Врач, его коллеги и учителя
«Мы знаем, что возможности
наши ограничены, но не знаем,
где эта граница, и не замечаем,
как наше высокомерие берет
верх над скромностью, а это
самое ужасное».
«Интеллигентный человек —
это такой человек, который
ощущает потребность
воздать Учителю, когда тот ему
уже ничем не может помочь».
«Наша мысль сбивается с верного пути,
потому что соскальзывается в колею,
накатанную одним-двумя известными
нам случаями.»
Это очень объемная тема. Практически равная всей жизни. Профессиональная среда. Врачебный «цех». Наши учителя. Здесь о многом можно рассказать.
Труд врача почти всегда индивидуален, но врач – не индивидуалист. Он вынужден и должен приобщаться к опыту других и предлагать другим свой опыт. Но при этом он не должен навязывать себя коллегам, не должен вставать в позу судьи, если его об этом не просят.
Здесь ценны разные стороны взаимоотношений. Это солидарность, которую нужно пронести через всю жизнь. Это память и ответственность перед Школой, перед своими учителями, следование их советам и тогда, когда их уже нет. Это корпоративность в хорошем смысле слова, врачебная поддержка, умение принять совет коллеги, признать свои ошибки (цена ошибки врача очень велика!). И, вместе с тем, принципиальность в отстаивании своих суждений (но не во вред больному).
Это и проблема врачебного цинизма, борьбы с черствостью и непогрешимостью, неприятия профессионального апломба. Хрестоматийно это история чеховского Ионыча. Когда появляется апломб, исчезает интеллигентность. Всякий искусственный пьедестал отвратителен. В среде врачей не должно быть место кляузникам, пьяницам, развратникам и ворам.
В полку у нас служил врачом батальона Олег К. Все шло нормально, только стали мы замечать, что наркотики, которые брались им на дежурства по обеспечению прыжков, обязательно расходовались, тогда как травм на площадке приземления не было. Возникли подозрения.
Однажды он был дежурным врачом по части. Принял больного с высокой температурой и тяжелой одышкой. Обследование выявило пневмонию. Было уже очень поздно, и врач оставил его в медпункте до утра. Глубокой ночью у больного развился бред, он стал метаться, а затем вдруг с криком, что за ним гонятся, в нижнем белье вскочил и, пробежав по спящим в палате, «рыбкой» нырнул в окно и, разбив стекла в рамах, окровавленный, выскочил в глубокий сугроб. Врач был неадекватен, долго не мог проснуться. Санинструктор, видя это, самостоятельно доложил о случившемся дежурному по части и, подняв на ноги личный состав медпункта, организовал погоню за беглецом. А тот, гонимый бредом преследования, выбежал босиком на проходившее рядом с частью железнодорожное полотно и с невероятной энергией без остановки пробежал 15 километров по заснеженным шпалам и только тогда, обессиленный, свалился в кювет. Там его и нашли посланные за ним санитары, догонявшие его, ориентируясь по кровавым следам на снегу. Больного на руках, завернутого в одеяло, принесли в часть и отправили в госпиталь. Как ни странно, все обошлось.
А мы, врачи части, на следующий день собрались у старшего врача и пригласили Олега, не предупредив его о целях совещания. Деликатно, стараясь не обидеть, прямо сказали ему, что мы знаем и можем доказать, что он наркоман и что отказываться бессмысленно. Он весь побелел, но признался в этой своей беде. Его отстранили от всего, что могло быть связано с наркотиками, от дежурств и через какое-то время он был уволен из Вооруженных Сил.
Жаль, но такое бывает, тем более сейчас, когда проблема наркомании стала еще более актуальной, в том числе и в армии..
Во врачебных коллективах, особенно на кафедрах, где формируются Школы, возникают лидеры, Учителя. Это происходит не часто, но всегда уникально. Мне повезло в жизни на учителей. Я написал и опубликовал целые книги о них. Это относится, прежде всего, к профессору Евгению Владиславовичу Гембицкому.
Привожу отрывок из одной из них[1].
«1964 г. Я клинический ординатор кафедры в Академии. Клиника – такое место, где взаимное обогащение опытом обычно неизбежно. Я вел больного, 32-х лет, очень тяжелого, с выраженной сердечной недостаточностью, с плотными белыми отеками – такими, что по ногам его из пор сочилась жидкость, так, что ее можно было собирать в пробирку. Считалось, что он болен ревматизмом с комбинированным поражением митрального клапана. Его не раз смотрел со мной и Евгений Владиславович. Дело шло к развязке: нарастали явления сердечной астмы, и применяемые препараты эффекта не давали. В один из обходов Евгений Владиславович высказал предположение, что на фоне ревматизма у больного, по-видимому, развился амилоидоз, что и объясняло крайнюю выраженность отечного синдрома.
Больной умер. Когда я направился на секцию, Е.В. попросил меня специально напомнить прозектору о необходимости исследования на амилоидоз. На вскрытии был выявлен жесточайший стеноз митрального клапана, расширение левого предсердия и правых отделов сердца, большая печень, асцит, отеки…Диагноз порока сердца был подтвержден, и я поднялся в отделение. Прислонившись к стене в коридоре, стоял Е.В., окруженный слушателями. Я бодро доложил ему о результатах вскрытия. Он внимательно выслушал и очень серьезно и тихо спросил: «А для исследования на амилоидоз взяты ткани?». К моему ужасу я должен был сознаться, что забыл сказать об этом прозектору, тем более, что у нее и сомнений в диагнозе не было. Он как-то по – особому, как бы изучая, огорченно посмотрел на меня и, отодвинувшись от стены, медленно пошел прочь, не сказав ни слова.
Опомнившись, я быстро вернулся в прозекторскую. Труп еще лежал на столе. Я упросил патологоанатома вернуться к исследованию и взять соответствующие образцы тканей.
Последующие 2–3 дня я избегал встреч с Гембицким. Вскоре стало известно, что гистология подтвердила признаки амилоидного перерождения не только в обычных для этого органах, но и в необычных, в том числе в створках митрального клапана. Нафаршированные амилоидными глыбками створки клапана симулировали порок сердца, создавая условия для развития сердечной недостаточности. А данных за ревматизм не было.
Я рассказал об этом Е.В. Он, как будто между нами ничего не произошло, тут же поделился своим предположением о первичном характере амилоидоза – редкой разновидности этого заболевания.
Он поручил мне доложить об этом редчайшем наблюдении на заседании Ленинградского терапевтического общества, а позже направить его описание в журнал «Кардиология». Все это было выполнено, но на мои просьбы к нему выступить соавтором этих сообщений следовал неизменный отказ. Лишь с годами мне стало ясно: он был Учителем, а для настоящего Учителя интересы ученика всегда выше собственных, и он учил меня этой щедрости впрок.»
Я думаю, мало помнить Учителя, нужно следовать ему.
