нагромождением кустарников и трав.
Сквозь этот гигантский, все время утолщающийся слой никак не смогли бы пробиться и ростки новой зеленеющей травы, да и просто некуда было бы ступить человеческой ноге! Жизнь на земле прекратила бы свое развитие…
Что же, благодаря его трудам, виноградное производство было спасено, а Пастер снова почувствовал себя охотником, наткнувшимся вдруг на следы загадочного животного.
Рассуждая в таком же ключе, нисколько не будучи врачом, а лишь химиком, физиком, он начал вдруг догадываться о том, в чем может заключаться причина бесконечных жалоб со стороны медицинских работников. Нагноения ран, которые уносят куда больше жизней, нежели самое современное оружие, любое оперативное вмешательство, осложненное заражением крови, родильная горячка у женщин, которая также очень часто приводит к смертельному исходу, – все это, похоже, можно было объяснить одними и теми же факторами: воздействием определенного вида микроорганизмов.
Что же, Пастеру пришлось приложить максимум усилий к тому, чтобы опровергнуть доктрину Либиха, а также к тому, чтобы доказать невозможность самопроизвольного зарождения микроорганизмов…
Результаты своих наблюдений и своих кардинальных выводов Луи Пастер изложил в собственной знаменательной публичной лекции, прочитанной им в стенах Сорбонны еще в 1864 году.
Ученый открывал человечеству глаза на истинную роль микроорганизмов в процессах жизни и смерти. А тем самым – он все увереннее выстраивал здание новой науки, микробиологии, которой суждено было всячески способствовать как пониманию картины мира, так и развитию всех иных наук, в частности, и чуть ли не в первую очередь, – медицины, точнее – оперативного вмешательства во все стороны человеческой жизни.
Но легко ли кого – то в чем-то убедить, а тем более – переубедить, переспорить?
Легко ли было убеждать хирургов обязательно мыть перед каждой операцией руки, погружая их при этом в различные подозрительные химические растворы?
Как, возмущались хирурги! Это ведь – самый главный, самый тонкий и самый точный инструмент, рука хирурга… Да и как можно допускать саму мысль о возможности каким-то образом испортить ее? Да и кто сказал, что причина болезней может заключаться в каких-то ничтожных микробах? С каких это пор позволительно химикам поучать потомственных врачей? Разве опять наступило время безумных парацельсов, наперед готовых на всякую подобную жуть? Уж куда правдоподобней выглядит теория германского ученого Вирхова, утверждающего, будто все в человеческом организме скрывается в клетках, из которых он, якобы, состоит от головы до пят?
В изменениях клетки, в процессе ее старения, заключаются все причины болезни, а не в этих невидимых, безобидных существах.
Что же, вся жизнь – борьба.
Пастеру, наполовину парализованному в результате постигшего его апоплексического удара, приходилось напрягать все силы. Он исследовал возбудителей холеры. Он старательно изучал состояние хирургических отделений в госпиталях, состояние акушерских клиник, стараясь выработать безукоризненные профилактические меры для борьбы с инфекционными началами.
* * *
По-прежнему предавал он все это гласности, – и вот, в сентябре 1874 года на его имя приходит пакет с четко отпечатанным штемпелем города Эдинбурга.
«Дорогой господин Пастер! – стояло на хранившемся в пакете листе бумаги. – Позвольте мне предложить Вашему вниманию свою брошюру, которую я Вам посылаю в этом письме. В ней я излагаю некоторые свои опыты по тому вопросу, на который вы пролили столько света: по теории микроскопических организмов и брожению. Льщу себя надеждой, что Вы с интересом прочтете все то, что я написал об организмах, которых Вы первый описали в Вашей статье «О так называемом молочнокислом брожении».
Не знаю, попадались ли Вам «Летописи британской хирургии»? Если Вы когда-нибудь читали их, то, наверное, заметили появлявшиеся там время от времени сообщения о новой антисептической системе, над усовершенствованием которой я работаю уже в течение девяти лет.
Позвольте мне воспользоваться этим случаем, чтобы выразить Вам свою сердечную благодарность за то, что своим блеском исследователя Вы доказали правильность теории микроскопических организмов – возбудителей гниения – и тем самым дали мне в руки единственную теорию, на основании которой можно благополучно завершить построение антисептической системы.
Если Вам когда-нибудь случится побывать в Эдинбурге, то, я уверен, для Вас будет истинным удовольствием на примере нашего госпиталя лично убедиться, какое громадное благодеяние оказали человечеству все Ваши работы. Следует ли мне добавлять, что я буду рад, если сам смогу показать, чем обязана Вам хирургия?
Извините за смелость и верьте глубокому уважению искренне Вашего Джозефа Листера».
С чувством глубокого удовлетворения прочитал это послание Луи Пастер. Можно ли было получить нечто большее для стимуляции всей его работы?
* * *
Тридцатого апреля 1878 года в Парижской Медицинской Академии Луи Пастер впервые в мире указал: существуют болезни, «передаваемые, заразные, причиной которых является исключительно присутствие живых микробов в нашем организме».
Эти слова его стали ответом – возражением Рудольфу Вирхову, всю свою жизнь посвятившему доказательствам, что причины болезни скрываются исключительно в недрах человеческой клетки.
Что же, жизнь Пастера выглядит настоящим феноменом в истории медицины.
Действительно, не будучи формально врачом, не имея никакого медицинского образования, он совершил при этом столько разнообразных открытий, что они кардинально переменили основные направления всей медицинской науки и вывели ее на новый, более высокий уровень.
Пастеру принадлежит гениальный вывод, что возбудители болезни, побывавшие в неблагоприятных для их жизни условиях, теряют свою болезнетворную силу, так называемую вирулентность. Этому открытию, правда, способствовало какое-то случайное событие, неимоверное стечение обстоятельств, когда заразный материал, содержавший в себе «куриную холеру», был помещен в термостат, где он подвергся сильному охлаждению.
Введенный после этого в живой организм, препарат уже не смог вызвать столь резкие заболевания, а только способствовал усилению его защитных начал, выработке так называемого иммунитета.
Учение об иммунитете, кстати, было кардинально обосновано русским ученым Ильей Мечниковым, впоследствии работавшим в тесном содружестве с Пастером.
Пастер, таким образом, теоретически разработал учение о профилактической вакцинации живого организма, начало которой было положено задолго до него еще Дженнером, но только в отношении одной лишь натуральной оспы.
В 1881 году, в августе месяце, на VII Международном конгрессе в Лондоне, Пастер сделал доклад о разработанном им методе вакцинации против сибирской язвы, возбудитель которой был открыт уже знаменитым к тому времени Робертом Кохом.
Особенно впечатляющим выступает разработанный Пастером метод лечения бешенства, успешно начатого им в 1885 году, в результате чего обреченные на гибель люди, подвергшиеся укусам больных животных[18], получили реальные шансы на спасение (сам вирус бешенства был открыт 7 лет спустя русским ученым Дмитрием Иосифовичем Ивановским).
* * *
Заслуги Пастера получили всеобщее признание еще при его жизни. Грандиозным праздником мирового масштаба стали торжества, проведенные в Париже по случаю 70-летия Пастера.
Они стали апофеозом всей деятельности этого, уже немолодого ученого и возглавляемого им направления в науке. В чествовании приняли участие делегации от многих стран, самые маститые ученые всего мира.
И среди них, пожалуй, самой импозантной фигурой выглядел приветствовавший своего учителя замечательного роста могучий человек с благородным выражением лица.
Это был сам Джозеф Листер.
Что же, воистину был прав Климент Аркадьевич Тимирязев, так охарактеризовавший результаты деятельности Луи Пастера: «Сорок лет теории дали человечеству то, что не могли ему дать сорок веков практики».
К этим словам очень трудно добавить что-то еще.
