Врач и безнадежность больного
«Обреченность…Никогда нельзя говорить,
что Вы больному ничего не можете сделать,
даже если единственное оставшееся
у Вас средство – быть рядом и помогать».
больному надеяться
Это очень больная тема. Ее болезненно иллюстрировать даже частными примерами. Но необходимо.
Есть известный французский роман «Семья Тибо» (автор Де Гайар). Есть и кинофильм по этой книге. Он затрагивает события 1-ой Мировой войны, проблему применения оружия массового поражения, в частности иприта, немцами против французов, проблему безнадежности тяжелобольных людей и вопросы эвтаназии. Один из героев этого романа Антуан, врач, сам больной бронхоэктатической болезнью вследствие поражения легких ипритом, оказывается перед необходимостью выполнить просьбу своего отца, страдающего раком в последней стадии, отравить его с тем, чтобы прекратить невыносимые мучения и безнадежность. Описаны страдания Антуана, его метания в поисках ответа на оправданность самого его права оборвать жизнь родного человека даже по просьбе последнего. Он так и не решился на это, полагая, что даже мучительная жизнь – это еще жизнь. Проблема эвтаназии остается нерешенной и поныне.
Вспоминается преподаватель нашего факультета, замечательный человек, фронтовик и образованный марксист, который заболел сирингомиелией и постепенно утрачивал способность к активной мышечной деятельности. Сначала отказали руки, но он продолжал ходить на работу в техникум, где преподавал общественные науки, позже отказали ноги, мышцы шеи и головы, и он уже не мог самостоятельно есть, не мог глотать и вытереть слюну у рта. Полнейшая зависимость от окружающих и полнейшая безнадежность. Семья берегла его. Но однажды, упав с дивана, будучи один дома, он каким-то образом дополз до балкона, выбрался на него, но подтянуться до перил не смог. Он хотел выпасть с балкона и таким образом умереть и освободить своих близких, чтобы и они отмучились. Его отнесли с балкона на диван и еще какое-то время он жил, если это можно было назвать жизнью.
1973 г. Выползово (военный поселок недалеко от станции Бологое). Ракетный госпиталь. Меня попросили проконсультировать пострадавшего.
В большой перевязочной на столе лежит обожженный солдат – пострадал при ликвидации пожара в части. Обширные глубокие (смертельные) ожоги. Вторые сутки, шок, мочи нет, но в полном сознании. Осмотрели его, прикрыли тело простыней. Впустили его маму – маленькую молчаливую женщину средних лет, прибывшую по вызову. Посадили ее у изголовья сына. Они смотрят друг на друга, забыв об окружающих. Она плачет беззвучно, шепчет его имя и тихонько гладит необгоревшее плечо. Он, забыв о себе, просит у нее прощения за то, что причинил ей своей неосторожностью такую боль. Ситуация безнадежности.
Сцена этого тихого прощания потрясала своей человечностью, высочайшим проявлением нравственности, чем-то библейским. Скольким матерям становилось больно, когда они теряли своих сыновей на проклятой чеченской войне, но никто не знает, скольким солдатам перед смертью являлся образ матери, скольких охватывало чувство вины за то, что не уберегли своих матерей от боли утраты.
Воспоминания из Афганистана, из Кабульского госпиталя. В 1987 году был я там на стажировке в должности профессора-консультанта. Сохранились мои записи того времени[2].
«В реанимационной лежит солдат двадцати лет Ренат Киямов, раненный снайпером-душманом в позвоночник. Обездвижен. Он здесь давно, уже пролежни появились, пневмония. Двигает правой рукой – от груди до рта – и дышит самостоятельно, без аппарата ИВЛ, почти по 40 минут. Подходим к нему, заговаривает сам, улыбается – держится парень. Хорошо бы в Ташкент отправить – хоть на руках у матери умер бы. Но долетит ли?»
«Спустя полмесяца. Киямов только на ИВЛ. Спрашиваю в ординаторской – как его дела? Отвечают: «Живая голова». Какая живая голова»? Живая душа! Каждый день подхожу к нему, осматриваю, спрашиваю. Перемен к лучшему нет. Глубокие пролежни. Что его ждет? Сепсис. Спрашивает: «Чего ждать? Есть ли надежда? Наверное, мне не выкарабкаться…». Слезы на глазах. Безнадежность при полном ее осознании. Уже более двух месяцев нет ему писем из дома, и сам он не попросит написать. Почему? Не хочет огорчать своих? Почему никто не предложит ему написать домой? В Великую Отечественную войну это было принято: друг ли, сосед ли по койке, санитарка, кто-нибудь отписал бы фронтовой треугольничек. Почему сейчас все, что с ним происходит, представляется анестезиологической проблемой, тогда как это уже – проблема человеческая, страшная как весь этот Афганистан!
Архисложная штука – деонтология безысходности. Смотрит парень в белый потолок днями, три раза в день глотает с ложечки суп, видит как мелькают рядом люди-тени в белых халатах, такие же далекие от него, как его бесчувственное тело… Один только и есть спаситель – аппарат, который гонит воздух. Как перешагнуть грань между ним и собой, если ему уже ничего не осталось, а тебе – весь мир. Ты только на порог, а тебе навстречу полные слез глаза и искривившееся в рыдании лицо. «Живая голова»? Нет! Живая душа!»
«Еще через месяц умер Ренат Киямов – живая душа. Два месяца сражался солдат с безнадежностью, сражался до последнего вздоха».
