Глава 8 Не надо меня любить

Глава 8

Не надо меня любить

Когда мне было 18, я какое-то время по студенческому обмену жила и училась в Бразилии. Там меня буквально захватило новое, неведомое прежде понимание любви. Естественно, я до этого понимала любовь как достижение, ведь достижение и успех – призма, сквозь которую я смотрю всегда. Изучение любви для меня было изучением способов соблазнения.

Бесконечные бразильские телесериалы категории Б грубо и наглядно показали, что такое любовь, и я, конечно, оказалась способной ученицей: телевизор может научить чему угодно. Любовь – не такая уж мудреная наука; она не требует особой тонкости и искусства. Люди так сильно жаждут ее, что самые обычные манипуляции срабатывают превосходно. Легкие прикосновения, намеки на чувства, изъявления преданности и страстное объятие при расставании – все это работает безотказно. Любая мыльная опера покажет: любовь притягивает потому, что в любой момент может исчезнуть. По природе своей любовь – непрестанный переход из одного состояния в другое. Жар, осаждающий капли пота на горячей коже, сменяется прохладой, обещанием чего-то большего, лучшего, блаженства, которое кажется таковым, потому что его только предстоит изведать.

Бразилия – идеальное место для желающих изучить науку любви и прикосновений. На момент приезда туда я напрочь забыла – да, собственно, никогда и не знала, – что такое нежное прикосновение. Чувственные воспоминания о маминых поцелуях на ночь в раннем детстве стерлись, вытесненные ударами, полученными на спортивных площадках. В юности, когда я перестала активно заниматься игровыми видами спорта, всякие прикосновения прекратились. Я никогда не любила слишком бурного проявления эмоций, протянутых ко мне неуклюжих огромных дедушкиных рук, источавших старческую ауру, лиц, искаженных гневом или печалью. Я терпеть не могла пресных слез, которые мои родители проливали, слушая сентиментальные рассказы о всяких бедах и неприятностях. Я чувствовала: изъявления чувств и эмоций суть попытка заставить меня эмоционально реагировать на что-то, проявлять чувства, которых у меня нет. Меня все время подводили к краю пропасти, но я редко отваживалась прыгнуть.

Вот с таким жизненным опытом я и приехала в Бразилию. В тысячах миль от дома прикосновения и физические изъявления эмоций были неотъемлемой части любовной интриги, а любовь вызывала у меня трепет, поскольку давала возможность перевернуть следующую страницу, и мне страстно захотелось поиграть. Бразильцы целуются и обнимаются при встрече и прощании. Люди там играют чувствами так, словно они ничего не значат или значат очень многое одновременно. Бразильцы переходят от притворного всплеска к сильным эмоциям практически без паузы. Бедра женщин источают сексуальность. В то время в ночных клубах Рио был популярен танец «Бутылочка» – мужчина и женщина, извиваясь, кружатся вокруг открытой пивной бутылки, поставленной на пол, и вся атмосфера наэлектризована неприкрытой чувственностью. Я не была готова к виду трехлетних детишек, отплясывающих самбу на улицах.

Бразильцы интересны как красотой, так и уродством. Молодые люди блистательны, стройны и гибки, как ивовые ветви цвета светлого янтаря и черного кофе. Старики и инвалиды иссушены, худощавы и выглядят как окаменевшие на жаре деревья. На всех лицах улыбки, намек на улыбку или воспоминание об улыбке. Прибавьте к этому отчаяние, грязь и ужасающую нищету – и вы непроизвольно заметите телесность жизни, невидную в Штатах. Телесность насыщает каждую молекулу бразильского воздуха, и порой кажется, что ты оказалась посреди какой-то барочной фантазии, где вместо итальянского мрамора – тонны небрежно сложенных бетонных плит, а вместо находящейся в экстазе святой Терезы – полуголые незнакомцы, совокупляющиеся прямо на улице. Удивительно, что эти люди не смеются, не плачут, не орут и не поют все время и все разом. Бразильская вольность, понятная практически каждому, погружена в культуру неопределенностей. В Бразилии нет черных и белых, там можно встретить людей любого оттенка кожи, и это результат расового смешения во многих поколениях. Вы не сможете, как ни старайтесь, определить этническую принадлежность большинства бразильцев. Я встречала там транссексуалов, бросивших вызов половым нормам, сковывавшим меня дома. У некоторых есть члены и груди; у других ни того ни другого. Присутствие или отсутствие половых признаков не определяет ценность человека. Ощущая себя двуполым существом, я чувствовала таинственное родство с этими людьми. Они показали мне возможности, о которых раньше я просто не имела представления.

Я никогда не видела такой богатой, выставленной напоказ палитры жизни, и это заставило меня приглядеться с интересом. Для меня бразильцы стали чем-то большим, чем просто зеркалом, перед которым можно примерить новые маски. Такое возможно дома, но не здесь. Они настолько разительно отличались от меня своим взглядом на мир, настолько странно вели себя, что я вынужденно отбросила наивную ленивую мысль, будто уже знаю о людях все, что можно знать.

Это уникальный биологический вид, и я чувствовала себя ученым, высадившимся на неведомом берегу, чтобы изучить тайны аборигенов. Самые красивые люди здесь выглядят самыми счастливыми и вполне довольными жизнью. Самые же привлекательные те, кто излучает юмор и добродушие. Казалось, что вокруг них воздух становится светлее и радостнее. Мне страстно захотелось стать такой же.

Я принялась усваивать практические уроки. Я встречалась с людьми, которых видела в первый и последний раз в жизни, и поэтому могла не думать о последствиях. Едва ли можно меня в этом обвинять. Я была молода и неопытна в cultura de ficar[19], но мне очень хотелось разделить мое тело с телами других молодых людей, научиться общению на телесном языке, поучаствовать в празднике сексуальной чувственности и интимности. В конце каждого вечера люди разбивались на пары и принимались страстно целоваться, и я стала ярой поклонницей этого вида спорта. Я научилась всем видам поцелуев – втягивала в рот язык партнера и просовывала ему в рот свой язык. Я научилась щекотать нёбо так, чтобы партнер терял голову. Я поняла, что обмен поцелуями – это разговор. Иногда пустая болтовня едва знакомых людей, иногда же задушевная беседа двоих, стремящихся к бесконечной близости и слиянию.

Я рассматривала любовь как предмет, которым надо овладеть, подобно, например, португальскому языку. Совершенствуясь в беглой речи, я одновременно преуспевала и в искусстве обольщения. Я ходила в ночные клубы, ставя перед собой совершенно определенные цели: например, насколько смогу сблизиться с человеком, не сказав ему ни единого слова, или насколько смогу обескуражить его, ни разу не прикоснувшись. Я практиковалась на школьниках, утомленных студентах, стариках и трансвеститах.

Первый бразильский мужчина, с которым я целовалась, был геем. Поистине величественным – с бронзовым от блесток и краски телом. Он носил золотистый нагрудник и изукрашенный, в заклепках пояс. В длинные черные волосы вплетены цветные перья и вставлены поделочные камни. Естественно, он был вызывающе самоуверен, и мне захотелось подчинить его себе, прикоснуться губами к его подкрашенным губам. Это сродни желанию завоевать приз, заполучить такой же необычный трофей, как я.

За всю мою короткую жизнь я не встречала так вычурно украшенного человека. Я представила его в крошечной убогой квартирке, где он тщательно готовится к выходу, укладывая камни в волосы, нанося на веки тени, гармонирующие с губной помадой. Меня совершенно не интересовали в тот момент ни его мужественность, ни его женственность, меня поразило мольба: оцените же мою красоту! Меня восхитила его смелость, и мне захотелось поискать его слабые места.

Наверное, я завидовала его способности не смущаясь выставлять себя в странном свете, умению показывать себя таким, какой он на самом деле. Я еще не умела так владеть собой. Тогда не умела. Внешне я, конечно, являла собой образчик уверенности в себе и открытости, но на самом деле была озлобленной и одинокой и не знала, как относиться к миру и взаимодействовать с ним. Мне страстно хотелось быть доброй, но я лишь изо всех сил старалась казаться доброй, прикрывая озлобленность. Я не знала иного образа жизни, а умела лишь расчленять и насиловать. Поцеловав этого человека, я моментально овладела его серьезностью, его честной красотой, фантасмагорией, ставшей воплощением человечности только благодаря его существованию в мире. Все его добрые намерения и энергия выплеснулись в мир, и мне захотелось попробовать их на вкус и проглотить, похитив у него.

Я не хотела, чтобы обладание было долгим. Мне хотелось лишь ощутить момент, почувствовать, что я могу понять и познать этого человека чисто физически. Если бы он умер после того, как мы перестали целоваться, я не моргнула бы глазом. Если бы появилась банда подростков и принялась его избивать или вознамерилась бы перерезать ему горло, я безмятежно наблюдала бы эту сцену, захваченная зрелищем зверского насилия. Если бы у меня не было будущего, которое мне было жаль терять, то я тоже приняла бы участие в избиении, получая невыразимое наслаждение от треска костей и разрывов мышц, которые ласкала всего мгновение назад.

После первого опыта с тем гомиком я начала практиковаться в физических контактах с незнакомцами, чтобы потом использовать знания на своих немногих знакомых. Я целовалась с одной целью – лучше овладеть навыками овладения другими людьми. В конце концов, я всегда была лишь беспощадным и расчетливым животным.

Теперь я понимаю, что любовь и секс – воплощение кинетической энергии, которой я всегда восхищалась и которую хотела опробовать на том трансвестите. Все, что я читала, слышала или видела (по большей части в мыльных операх и фильмах, которые смотрела изо дня в день), говорило, что любовь не бывает плохой, что она придает ценность и смысл всему остальному в жизни, что любовь – величайшее благо мира. Я также поняла, что секс, который я всегда считала чем-то дурным, неотъемлемая часть любви. Это не удел извращенцев и не средство подавления мужчиной женщины – это средство полного слияния. Любовь и секс вместе – чудесное, великое, восхитительное орудие умопомрачительной власти, к какой я всегда стремилась и к которой всегда имела несомненный талант. В такой формулировке удовольствие от манипуляции и эксплуатации, придающее в моих глазах ценность жизни, может быть описано как любовь. Что может быть человечнее очищающей любви?

Потрясающее, удивительное и чудесное открытие: я поняла, что, прожив почти два десятка лет, упустила из виду самый простой путь во внутренний мир других людей, всеобщую ахиллесову пяту. Только теперь я поняла смысл выражения «убить добротой». Люди жаждут любви, они хотят, чтобы к ним прикасались, чтобы их принимали. У меня просто кружилась голова от возможности стать для другого человека наркотиком.

Любовь оказывала наркотическое действие и на меня. Я люблю, когда меня обожают, но и сама люблю восхищаться. Я не могла понять, почему люди не останавливаются на улице и не вырывают из груди сердца, не кричат о своей любви, почему не пишут каждый день длинных любовных писем. Ведь это так легко. Это ничего не стоит, но приносит несравненное удовольствие. Чем глубже погружалась я в любовные отношения с людьми, тем больше полагались они на счастье, залогом которого была близость со мной, и тем больше упивалась я властью. Я становилась причиной улыбок и вздохов; я будто из глины лепила чужое настроение – для них! От этой мысли я приходила в экстаз.

Я открыла, что любить можно почти каждого, почти всех, сделав любого смыслом своей жизни по крайней мере на время – на вечер, на неделю, на месяц. Дело не в том, что посредством любви можно получить бо?льшую власть над человеком, чем другими способами, но через любовь можно воздействовать на человека практически целиком. С любовью получаешь множество рычагов, которые можно повернуть, и кнопок, на которые можно нажать. Я, и только я, могу облегчить боль, которую сама причинила. Этого в любви можно достичь без обмана и манипуляций.

Все мои мимолетные любовные привязанности мгновенно испарились из памяти по возвращении в Соединенные Штаты. Дома мне надо было сделать несколько неотложных вещей. Мне не хотелось, чтобы приобретенный в Бразилии опыт был испорчен несовместимыми с ним американскими понятиями о жизни. Мне хотелось углубить и расширить Бразилию в себе, применив полученные навыки к отношениям с реальными людьми.

Я поняла, что до поездки в Бразилию была слепа, сама того не зная, отказывала себе в удовольствии реального эмоционального проникновения во внутренний мир других. Почему я всегда думала, что достаточно просто заставить людей делать что-то для меня, и никогда не предполагала, что можно заставить людей захотеть делать что-то для меня? Теперь, когда у меня открылись глаза, я не собиралась их закрывать. Любовь стала следующим пунктом в длинном списке навыков, в которых мне надо было добиться такого совершенства, чтобы заставить окружающих плакать.

В этом я достигла больших успехов. Но, возвратившись в Штаты из такой страны, как Бразилия, вы, естественно, не начнете целоваться по-французски с каждым встречным, особенно если посещаете религиозный университет, в котором принят довольно строгий кодекс поведения. Однако таков лишь фасад, а за ним – страстная тяга к сексу. И мотыльков, готовых обжечь крылышки в пламени исходящего от меня соблазна, оказалось полно, особенно среди парней.

Помню, как встречалась с одним совершенно невинным мальчиком. Это был стопроцентный американец, с виду типичный футболист: широкая улыбка, симпатичные ямочки на щеках, два ряда ослепительно белых зубов и копна светлых, выгоревших на солнце волос. После кино мы довольно долго сидели в моей машине. Мальчик хотел, чтобы я пригласила его домой, так как стремился добраться до моего тела (до грудей). Университетский комендантский час уже наступил, мальчика, кроме того, сдерживал неписаный моральный кодекс, и я потеряла к нему всякий интерес. За 15 минут общения я поняла, что он мой, и теперь мне хотелось одного – подвезти его домой, а по дороге выяснить еще что-нибудь полезное и пригодное для дальнейшего использования. Я выступала в роли охотника, а он был слишком робкой газелью, чтобы бросить мне серьезный вызов.

Пока он сидел рядом со мной, я пыталась представить себе, как он в своих фантазиях видит меня под душем, пыталась представить, с какими девушками он целовался. Он был слишком типичен. Мне даже показалось, что он разыгрывает мальчишескую нервозность, увиденную в каком-то телевизионном шоу. Глядя на таких людей, иногда начинаешь сомневаться, что у них есть своя внутренняя жизнь. Или их сознание выключается, когда расходятся по домам телевизионные сценаристы и продюсеры и гаснет экран?

Я его расстроила и разочаровала. Он не мог понять, почему я так уверена в себе, или удивлялся, чем я могла его привлечь. С виду во мне действительно не было ничего особенного. Я лишена сногсшибательной красоты и не пользовалась популярностью среди студентов. На самом деле я была довольно странной и видела, как по лицу мальчика то и дело пробегает тень сомнения: можно ли считать меня достойной? С его внешностью он мог увлечь такую же светловолосую студентку с нашего курса, женскую версию себя самого, но, столкнувшись с моей породой, ощутил себя безоружным и неуверенным.

Так же как я, будучи младшим партнером, покорила Джейн, я смогла бы покорить и этого стопроцентного американца, если бы захотела. Я смогла бы заставить его делать за меня домашние задания, покупать разные безделушки и даже жениться. Но я этого не хотела. Он был мне неинтересен. Некоторое время, сидя в машине у моего подъезда, я развлекала его разговором, но потом захотела одного – чтобы он скорее ушел, а я вернулась бы домой и легла спать. После он несколько раз пытался назначить новое свидание, но было поздно: он уже испарился из моих мыслей, растворился во тьме.

В этом и заключается неприятная сторона соблазнения ради соблазнения, того волнения, которое при этом испытываешь ты. Невинно соблазняя человека и преуспев, ты, довольная, оборачиваешься в поисках следующей жертвы, как вдруг обнаруживаешь, что оставляешь человека, который, как ему кажется, жить без тебя не может.

Обычно, кого-нибудь соблазнив, я бросаю его, едва убеждаюсь, что цель достигнута. Я отношусь к этому как к спортивной рыбалке: главное удовольствие – поймать рыбу, а не разделать и приготовить. Так почему не бросить рыбу обратно в воду, чтобы поймать ее в следующий раз?

Я стараюсь создать для себя личину, облегчающую соблазнение. Людей притягивает моя уверенность в себе, но самое главное в том, что я не похожа ни на кого вокруг, выделяюсь на общем фоне как некий экзот. Я говорю с необычным и приятным акцентом. Я смуглее обычных белокожих людей, но не настолько, чтобы меня воспринимали чужой. Мой естественный стиль очень прост, и я не забочусь о том, чтобы как-то подчеркнуть свою индивидуальность, и поэтому никогда сама не выбираю себе одежду. Обычно я одеваюсь в свободные платья и туфли на каблуках, но это соответствует вкусам моей подруги, следящей за модой и выбирающей для меня одежду. Под мягкой оболочкой скрывается крепко сбитое, даже, пожалуй, мускулистое тело. У меня очень красивая, хорошо оформленная грудь. Я всегда очень трепетно отношусь к красивым вещам, будь то тело, математические выкладки или ландшафты. Удовольствие для меня превыше всего, а самое главное удовольствие от соблазнения – завоевать жизненное пространство в сознании другого человека, прежде чем заполучить его целиком, захватить, как скваттеры?[20] – землю. Есть, правда, одна опасность: ты захватываешь участок, а потом убеждаешься, что удовольствия от него гораздо меньше, чем ненужных хлопот.

Когда я познакомилась с Морган, я не знала, что поимею кучу проблем. Мы с ней оказались однофамильцами, что на 90 процентов обусловило мой первоначальный интерес. Забавно думать, как я стану заниматься любовью сама с собой. Она была старшим судебным прокурором, а я младшим, и со стороны она казалась мне образчиком сексуальной привлекательности.

Наш первый по-настоящему содержательный разговор состоялся однажды в пятницу, когда мы столкнулись, выходя из своих кабинетов после рабочего дня. Это было похоже на ситуацию, когда кто-то хватает тебя за руку на воровстве, но не может донести, так как тем самым откроет и свои неблаговидные делишки. Я знала, что нам предстоит вместе спуститься лифтом на первый этаж, а потом пять минут идти по лабиринтам коридоров к выходу к гаражам. Тогда я уже восхищалась Морган и поэтому немножко нервничала от предстоящего разговора. Но переживала напрасно, потому что она тотчас принялась рассказывать о своей жизни. Рассказ занял все время, что мы шли к машинам. Я слушала не перебивая. Удивительно, но в искусстве обольщения умение слушать эффективнее любых слов. Мне помогло то, что ее жизнь просто создана для меня, жаждавшей узнать все о слабостях и уязвимых местах: Морган пережила жестокое обращение в семье. Страдала она и нарушениями в определении своей половой идентичности.

Наше увлечение оказалось взаимным. С моей стороны сыграл роль нарциссизм и желание воспользоваться слабостями человека, которым я до этого восхищалась. Ее увлечение определялось тягой к людям, которые получали удовольствие, причиняя ей боль. Растущая привязанность ко мне отразилась даже на внешности Морган. Ее упрямый подбородок стал временами отвисать, она избегала встречаться со мной взглядом. Мне кажется, у нее даже начали выпадать волосы.

Меня это сильно озадачило, потому что она всегда казалась мне сильной и уверенной в себе женщиной, прекрасно справлявшейся с нелегкой работой, умевшей ставить на место судей, присяжных и даже надутых сознанием собственной значимости адвокатов. Морган обладала на работе влиянием, о ничтожной доле которого я могла только мечтать. В частности, мне хотелось научиться у нее искусству с первого взгляда внушать уважение незнакомым людям. Надо сказать, что поначалу мне очень нравилось ощущение неограниченной власти над ней. Радость переполняла меня до краев всякий раз, когда голос ее дрожал от волнения в моем присутствии или она вдруг начинала лепетать нечто несусветное. В такие моменты у меня учащалось дыхание, и я слегка прищуривала глаза. Я испытывала от ее дискомфорта почти животную радость и принималась языком нащупывать зазубренные края стесанного зуба с таким же наслаждением, с каким исходит слюной голодный человек, глядя на сочный кусок мяса. Думаю, что в этом увлечении я, пожалуй, зашла слишком далеко.

Морган не оправилась. Я слишком сильно задела ее чувства, и она не смогла продолжить игру. Я попыталась смягчить ее нервозность и успокоить, как взволнованное животное или ребенка, – медленными поглаживаниями, объяснением поступков и уговорами, что все хорошо и ничего страшного не случится. Конечно, в попытке снять ее смехотворный страх перед такой серой мышкой, как я, было что-то оскорбительно-снисходительное и покровительственное. Я прилагала максимум усилий, но от этого становилось только хуже: ведь я постоянно демонстрировала Морган, как она слаба и напугана. Однажды она отказалась идти со мной на обед, и я поняла причину: она очень сильно нервничала в моем присутствии. Я сидела в ее кабинете и мерила ее осуждающим взглядом. Мне была невыносима мысль, что она сама, без моего позволения, сорвется с крючка. Мне было так приятно потакать ее мазохизму. Но я переборщила с тактикой, слишком упорно ее стыдила, и она просто перестала со мной общаться. Я уже не помню, что послужило непосредственным поводом для окончательного разрыва. Может быть, я упрекнула ее в неадекватности или пошутила над плохим состоянием ее кожи. Однако я сильно удивилась, когда она решила покончить с нашими отношениями. Моя вина: я непреднамеренно довела дело не до сдачи, а до конфискации.

Я понимала, что у меня только одна возможность вернуть ее. Я дала пыли осесть и не общалась с Морган пару месяцев, а затем отправила ей сердечное, хотя и совершенно неискреннее электронное письмо с признанием в любви и извинениями, многословными, но расплывчатыми, так что она могла отнести их к любому моему высказыванию или поступку на свое усмотрение. Мое медоточивое послание буквально сочилось любовью. Я перечислила все, что мне в ней нравилось, вернее, все то, что, как она надеялась, могло в ней нравиться. Я не забыла присовокупить признания в моей собственной «ранимости», написала и о том, что вспоминаю ее каждый день – и действительно вспоминала как о пропавшей вещи, которую было бы неплохо найти. В письме я несколько раз повторила слово «любить», не забыв употребить его в прошедшем времени, потому что хотела заставить Морган пожалеть о потере, о которой она даже не подозревала. Нет ничего более тягостного, чем утрата любви, и нет желания более сильного, чем ее вернуть. Так как Морган не знала, что я ее любила, и так как я ее на самом деле не любила, она и не ценила мою любовь. Под конец письма я бросила несколько упреков, замаскированных под опасения (она заставила меня почувствовать себя брошенной), и высказала предположение, что все будет по-другому, если мы воссоединимся (хотя и написала, что не верю и не надеюсь на такой исход). Письмо принесло эффект.

Несколько недель спустя Морган дала о себе знать. Она получила мое письмо на каком-то тропическом острове, где проводила отпуск с новой подругой. Получение и обсуждение письма привело к их размолвке, а затем и разрыву. Мне было очень приятно узнать, что мысли обо мне отравили ей существование, когда она нежилась на пляже с новой возлюбленной. Когда она вернулась, наши отношения возобновились. Склонность Морган к самоедству не уменьшилась, даже, пожалуй, резко усугубилась. Она желала, чтобы я причиняла ей еще более сильную боль, а так как я была недовольна ее поведением и одновременно стремилась угождать ей, то с удовольствием удовлетворяла эту потребность.

Однако через несколько месяцев мы расстались. Морган уволилась – то ли по собственному желанию, то ли по желанию начальства, не знаю. Потом у нее начались пищевые расстройства, а на их фоне она стала употреблять наркотические препараты и стимуляторы. Я была потрясена, как быстро она деградировала, соскользнув из положения преуспевающего прокурора до безработной. Падение продолжалось несколько месяцев. Чудо, что она до сих пор жива. Я, однако, не могу взять на себя ответственность за ее стремительное падение – оно было неизбежно из-за ее мазохистских наклонностей. Она много раз ставила себя на грань смерти в прошлом и, вероятно, теперь и дальше добивается своего, тем более что, видимо, поставила перед собой такую цель. Но, думаю все же, что до этого не дойдет, ибо со смертью исчезнет и страдание, а разнообразная боль, которой она себя подвергает, – это единственное, что придает смысл ее существованию. Мне кажется, именно поэтому наши отношения развивались столь продуктивно. Она любила, чтобы ей причиняли боль, а мне нравилось причинять боль и наблюдать, как она становится все более и более порочной. Я была окончательно удовлетворена, только когда она достигла дна.

Иногда я вижу ее, но охотничий азарт во мне исчез. Я, конечно, никогда ее не любила, но она до сих пор меня любит, хотя и на свой извращенный манер. Я заставила ее поверить, что понимаю ее потребности и желания, спрятанные от остальных, и не содрогнулась от того, что узнала. Это на самом деле так. Часто говорят, что не надо путать секс с любовью, но, думаю, еще большее недоразумение – путать любовь с пониманием. Я могу прочесть каждое слово в послании вашей души, погрузиться с головой в ее изучение и довести дело до конца, поняв все нюансы и детали. Но, покончив с этим, я отброшу вашу душу, как газету, лишь удивляясь следам типографской краски на пальцах. Мое желание познавать людей непритворно, но интерес – не любовь, и я никогда не обещаю ничего вечного. Возможно, я слишком часто так поступаю, но и вы не обязаны мне верить.

Одно из проявлений социопатии у меня – сексуальная амбивалентность и смешанная сексуальная ориентация. Социопаты необычайно восприимчивы и проявляют гибкость в обращении со своим «я». Поскольку у нас нет твердого представления о самих себе и отсутствует устойчивое мировоззрение, постольку мы не соблюдаем социальные нормы, не руководствуемся моральными предписаниями, а также обладаем весьма шаткими представлениями о добре и зле. Мы легко меняем маски, гладко говорим и бываем чарующе обаятельными. У нас нет прочной позиции ни по одному вопросу и того, что называют убеждениями. То же самое, по крайней мере в некоторой степени, касается и нашей сексуальности.

В самом деле, асексуальность, или сексуальная амбивалентность, – один из симптомов социопатии среди многих других диагностических критериев. Например, Клекли утверждал, что половая жизнь социопатов «безлична, банальна и лишена цельности». Я могу уверенно сказать, что это описание полностью подходит ко мне. Правда, это меня нисколько не тревожит.

Одна моя подруга говорит, что больше всего в моих религиозных ценностях ей не нравится запрет добрачного секса. Конечно, я способна на многое, но подруга волнуется, потому что секс – такая радость и я должна сожалеть, что пропускаю ее. В отличие от меня подруга очень эмоциональна. Я думаю, секс в ее глазах так привлекателен только потому, что связан с сильными переживаниями, а для меня физическая близость – приблизительно то же самое, что обед в «McDonald's» (хотя чизбургер – просто восхитительная штука!). Это верно, даже когда я вступаю в серьезные отношения. Так уж я устроена: физическая близость, хотя и доставляет массу удовольствия, для меня не значит того, что для других, и связанные с любовными отношениями неприятности никогда не заставляют меня плакать. Именно поэтому в обольщении для меня важен процесс, а не цель.

Моих возлюбленных, если можно их так назвать, иногда отталкивает мое равнодушие. Я отлично владею своим телом, и это у многих вызывает влечение. Я, правда, стараюсь не заходить слишком далеко, но мои неприличные жесты, например демонстрация откровенных фотографий, могут показаться странными, так как я не туповатый подросток и не стриптизерша-наркоманка. Должна сказать, что у меня отношения лучше складываются с теми, кому нечего терять. Подозреваю, что, как только выясняется, что я лишена чувства стыда или эмоционального переживания интимной близости, будто подросток или профессиональная стриптизерша, у партнера возникает впечатление, что он имеет дело с женщиной, страдающей психической аномалией или перенесшей в детстве жестокое к себе отношение. Может быть, однако, что это религия побуждает меня думать о сексе как о слиянии душ, а не эмоциональном эквиваленте массажа.

Безразличное отношение к сексу определяет и мои гендерные предпочтения в выборе партнеров. Женщины не всегда привлекали меня. В сексе я всегда была открыта, и меня всегда привлекали люди сильные или обладавшие уникальным, необычным мировоззрением, чего не скажешь о представительницах моего пола – по крайней мере сначала. Став взрослой, я поняла: половые контакты с женщинами, так сказать, расширяют горизонт, и поэтому нет смысла выбирать партнеров по причиндалам, которыми снабдила их природа. Я начала практиковаться. В свои сексуальные фантазии я начала включать представительниц моего пола, постепенно вытесняя мужчин из своих эротических мечтаний, и теперь мои фантазии связаны исключительно с женщинами. Гомосексуальность стала моей второй натурой, и я очень довольна таким расширением возможностей.

Будучи социопатом, я нечетко ощущаю свою половую принадлежность. Думаю, что ко мне не подходит термин бисексуальность, так как он вводит в заблуждение, предполагая какие-то предпочтения. Я бы употребила здесь словосочетание равные возможности, так как я не вижу никаких объективных причин предпочитать в сексе партнеров того или другого пола. Я думаю о социопатах как о бонобо рода человеческого – как о людях, которые занимаются сексом часто, неразборчиво и прагматично. Я считаю, что двойственная сексуальность есть один из самых значимых диагностических критериев социопатии.

Действительно, раньше, когда социопатию впервые выделили в медицине как психическое заболевание, ее связывали с гомосексуальностью и другими формами «аномального» полового поведения. В первой редакции «Руководства по диагностике и статистике психических расстройств», изданной Американской психиатрической ассоциацией в 1952 г., гомосексуальность помещена в раздел социопатических расстройств личности. Во втором издании авторы отказались от связи социопатии с гомосексуальностью, а из третьего издания упоминание о гомосексуальности как о психическом расстройстве вообще убрано.

В позднейших изданиях Клекли раскритиковал попытки связать психопатию с гомосексуальностью, утверждая: гомосексуальные наклонности «хотя и встречаются у психопатов, не являются тем не менее патогномоничным симптомом психопатии». Однако и Клекли признавал: «Настоящий гомосексуалист, ищущий объект удовлетворения своих сексуальных потребностей, часто находит его в психопате, иногда получая в ответ мелкие вознаграждения, а иногда окунаясь в настоящий ад». В книге Клекли приводит несколько рассказов о социопатах, вовлеченных в гомосексуальную активность, например историю об отпрыске богатых родителей, для которого «сама мысль о возможной гомосексуальности казалась совершенно абсурдной»:

В отсутствие каких-либо устойчивых или сильных побуждений к такого рода специфической активности пациент, очевидно, без всякого предварительного намерения посадил в свою машину четырех негров, работавших на ферме неподалеку от его дома. В этой местности, где весьма популярен ку-клукс-клан (с его хорошо известными расовыми взглядами), этот интеллигентный и в какой-то степени выдающийся молодой человек, не испытывая никаких угрызений совести, посадил в машину четырех немытых сельскохозяйственных рабочих и привез их туда, где часто назначались амурные свидания. Приехав, молодой человек снял «туристические хижины», расположенные так, чтобы женщины определенного сорта остались неузнаны ни персоналом, ни другими постояльцами. В данном случае у персонала возникли явные подозрения, и один из сотрудников гостиницы застал молодого человека за исполнением минета четырем неграм. Молодой человек играл пассивную роль.

В ответ на предъявленные в суде обвинения молодой человек со смехом отмел все обвинения, заявив, что «парень все равно останется парнем».

Хотя гомосексуальность не встречается ни в одном списке диагностических критериев социопатии, я считаю именно ее лакмусовой бумажкой, более полезной в диагностике, нежели многие другие признанные симптомы. Я знакома со множеством социопатов – как лично, так и по блогу, и все они проявляют двойственность в сексуальных предпочтениях: бывшие анархисты, интересовавшиеся технической стороной дела; разыгрывающие из себя крутых мачо женатые черные парни; беспощадные азиатско-американские предприниматели; мои собратья, научные работники; нищие солдаты. Я не знаю ни одного социопата, который отрицал бы пусть даже единичный опыт гомосексуальной связи. Поэтому мне думается, что именно гомосексуальность – одна из главных, определяющих черт социопатии. Я, например, полагаюсь именно на этот признак, решая, кто из моих знакомых социопат, а кто нет.

Удивительно, но мой блог часто посещают искренние поклонники социопатов. Думаю, что людей, как обычных, так и страдающих разными психическими отклонениями, привлекают в социопатах беспощадность, эффективность и властность. Посетители моего блога часто спрашивают, социопаты ли они, по моему мнению. В ответ я часто спрашиваю их о сексуальных предпочтениях. От этих расспросов я иногда получаю истинное удовольствие. Я могу сразу в лоб спросить, сколько гомосексуальных партнеров было у них в течение года. Такой вопрос выглядит для многих оскорбительно. Если собеседник в ответ обижается или злится, то я обычно не принимаю в расчет другие критерии и отказываю ему в праве называться социопатом. Обычно социопаты не обижаются на вопросы относительно их мужественности или женственности, так как их мало интересуют культурные нормы, четко разграничивающие гендерные роли.

Двойственность сексуального поведения, хотя и не указывается среди диагностических критериев в психиатрической литературе, часто выделена как признак социопатии у вымышленных героев литературных произведений. Например, «талантливый Том Рипли» – бисексуал, так же как Джокер из «Бэтмена». Есть примеры и из реальной жизни, например убийцы-бисексуалы Леопольд и Лёб, приятели-любовники, усвоившие ницшеанскую философию, вообразившие себя сверхлюдьми и совершившими бессмысленное убийство четырнадцатилетнего мальчика. Этих убийц обессмертил Хичкок в фильме «Веревка». В описаниях вампиров как аллегорических социопатов в художественных произведениях часто изображаются женщины с лесбийскими наклонностями. Это стало почти каноном в изображении вампиров.

Интересный пример знаменитости, чья половая жизнь была поистине социопатической, – это сэр Лоуренс Оливье: он был трижды женат, но имел и гомосексуальные привязанности. Один из его любовников-мужчин объяснял: «Он был как чистый лист, и из него можно было лепить все, что угодно. Он ждал только намека, а потом разыгрывал то, что ты хотел от него получить». Возможно, Оливье и не был социопатом, но его пример отчетливо показывает, как человек со слабым ощущением самости, полностью погруженный в точное разыгрывание чужих самостей, может потерять устойчивое представление о собственной сексуальной идентичности.

Мне было нетрудно соблазнить Морган, ибо она так походила на меня, что в другой жизни могла играть мои роли. Однако, очень любя саму себя, я никогда даже не задумывалась о возможности полюбить Морган. Она всегда была для меня лишь мишенью. Обольщение всегда должно напоминать мне, что я желанна, а не увеличивать мою добычу. Обольщение – топливо, которым я питаю любовь к себе.

Отношения с людьми я рассматриваю с точки зрения возможности завладеть и эксплуатировать. Подобно грекам, у которых существует множество слов для обозначения разных оттенков любви, у меня тоже есть наборы стереотипного поведения, которые я применяю к обеим группам. Первый вариант – владеть – характерен для отношений с родственниками и людьми, которых я называю друзьями. Они принадлежат мне, и я им за это благодарна.

Второй – эксплуатировать. Этих людей я обольщаю или испытываю к ним какой-то романтический интерес. Обольщение – процесс, идущий по принципу «да или нет»; к тому же я не вполне могу его контролировать. Соблазнение – как лесной пожар; я могу только запалить его, а уж как дальше, от меня не зависит: может заполыхать, а может и погаснуть. Поэтому такую тактику я не применяю к людям, с которыми рассчитываю поддерживать длительные отношения. Что касается эксплуатируемых, то мне нравится влиять на них. Те, кто принадлежит мне, мое, так сказать, имущество, никогда не сводят меня с ума, а вот эксплуатируемым это порой удается. Иногда же я чувствую, что обладаю теми, кого эксплуатирую. Я преследую этих людей, потому что они волнуют мне кровь. Смогу ли я их победить или переиграть? Как будет выглядеть эта победа? Успех ценен лишь в той мере, в какой послужит укреплению моей власти. Один читатель моего блога написал: «Нет ничего более занимательного, волнующего или забавного, чем превратить умного, красивого, сильного человека в безвольную игрушку». Это охота, но меня интересует не трофей, а погоня.

Эту разницу можно проиллюстрировать на примере литературного персонажа – Эстеллы из «Больших надежд» Чарльза Диккенса. Мисс Хэвишем воспитывает Эстеллу в духе ненависти к мужчинам, желая отомстить им за то, что жених обманул ее, сбежав от алтаря. Эстелла следует наставлениям опекунши и разбивает сердца всем влюбленным в нее, за исключением Пипа. Пип видит, что Эстелла не собирается его обольщать, как других. Он упрекает ее, и Эстелла отвечает:

– Ты хочешь, следовательно, заполучить меня, – и лицо ее стало сосредоточенным и серьезным, если не сказать злым, – чтобы я завлекла тебя в мышеловку и обманула?

– Так ты завлекла и обманула его, Эстелла?

– Да, и многих других тоже – всех, за исключением тебя.

Как и Эстелла, я никогда не обольщаю людей, которыми владею, так как не хочу потерять уважения к ним. Да и длительные устойчивые отношения после обольщения невозможны. Один читатель блога написал:

Очень трудно не делать из людей объекты упражнений, но очень важно, чтобы люди, понимающие, что ты представляешь собой на самом деле, были в твоем окружении. Все остальные, кто этого не представляет, для нас ничего не стоящие глупцы.

Я могу по пальцам пересчитать длительные устойчивые отношения, которые начинались с обольщения, а потом переросли в нечто более серьезное. Мой последний любовник был именно таким, но из-за того, как начались наши отношения, он так и не смог удовлетвориться тем, что узнал меня «настоящую».

Как моя «собственность», так и те, кого я использую и эксплуатирую, видят ту сторону моей личности, которую я никому больше не показываю. Социопаты тоже умеют обожать и боготворить. Не все социопаты, правда, пользуются этим даром, но, даже будучи эгоистичными и изменчивыми, они многим жертвуют ради отношений, пока чувствуют, что главенствуют в них и получают какую-то выгоду. Однако как только социопат пресыщается отношениями или они начинают его раздражать, он немедленно уходит. Но если мы постараемся, то наше понимание ваших желаний и устремлений вкупе с обаянием и гибкостью мышления заставляет вас видеть в нас человека вашей мечты. Действительно, полюбив, я начинаю собирать о человеке всю возможную информацию, чтобы стать самым близким его другом. Как заметил один читатель блога, такая близость может превратиться в навязчивое пристрастие:

Ты знаешь все слабости и стремишься во всем угодить. Человек из-за этого впадает в зависимость, без тебя он начинает ощущать пустоту. Он привязывается к тебе.

Самая верная аналогия любви социопата – любовь ребенка, интенсивная, всепроникающая, эгоистическая. Как ребенок, социопат сохраняет в любви непоколебимую верность. Социопат никогда не поставит вас превыше себя, но, если вы ему дороги, он поставит вас выше всех других. Я говорю это и моим друзьям: социопаты способны на настоящую дружбу, если «за» перевешивают «против».

Это не означает, что те, кого я люблю, не знают, кто я такая; большинство знают меня давно и близко и отлично видят черты, резко отличающие меня от них и большей части человечества. Действительно, многие из самых дорогих для меня людей – настоящие эмпаты, люди, которые, зная о черноте моего сердца, заботятся обо мне, не жалея своих нежных и хрупких сердец. Я отвечаю им своей теплотой и преданностью, насколько могу. Я научилась быть щедрой и доброй. Больше всего на свете я люблю людей, способных понять, как сильно я стараюсь.

Нет ничего патологического и в том, как я отношусь к романтическим отношениям, но и здесь у меня что-то не так. Правда, зависит от того, кого вы об этом спросите. Однажды вечером я едва не задушила свою «возлюбленную». Мы возвращались с ужина, и я припарковала машину перед моим домом. Было уже поздно, я помню полную темноту, казавшуюся еще гуще из-за света фар проезжавших автомобилей. Мы говорили о сексуальном доминировании, и я почувствовала, что мне дано разрешение бить до синяков и царапать до крови. Я уверилась, что никакой расплаты за насилие не будет, но все же ждала подходящего момента, до того как выключила двигатель и застыла в нерешительности. Моя подруга нажала ручку двери, но замерла, увидев мои колебания. Я повернулась к ней и прочитала в ее глазах немой вопрос: мы будем целоваться?

Я изо всей силы ударила ее по щеке, ушибла ладонь о ее скулу, увидела потрясение на ее лице, сменившееся страхом, а затем нескрываемым голодным вожделением. Позже она говорила, что не чувствовала сильного страха до тех пор, пока я не обхватила пальцами ее горло. В тот момент она поняла: у меня хватит сил искалечить ее и даже убить. Все же она верила, что я этого не сделаю, чувствуя, что это своеобразное признание в любви. Не могу сказать точно, но, наверное, это чувство характерно для эмпатов с мазохистскими наклонностями. Если так, то очень многие люди испытывают постоянную неудовлетворенность, так как не находится социопатов, которые время от времени били бы их. Переживание, судя по всему, доставило ей больше удовольствия, чем мне.

У нее тонкая, длинная и мускулистая шея и к тому же короткая стрижка, и очень удобно обхватить такую шею пальцами. Я убила бы ее, если бы все обошлось для меня без последствий, но у меня множество причин не убивать и не калечить ее. Однако они не имели ничего общего ни с любовью, ни с обожанием: ни одно из этих чувств меня не удержало бы и не помешало бы повторять нападения. Я хотела делать это снова и снова и действительно душила ее еще несколько раз после того вечера. У меня сильные кисти и пальцы – результат длительных упражнений на фортепьяно. Поэтому человек, на шее которого я сомкну пальцы, ощутит давление бездушного, беспощадного механизма.

Эротическое удушение, можно сказать, фирменный знак комедии положений, но люди не понимают, что это такое, пока не испытают сами. Мужчина, с которым я сейчас встречаюсь, время от времени меня душит. Это производит ощущение равномерного умеренного давления – прикосновения полноценного, уверенного и непрерывного. Постепенно начинаешь чувствовать головокружение, из глубины возникает пульсация, и начинаешь впадать в состояние, похожее на эйфорию.

Встречи с этим человеком помогают мне нормально себя вести и лучше адаптироваться к социуму. Мой друг – мужчина среднего роста, имеющий очень достойную для среднего класса профессию. Он красив и хорошо сложен, да я никогда и не остановила бы свой выбор на человеке с другими внешними данными. Его красота доставляет мне истинное наслаждение. У него почти такая же искренняя улыбка, как у меня, он физически силен, движения исполнены уверенности, каковая всегда восхищает меня в самой себе. Мы встречаемся несколько раз в неделю, и, когда бываем в ресторанах, он предупредительно открывает передо мной дверь и расплачивается за заказ, то есть ведет себя, как и должен кавалер по отношению к даме.

Во многом он ведет себя и говорит так же, как мужчины, с которыми я встречалась раньше, так как партнеров я выбираю по вполне определенным критериям. Я не люблю его так, как он меня, но это не значит, что я не могу его любить. Я и люблю – по-своему. Я не могу сказать, что не любила так же и других до него. По большей части я добра и щедра в отношении своего нынешнего друга.

Иногда у меня бывают и побочные связи с другими мужчинами или женщинами. Не часто, да я и не стремлюсь, но я не колеблясь иду на это, встретив человека, которым в данный момент хочу обладать. Я не расцениваю эти связи как измены, но не рассказываю о них, чтобы избежать драматических сцен. Побочные связи я расцениваю как эксплуатацию, а не как владение, поэтому у меня не возникает никаких опасений по поводу возможной эмоциональной привязанности. Так как эти связи по самой своей природе временны, я не считаю, что постоянные любовники должны занимать ими свои головы. Я понимаю, что не все относятся к побочным связям, как я, и потому помалкиваю. В обмен на преданность я даю романтическим партнерам то, чего им не даст никто; видеть скрытые потребности человека и удовлетворять их – это настоящая служба социальной поддержки. Взамен они дают то, что мне необходимо: обожание, деньги, добрые советы, радость пользования их телом, обеспечивают мне доступ в важные для меня места (при наличии влиятельных друзей и родственников) и даже иногда служат бо?ями, нося пакеты с едой из машины в дом. Это, конечно, не вполне равноценный обмен, но до сих пор ни один мой друг не возражал.

Первое воспоминание о беззастенчивом использовании человека, испытывавшего ко мне романтические чувства, связано с детским садом. Там я познакомилась с мексиканским мальчиком, который почти не говорил по-английски. Он серьезно в меня влюбился и выражал свою преданность подарками. Больше всего я любила блестящие карандаши, продававшиеся в автомате за 25 центов.

Когда у маленького мексиканца кончились четвертаки, он стал дарить мне модели гоночных машин, видимо, из запаса своих игрушек. Я отдавала машинки братьям в обмен на нужные мне вещи из их ранцев. Это продолжалось несколько недель, пока мой брат Джим не велел мне сказать мексиканцу, что он мне не нравится. Я не поняла, почему, собственно, должна это сделать. Что в этом хорошего? Я бы перестала получать машинки, карандаши и все остальное, что было у того мальчика. При этом он потерял бы нечто таинственное, что получал от меня, – надежду на ответную любовь и возможность мною восхищаться. Мне было непонятно, зачем надо все это рушить. В любом случае мне нравилась его любовь. Нравилось, как и всем людям, быть любимой.

От каждого, с кем меня сталкивает судьба, я получаю что-то свое и к тому же обладаю замечательным терпением в отношении чужих чудачеств. Много лет спустя, на заре моей карьеры, когда я начала работать в престижной конторе, я познакомилась с человеком, своей преданностью напомнившим маленького мексиканца. Это был парень с точеным телом, проницательными синими глазами и светлыми кудряшками (не хватало только лаврового венка). Он жил с братом в однокомнатной квартире с двумя двуспальными кроватями, как Берт и Эрни из фильма «Улица Сезам», и уже на протяжении шести лет числился безработным. Он ел один раз в день – неизменно два чизбургера из «McDonald's», расположенного в паре кварталов от дома его брата. В результате, во всяком случае, он так думал, у него начали выпадать волосы, и действительно, когда мы целовались, его волосы постоянно оказывались у меня во рту. Целыми днями он играл в «стрелялки» или слушал саундтреки боевиков. Он был очень рад, что меня не отталкивают его причуды, хотя однажды я сказала, что не могу без конца слушать запись фильмов «Ка-Пэкс».

Однажды я послала ему книгу о жизни больных с синдромом Аспергера. Такой диагноз врачи ему не ставили, но он согласился с моим любительским суждением. Для меня диагноз был очевиден. Он говорил мне об отчаянии по поводу того, что в «отношениях между мужчиной и женщиной нет логики и порядка» и что невозможно предусмотреть все «острые углы». В какой-то мере этот парень был моей несколько испорченной копией, и я надеялась, что из наших отношений выйдет что-нибудь путное.

Так же как тот мексиканский мальчик, парень открывал сердце нараспашку. Но здесь я рассчитывала на долговременные отношения. Он удовлетворял всем моим критериям: красивый, легкий в общении, не склонный к злословию и податливый. Но он был очень бедным и требовательным. Он был нужен мне, чтобы принимать меня и мои потребности так же, как я принимала его. Даже после того как я стала официальной безработной и у меня появился досуг, я продолжала считать, что он отнимает у меня слишком много времени. Это, конечно, ничтожный повод для серьезной ссоры, но в такой ситуации я не могла чувствовать себя счастливой, а я хотела быть счастливой, и именно с ним. Он был первым мужчиной, с которым я стала встречаться, получив официальный ярлык патентованного социопата. Мои прежние связи, одна за другой, рушились, как карточный домик, и мне страстно хотелось поверить, что я смогу, если захочу, построить крепкие, долговременные отношения. Но я не знала, как обращаться с чужими романтическими чувствами.

Наконец я решила, что, возможно, наилучший способ понять друг друга – выработать понятный обоим рациональный язык. Я объяснила ему, что у нас не совпадают мотивы для встреч. Я воспринимаю мир не так, как он. Я посоветовала ему тратить один час на дела, которыми он не стал бы заниматься сам, за каждый час, проведенный со мной, чтобы он мог взглянуть на положение вещей моими глазами. Не теряя времени даром, я составила список приблизительно из восьмидесяти пунктов, куда включила чтение литературы по моей специальности, фотографирование или прослушивание национального общественного радио. Мне в принципе было все равно, чем он займется, но хотелось показать, что мое время стоит примерно в два раза дороже, чем его.

Меня удивило, что он не принял мое предложение. Ретроспективно я понимаю, что список оскорбил его лучшие чувства. Думаю, я надеялась, что он, как сохранный и социально адаптированный аутист, поймет это мое предложение как попытку сохранить отношения, а не оскорбить его. Я надеялась, что уступка – решение встречаться с «аспергером» – избавит меня от беспрестанного хождения по минному полю эмоциональных состояний эмпата. Я надеялась, что смогу построить долговременные отношения с ним. Теперь я сомневаюсь, что мне удастся построить устойчивые отношения с кем бы то ни было. Выйду ли когда-нибудь замуж? Продлится ли брак хотя бы несколько лет? Мне кажется, что единственное, на что я могу рассчитывать, – это череда болезненных разрывов.

Я ужасна, когда дело доходит до разрыва отношений. Теряя интерес к человеку, я тяну его за собой до тех пор, пока он не уйдет сам. Я предпочитаю неудобство ненужных отношений эмоциональным бурным сценам. Я не понимаю, из-за чего люди впадают в эмоциональные состояния, и не выношу, когда они начинают плакать в ответ на мои слова и действия. Мне кажется, это просто дешевый трюк, особенно если меня знают и понимают, что мне совершенно недоступны их чувства и эмоции. Это то же самое, что требовать от инвалида-колясочника, чтобы он взбежал вверх по лестнице, или сердиться на ребенка, что он родился девочкой, а не мальчиком. Один из моих читателей написал: «Все люди с дефицитом эмоций приходят в отчаяние, сталкиваясь с эмоциональностью других. Это все равно что слушать проклятия на языке, которого не понимаешь». Действительно, один из самых надежных способов вывести меня из себя, рассердить или расстроить – это заплакать в моем присутствии. Итак, из-за того, что я всегда избегаю потери самообладания и боюсь вреда, который могу причинить, когда рассержена или расстроена, из-за того, что я всегда стремлюсь избежать ненужных неприятностей, я стараюсь избегать и эмоционально окрашенного прекращения отношений.

Психологи в большинстве своем считают, что социопаты не способны на любовь, но эта теория кажется мне глупой. Тот факт, что они любят по-другому, более расчетливо и эгоистично, чем эмпаты, не отменяет любви. Недопонимание проистекает из иллюзии, что способность любить – вид добра; из представления о том, что любовь – чистейший дар и он дается бескорыстием, а не эгоизмом. Я так не считаю.

Например, многие люди не имеют детей ради блага самих детей. Вы ничего не можете сделать тем, кто не существует. Неродившиеся дети никогда не заболеют, не будут мучиться, вызывая у вас сердечную боль. Но, когда я вижу, как моя сестра непроизвольно расплывается в улыбке, глядя на свою светленькую, розовощекую годовалую дочку, я понимаю, что нет более великой любви. Меня тоже захлестывает чувство любви к маленькому, еще не сформированному существу, и я знаю: эту любовь порождает записанный в моей душе генетический шифр. Этот ребенок – сплошное очарование. Одно ее присутствие сдвигает биохимические рычаги и нажимает гормональные кнопки, вызывающие у меня прилив радости. Щедрость и любовь – всего лишь симптомы и побочные эффекты физиологических процессов. Биологи-эволюционисты давно ломают голову над адаптивной ролью любви и присущих ей проявлений щедрости и доброты, полагая, что альтруизм обеспечивает выживание генов прямых родственников. Согласно так называемой теории инклюзивной готовности, человек склонен проявлять альтруизм в отношении других в той мере, в какой альтруизм способствует выживанию его собственных генов. Другими словами, вы делите половину генома с родными братьями и сестрами, поэтому склонны помогать им в большей степени, чем, скажем, двоюродным братьям и сестрам или племянникам. Правда, впоследствии эта гипотеза стала объектом довольно жесткой критики. Некоторые ученые утверждали, что выводы не согласуются с математическими расчетами. Но, каковы бы ни были причины, я очень люблю племянницу и готова бескорыстно помогать ей во всем. Мне интересно дарить ей вещи, вызывающие ее радость, и эта радость заражает меня сияющим и светлым ощущением счастья. Вы можете назвать это состояние как угодно – высшей радостью или экстазом. Мы все хотим испытывать это чувство, и социопаты здесь не исключение.

Когда мне только-только исполнилось 20, я научилась любить девочку по имени Энн. У нее были красивые глаза и длинные волосы, то и дело падавшие ей на лицо. Она была хорошим музыкантом, играла на одном из народных инструментов, который никогда не мог принести ей ни известности, ни славы. Но играла превосходно. Впервые в жизни, слушая игру Энн, я чувствовала, как по спине пробегает холодок, а кожа покрывается мурашками. Мне становилось буквально физически плохо, если я долго не видела ее. Невыносимо, если я не могла хотя бы один раз в несколько часов прикоснуться к ее бархатистой коже или просто прислушиваться к ее дыханию. Мне казалось, что она первый человек, по-настоящему меня разглядевший, и понимание заставило меня поверить ей, поверить так, как я никогда и никому не верила.

Мы познакомились на музыкальном конкурсе, но сначала она не обращала на меня особого внимания, до тех пор, пока не заметила, как я сцепилась с одним больным участником группы – рыжеволосым музыкантом средних способностей и с явными психологическими проблемами. Энн не стала сердиться, она лишь проявила любопытство. Для меня это был знак, что мы подойдем друг другу. Она отреагировала удивлением там, где другой отреагировал бы осуждением. Я спросила ее, почему мы до сих пор не подруги, понимая, что ей понравится такая прямота, честность и смелость. Она и в самом деле была очарована. «Я не вижу причин, чтобы нам не стать ими».

Мы провели вместе следующие три с половиной недели. Это случилось в самом разгаре остракизма, которому меня подвергли в колледже за то, что я прочитала записи в дневнике подруги. Никто в группе не хотел иметь со мной дела. Прежде до меня не доходило, насколько я одинока, насколько не хватает мне дружеского общения. Я все время старалась быть рядом с Энн, так очевидно, что ее друзья пришли в замешательство и даже спрашивали, не надоела ли я ей. Они не могли понять, как может такой хороший и добрый человек водить дружбу с такой отщепенкой, как я. Когда мы с Энн ездили в автобусные путешествия, я спала, положив голову ей на колени. Я испытывала неведомое раньше умиротворение. Такое чувство, что я наконец нашла надежную гавань, где можно укрыться от бури, бушевавшей вокруг меня так долго, что я уже не представляла себе, что значит плыть по морю в хорошую погоду и ощущать под ногами твердую почву. Оказавшись на уютном берегу, я отчетливо увидела, какой жалкой, продрогшей и промокшей была я, лишенная нормального человеческого общения, и мне очень не хотелось снова оказаться в бедственном положении. Вспоминая первые дни и недели с Энн, я всякий раз ощущаю острую боль. Одиночество никогда не бывает более невыносимым, чем когда оно заканчивается, потому что, борясь с ним, одинокий человек не замечает ужаса.

Энн смотрела на меня как на испорченную вещь, которую надо отремонтировать, и в определенной степени ей это удалось. Она показала мне, что есть более надежные способы удовлетворять мои потребности и что непременное условие – умение контролировать свои действия. До знакомства с Энн я была страшно импульсивной. Я бросала все, что не удавалось сразу, надеясь, что все образуется само собой. Я отправлялась в путешествия без денег. Я оскорбляла людей, задевая их за живое, но из этого часто не выходило ничего хорошего. Глядя на Энн и на ее образ жизни, я поняла: надо думать о будущем, жизнь без планирования не приносит ничего, кроме разочарований и неудобств. Я начала задумываться, почему так долго жила в условиях непрерывного дискомфорта.

Отчасти так произошло потому, что Энн заговорила о вечности. Она сказала, что мы будем всегда любить друг друга – она об этом позаботится. Никогда прежде не слышала я, чтобы человек с такой уверенностью говорил о вещах, неопределенных по сути. Я не поверила ей, но Энн, словно прочитав мои мысли, сказала: «Нет, не сомневайся, я говорю искренне и серьезно. Это будет так, даже если ты убьешь мою мать. Я не говорю, что ты должна это сделать, потому что ты, конечно же, ее не убьешь. Но если бы ты ее убила, то я разгневалась бы на тебя, мне было бы очень больно, но я все равно продолжала бы тебя любить и ни за что не оставила одну».

Это было настолько абсурдно, что показалось правдой. Я поверила Энн так, как не верила никому. В отличие от других моих знакомых она говорила, что не станет отгораживаться от моих мыслей, и часами выслушивала бредовые разглагольствования о «ломке чужих судеб» и других моих подобных увлечениях. Я с невероятным облегчением сбросила маску, но подспудно все время ждала, когда наступит реакция. Мне очень хотелось испытать терпение Энн, доказать себе и ей, что она лжет, говоря о вечной любви ко мне. Я продолжала исповедь, признаваясь во все новых и новых грехах, но она не выказывала ни малейшего отвращения. Я же привыкла к совершенно иному отклику окружающих. Меня сурово наказали даже за то, что я посмела заглянуть в чужой дневник. Энн не считала меня чудовищем, а может быть, и считала, но прятала это отношение за маской любви.

Она показала мне, как легко давать, и я давала ей все, что могла. Я покупала ей обувь, готовила еду и возила в аэропорт. Я помогла ей с переездом, массировала ей плечи и выполняла мелкие поручения. Я наконец поняла того маленького мексиканца, который дарил мне карандаши и машинки, поняла, почему люди, несмотря на все хлопоты, держат домашних животных.

Это была щенячья любовь. Мы обе были еще детьми и занимались детскими делами. Казалось великим счастьем, что мы нашли друг друга, так как открытие друг в друге уникальности делало нас самих уникальными и неповторимыми в собственных глазах. Энн любила видеть хорошее в самых отъявленных негодяях. Она любила любить людей, которых весь мир ошибочно считал недостойными. Ее серьезное намерение выслушать и понять мою недобрую, но искреннюю натуру заставило меня поверить, что я никогда не смогу причинить ей боль. Но я, естественно, ошиблась.

Однажды мы ехали в машине и из-за чего-то поссорились. Энн заплакала. Я сразу же очень сильно разозлилась. Она же знает, что я не реагирую на такие попытки разжалобить, как плач. Я почувствовала, будто меня предали, у меня в мозгу как будто что-то выключилось. Я съехала на обочину, остановилась и велела ей выметаться. Помню, я нагнулась к ее двери и открыла ее, почувствовав, как в кабину хлынул ядовитый городской воздух.

Энн закричала:

– Что с тобой?

Это меня задело. Я думала, она и сама знает.

– Ты хочешь выбросить меня из машины в незнакомом городе? – В ее голосе явственно звучало обвинение.

Я и сама не поняла, что произошло. Я не понимала, что она мне говорит, но поняла, что она меня осуждает. Она долго решала, хороший я человек или плохой, и пришла к выводу, что плохой. Я не думала, что она когда-нибудь сделает мне такую гадость. В тот момент я вдруг поняла, что она не очень-то отличается от других. Я могла бы в тот момент от нее избавиться и надеялась, что она тоже навсегда оставит меня в покое, чтобы я могла освободиться от всех чувств, которым она меня научила. Она смотрела на меня заплаканными глазами, одежда ее растрепалась, как будто рыдания пропитали ткань. Я могла бы избавиться от нее, избавиться очень легко…

– Нет, конечно нет. Можешь закрыть дверь?

Она захлопнула дверь.

В тот момент я могла бы и ударить ее, так что Энн следовало поберечься, если она собиралась и дальше меня любить. Но я поняла и кое-что иное. Я поняла, что она, как и всякий другой человек на ее месте, приблизившись к моему уголку мира, сделала его более ценным для меня самой. Только в тот момент я начала воспринимать Энн как личность, а не просто как средство исцеления. Если же она личность, человек среди людей, значит, я смогу научиться ладить и с другими людьми помимо Энн.

После окончания колледжа мы с Энн жили на Среднем Западе, в каком-то городишке, безликом, словно выстроенном из картона. Родители вышвырнули меня из дома. Не знаю точно почему, но подозреваю, что из-за дурного влияния, какое я оказывала на младших братьев и сестер. В то время я не умела владеть собой, как сейчас, и отношения с семьей неизбежно вырождались в грубый и неприкрытый антагонизм. Я отказалась от мысли сделать музыкальную карьеру и перебивалась случайными заработками.

Как раз в то время я повстречалась с очень милым мальчиком. У него был рокочущий низкий бас – такого низкого голоса я не слышала никогда в жизни. У нас с Энн имелся старый диван. Тусклый розовый цвет обивки еще потускнел от пыли и времени. Садясь рядом с тем мальчиком на диван, я спиной чувствовала вибрацию спинки, резонировавшей от его голоса. Я воспринимала его голос телесно. Наверное, я любила бы его меньше, если бы не голос. Один только звук заставлял меня трепетать.

Можно сказать, что я реагировала на него, как на музыку, подпадая под очарование рокочущих переливов. Мальчик был из рабочей семьи. Военная выправка, светловолосая и голубоглазая невинность воплощали американское понятие о чести и чистоте солдата, воюющего за Бога и свою страну. Он не поступал в колледж и неважно учился в школе. Большой тугодум, он ничего не понимал ни в математике, ни в праве, изучению которых я посвятила массу времени. Но однажды вечером, когда он был у нас в гостях, что-то случилось на электростанции, и в округе погас свет, погрузив все дома в непроглядно-черную тьму. Я не помню, кто начал первым, но мы, сидя на диване, принялись самозабвенно целоваться.

Я была тогда очень счастлива. Я любила Энн, потому что она понимала меня, и я любила того парня, потому что понимала его. Я никогда не полюбила бы его, если бы не повстречалась прежде с Энн, если бы она не показала мне, что значит любить другого человека. Я отдала бы все на свете, чтобы они все время были со мной. Я общалась то с ним, то с Энн, и единственной моей целью было счастье – мое и их. Я избаловалась любовью, мою потребность в ней удовлетворяли два человека, не верившие в ярлыки или границы отношений. Они могли твердо знать: нет такой вещи, которой я не могла бы им отдать.

Энн теперь замужем, у нее несколько детей. Мы вместе взрослели, и дружба, начинавшаяся так пылко, превратилась позднее в доверительные ровные отношения. Мальчик ушел от меня. Я не тоскую по ним; я давно привыкла к их отсутствию, и мне уже трудно вспомнить, что значит испытывать такие чувства к людям. Но отношения с Энн и тем мальчиком дали мне неоценимую награду: я наконец поняла, что длительные и устойчивые отношения стоят усилий по формированию и поддержанию.

Тем не менее я все равно не привыкла к долговременным стабильным отношениям. Я не умею сохранять любовные связи дольше восьми месяцев, а это большая проблема, потому что я подумываю выйти замуж. Дело здесь не только в прессинге со стороны родственников. Это мой религиозный долг, такой же, как обязанность креститься. Я всегда это знала, и поэтому брак всегда находился в списке вещей, которые рано или поздно следует сделать. Правда, родители уже перестали говорить мне о замужестве. Они просто не могут представить себе женщину за 30, которая до сих пор не замужем. Моя мать родила меня, когда ей было 26. Она казалась мне старухой, когда родила младшего ребенка, последыша, а ей было тогда 37 лет.

В моей жизни были моменты, когда мне, конечно, следовало бы сказать «да». Интеллигентный адвокат, мормон и социопат; еще один безжалостный социопат, тоже мормон, работник инвестиционного банка. Делал мне предложение и еще один адвокат, не мормон – мягкий и сердечный человек, безропотно оплачивавший обучение в колледже своей дочери от прежнего брака. Да, еще красавчик с болезнью Аспергера. Был еще тот мальчик со Среднего Запада, которого я любила – как мне казалось. Теперь мне даже трудно вспомнить, как она выглядела, та любовь.

Я могла бы выйти замуж за моего сегодняшнего мужчину. Этот человек обладает своеобразной, двойственной привлекательностью: с одной стороны, типаж из какой-нибудь голливудской сказки, а с другой – неприметное увядание. Лучше всего он выглядит с четырехдневной щетиной и длинными волосами, которые неизменно остригает раз в месяц, когда проходит тренировку в национальной гвардии (вообще военные буквально липнут ко мне; вероятно, их привлекает вызов или они инстинктивно понимают, что в отношениях со мной почувствуют себя как в армии: за проступком немедленно последует взыскание).

Естественно, мы познакомились в церкви. Я не назвала бы его интеллигентным, как всех остальных женихов. Едва ли он кладезь сверхполноценных генов, но и у меня остыло желание рожать и воспитывать гениев. Наверное, я смогу произвести на свет самое большее двоих или троих детей. Этот человек, однако, умен и умеет работать руками. Он продвинутый синий воротничок – порода, начавшая исчезать в конце восьмидесятых, когда Америка принялась выводить производства за границу. У него приятно шершавые руки, я с удовольствием касаюсь его мозолей – ощущение, вероятно, незнакомое большинству моих читательниц. Мне нравится, что мы из разных классов общества, но его это иногда раздражает.

Недавно я снова задумалась о роли манипуляций в отношениях. Я всегда говорила, что каждый в душе хочет, чтобы его обольстили. В данном случае обольщение проведено безупречно – как сухая игра в бейсболе. Мне было нелегко, и не было полной уверенности, что все пройдет гладко (я даже думаю, что все получилось из-за того, что я не возлагала больших надежд на этот роман, не торопила себя и поэтому действовала безошибочно). Я могла бы рассказать более подробно, но история, как и сухая игра, скучна и неинтересна.

Однако теперь, когда наши отношения, кажется, обещают стать прочными и длительными, и мне стало интересно исследовать такую возможность: не продолжаю ли я обольщать его? Я стала более трезво, с большей искренностью относиться к себе. Наверное, стоит отступить на шаг и замереть, используя в дальнейшем обольщение и манипуляции, так сказать, по потребности. Но порой такая тактика приносит сильную отдачу: люди чувствуют себя обманутыми, поняв, что ими управляют, а я сама не уважаю людей, поддающихся манипуляциям. Взаимопонимание обычно означает, что стремление любимого человека доставить мне радость должно вознаграждаться. Мне не совсем понятно, чем такое отношение к любви отличается от избитых утверждений, что любовь требует труда. Почему мои попытки обольщать и манипулировать ради сохранения отношений надо считать предательством, хотя семейные психотерапевты и книги по психологической самопомощи тоже учат людей, как извлекать пользу из любовных отношений? Тем не менее с моими любовниками все происходит по наихудшему сценарию. Они каким-то образом чувствуют манипуляцию, и она досаждает им, хотя они и сами не могут точно определить причину раздражения. В конце концов они решают, что со мной что-то не в порядке, и исчезают.

Любовь всегда найдет повод для разочарования, или я сама нахожу повод разочаровать любовь. Можно целовать, ласкать и сулить златые горы. Можно отдать все свои машинки и карандаши, но всего этого недостаточно. В какой-то момент ты понимаешь, что ничем не можешь удержать любовь, хотя жаждешь ее и пытаешься любой ценой сохранить. Морган ничего не смогла сделать, когда я покинула ее. Я ничего не смогла сделать, чтобы удержать милого мальчика со Среднего Запада, игравшего с оружием, строившего дома и едва ли знавшего, что такое чековая книжка. Я хотела выйти за него замуж, родить детей. Я с радостью просидела бы рядом с ним до конца дней. Я не испытывала ни малейшего желания им манипулировать, потому что он давал мне все без всякой борьбы и требований. Я не искала власти, потому что он и без этого целиком был в моей власти. Думаю, что он любил меня, и у меня не было ни малейшего желания разбивать его сердце. Однако, полагаю, я все-таки сделала это.