Глава 5
Из первых рук
Что не так с друзьями и их историями
Когда-то давно главным источником новостей была утренняя газета. Потом – телевизор с беспокойным диктором и бегущей красной строкой. В сентябре 2017 года в США опубликовали данные большого соцопроса: 67 % взрослых американцев узнают новости из соцсетей – прежде всего, из записей друзей в Facebook и Twitter.
Какая по большому счету разница, где вы наткнулись на заметку про визит Путина в Шанхай – в газете, на экране смартфона, или нам ее пересказал, бубня из-за спины, телевизор в парикмахерской? Большая разница. Знаменитое «The medium is the message»[5] философа Маршалла Маклюэна придумано как раз по этому поводу – пусть даже тогда, когда ее придумали, это был скорее голый манифест без доказательств. От канала передачи информации зависит, какие сообщения из тысяч возможных к нам добираются. Что мы из них узнаем. И, наконец, в какой степени мы им доверяем – сознательно или бессознательно.
Исследователи медиа из Американского института прессы обратили внимание на то, как выглядит типичная новость в Facebook, которой кто-то с вами поделился. Слева вверху – лицо знакомого вам человека. Потом его имя жирными буквами. Его комментарий – например «всем читать!!!». Картинка. Заголовок, крупно. Подзаголовок. Наконец, в самом низу, бледным еле заметным шрифтом – источник новости. Если подходить к делу рационально, именно от этих бледных букв зависит, стоит доверять новости или не стоит: одно дело редакционная статья New York Times, другое дело – сайт «Вся правда о рептилоидах».
Может быть, все эти дизайнерские игры со шрифтами не способны сбить с толку разумного взрослого – и тот, раз уж интересуется положением дел в мире, как-нибудь разберется сам? В марте 2017 года Американский институт прессы выложил у себя на сайте результаты психологического эксперимента с участием 1489 добровольцев. И вот что оказалось: «кто перепостил» важнее, чем источник. Если новостью поделилась приятная знаменитость – вы ей верите, а если неприятная – не верите. Разница между New York Times и вымышленным сайтом DailyNewsReports.com играет намного меньшую роль. Если Джон, с которым ты ходишь в церковь по воскресеньям, поделился новостью, комментировал это исследование журнал New York Magazine, то как не поверить Джону?{48}
Чаще всего этим наше знакомство с новостью и заканчивается – прямоугольником-анонсом во френдленте, потому что мало кто в здравом уме кликает хотя бы по каждой десятой ссылке в Facebook (и тем более дочитывает до конца). Все подробности остаются внутри некликнутой ссылки. Поэтому лицо и имя-фамилия рядом с ним жирными буквами – главные критерии того, принимать ли во внимание написанное в заголовке и подзаголовке. Если мы лениво прокручиваем ленту колесиком мышки, у нас на это решение есть считаные секунды. И если вслед за нобелевским лауреатом Даниэлем Канеманом различать в мозгу «быструю» и «медленную» подсистемы{49} – примерно понятно, какая из них готова решать задачу в условиях таких ограничений на время реакции. Не можете себе позволить долго разбираться в новостях про геноцид народа рохинджа в Мьянме – значит, нужно дать волю быстрой подсистеме. А для нее портрет на юзерпике – то, что надо. В мозгу включается область распознавания лиц, расположенная на вентральной поверхности веретенообразной извилины (FFA, fusiform face area), связанная с центрами эмоций. Это как любовь с первого взгляда: верю – не верю.
А если друзья в соцсетях так на нас влияют – полезно разобраться, кто они такие и как вообще устроена наша дружба. Откуда ни возьмись в этом сюжете появляются обезьяны.
* * *
Обезьяны-гелады живут в Эфиопии, весят как трехлетний ребенок, имеют массивную гриву, как у льва, и огромную складку лысой красной кожи на груди, чем-то похожую на петушиный гребень. Такой среди приматов нет ни у кого больше, но это не главное, чем интересны гелады. Сорок четыре года назад, в 1974-м, будущий профессор Оксфорда Робин Данбар защитил про гелад диссертацию: его занимал вопрос, как устроены отношения у них в группах.
«Что касается высших приматов, со всей определенностью можно сказать, что у них бывает дружба в том же смысле, что и у нас», – говорит профессор. Про него – точнее, про «число Данбара» – чаще всего вспоминают не в связи с обезьянами, а в связи с Facebook и Twitter. Развивая свои наблюдения за дружбой у обезьян, Данбар обнаружил у человеческого мозга одно неприятное свойство, которое мешает соцсетям превратить весь мир в одну большую дружную семью. С тех пор, как с этими работами познакомились за пределами круга ученых-антропологов, журналы вроде Forbes{50} или Businessweek{51} пишут про влияние его идей на компании Кремниевой долины. А еще Данбар – автор полутора десятков научно-популярных книг, две из которых переведены на русский{52}.
В 1974-м, в год защиты его диссертации, на пике моды была этология: альфа-самцы и гамма-самцы, импринтинг, поза подчинения – термины именно этой науки, которые сейчас чаще можно услышать на тренингах личностного роста, чем встретить в журнале Science, но тогда они были горячей темой. Хочешь объяснить поведение человека? Погляди на гусей, павианов, шимпанзе – и смело экстраполируй. Отцы этологии – Конрад Лоренц, Карл фон Фриш и Николас Тинберген – только что разделили на троих Нобелевскую премию. Философ Грегори Бейтсон изучает коммуникацию между дельфинами. Еще через несколько лет выйдет фильм о говорящей горилле Коко, которую учат выражать мысли с помощью американского языка глухих{53}. Поэтому обезьянами занимались так же активно, как за тридцать лет до того – ураном и радием.
У работ Данбара про обезьян были все шансы вместе с большей частью этологических исследований остаться в прошлом веке, если бы он еще некоторое время спустя не сделал конкретный количественный прогноз про людей, который в эпоху больших данных легко проверить. В 1993-м Данбар предположил, что у разных приматов, от мартышек до людей, число социальных связей не безгранично – оно упирается в потолок, зависящий от размеров неокортекса, самой новой (в эволюционном смысле) части головного мозга. Для гиббонов этот потолок – 15 особей, для орангутанов – 50, для шимпанзе – 65. И он примерно совпадает с размером групп, которыми эти приматы предпочитают жить.
Размер неокортекса у человека тоже не проблема измерить, и если подставить его в формулу, получится 150 – то самое число Данбара, про которое много говорят и пишут. Сначала кажется, что здесь явная ошибка. Во-первых, люди селятся в многомиллионных городах. Во-вторых, у них есть Facebook с лимитом в 5000 друзей, и многим его не хватает. В-третьих, каждый знает чувство, что все знакомы со всеми.
Популярный (до такой степени, что на него ссылаются в новогоднем фильме «Елки» для семейного просмотра) способ сказать то же самое понаучней называется «теория шести рукопожатий». Между вами и любым человеком на другом конце света, говорит эта теория – цепочка из пяти-шести личных знакомств. А если вы журналист, пять-шесть превращаются в два-три. Взяли интервью у автора биографии математика Нэша, который 20-летним студентом добился в Принстоне аудиенции у Эйнштейна – и теперь вас и Эйнштейна разделяют два рукопожатия. Сходили на мастер-класс к фотографу М., у которого однажды случилась беседа со 100-летней Лени Рифеншталь, режиссером «Триумфа воли», – вот вам два рукопожатия до Гитлера.
Проблема с этой теорией одна: ни шесть рукопожатий, ни даже два не гарантируют, что вас с Гитлером или Эйнштейном хоть что-нибудь связывает на самом деле. Как и с лучшими друзьями ваших школьных приятелей. Города-миллионники – тоже слабый аргумент: социологи много времени потратили на описание защитных механизмов, позволяющих жителю мегаполиса не знать в лицо своих соседей по лестничной клетке. «Гражданское невнимание» – это когда два человека заходят в лифт и могут позволить себе не представляться по имени, не здороваться и вообще делать вид, что другого нет рядом, все те 16 этажей, которые лифт везет обоих домой.
В деревне, когда каждый знает каждого, такое вообразить невозможно – и Данбар решил сосредоточиться как раз на таких сообществах, где обстоятельства вынуждают всех быть попарно знакомыми. Средний размер деревни времен неолита: 150 человек. Манипула в древнеримской армии: 130 воинов. Английская деревня времен Вильгельма Завоевателя (это уже XI век нашей эры): снова 150.
Поселение у современных американских традиционалистов-амишей и гуттеритов – это 110 человек в среднем; но происходит так потому, что когда жителей становится 150, старейшины обычно принимают решение разделить одну деревню на две.
«Тысячу лет назад или еще раньше мы видим в точности те же самые цифры, что и сейчас. Поэтому мы думаем, что имеем дело с универсальным паттерном. И это разумно, поскольку цифры зависят от размеров нашего мозга, точнее, от размеров его передней части, а за последние сотни тысяч лет эти размеры не менялись», – говорит Данбар{54}.
Дружбу мы привыкли считать вещью рациональной – в противоположность влюбленности или материнским чувствам. Там гормоны, а тут мы вроде сами выбираем себе собеседников, чтобы обсуждать Витгенштейна или последний сезон «Игры престолов». Но Данбар считает, что корни дружбы – такие же физиологические. «У нас в коже спрятана специальная система нейронов – эти нейроны реагируют на легкое медленное поглаживание. Они есть у всех млекопитающих. Такие поглаживания активируют эндорфиновую систему мозга, и люди или обезьяны переживают чувство единения».
Зачем механизм дружбы мог понадобиться эволюции? Еще до Данбара, в 1980-е, была популярна гипотеза макиавеллиевского интеллекта. Коллективному животному обезьяне, чтобы выжить, нужно уметь строить интриги и хорошо знать как врагов, так и тех, с кем можно скооперироваться против этих врагов. В конце концов, шимпанзе – одни из самых агрессивных животных{55} в дикой природе, волкам и медведям до них далеко. Но Данбар уверяет, что «дружба против» играет не такую и существенную роль в социальном интеллекте – не в пример более мирные слоны и киты научились дружить независимо от приматов.
«Слоны приходят в возбуждение, когда встречают знакомых, с которыми давно не виделись, – как мы, когда не виделись с кем-нибудь три-четыре года. У дельфинов все примерно так же, но их поведение не так просто понять – их социальная жизнь проходит под водой, где мы их большую часть времени не наблюдаем». Еще у дельфинов нет возможности обнять друг друга или похлопать по плечу – но, говорит Данбар, социальных поглаживаний в их мире все равно невероятно много.
* * *
Хорошие исследования часто отвечают на вопросы «как?», «почему?» и «сколько?», но оставляют за кадром вопрос «ну и что?». Окей, у мозга есть лимит в 150 друзей – ну и что? Забавно, но не страшно: на день рождения и так обычно зовут меньше. Тут самое время разобраться со словом friends, которое в английском словоупотреблении означает скорее знакомство, чем съеденный вместе пуд соли. В своей книге «Сколько друзей нужно человеку» (How Many Friends Does One Person Need?: Dunbar’s Number and Other Evolutionary Quirks) Данбар уточняет: 150 – все те, с кем вы общаетесь по крайней мере раз в год.
У вас наверняка есть знакомые, которые не верят журналистам. Медиа проплачены, журналисты врут. Годятся только сведения из первых рук. Приятель-хирург рассказывает им, почему кино про врачей – это сказки. Одноклассник-эмигрант жалуется, что жизнь на Западе – не сахар. Правдива информация только от тех, кому доверяешь.
Картине мира этих скептиков число Данбара угрожает как никому. Оно задает предел объему всех доступных из первых рук сведений о мире. Разнообразие профессий, политических убеждений, религиозных взглядов, опыта борьбы с депрессией и опыта жизни в другой стране сводится к 150 голосам, которые вы можете – и они могут – соотнести с реальным живым человеком. Причем заметная часть этих голосов включается раз в год за праздничным столом где-нибудь между разговорами о погоде и пожеланиями «приходите еще».
Facebook и Instagram сделали социальное взаимодействие вроде бы дешевле в смысле потраченных усилий. Оставить другу комментарий, сидя в вагоне метро по пути домой, проще, чем выбраться с тем же другом в кафе. В еще одной статье 2016 года{56} разбирается вопрос: правда ли, что у соцсетей есть, как сформулировал сам Данбар, «потенциал пробить стеклянный потолок», который разные естественные ограничения накладывают на умение человека дружить. Короткий ответ – нет, неправда. По результатам двух свежих опросов на тему использования соцсетей, в которых участвовало примерно 3000 взрослых британцев, ученый делает вывод, что реальный круг социальных связей в Facebook описывается все тем же числом Данбара (и слоями Данбара, о которых ниже). Хотя кажется, что благодаря интернету мы можем завязать дружбу с кем угодно в любой точке мира, мы заперты все в той же невидимой клетке. Размерами она как раз с вагон метро, куда примерно 150 человек и влезает (если, конечно, не утрамбовывать).
Если полторы сотни социальных связей – это все, что у нас есть, то к ним стоит присмотреться. «Вы должны помнить, что сеть из 150 человек образована двумя отдельными сетями. Одна часть – семья, другая – друзья, которых с вами не связывает родство. Таких только половина. Потому что семья – это, конечно, расширенная семья, с троюродными братьями и так далее, а не только семья в узком смысле», – говорит Данбар. То, что называют «числом друзей», включает и тетю из Саратова, и двоюродного брата вашей бабушки дядю Валю с его женой тетей Милой, если только вы иногда видитесь с ними на семейном празднике. Профессор уточняет: «И как раз семейная подсеть обычно очень стабильна и не меняется со временем».
Сеть можно нарезать на части и иначе: по слоям. 5 самых близких друзей (в том числе родственники) – это все те, на чью поддержку вы можете рассчитывать, если с вами случится эмоциональный кризис. 15 приятелей (включая первых пятерых) – ваш постоянный круг общения. 50 хороших знакомых. Границы последнего слоя как раз и охватывают все 150 социальных связей. Данбар убежден, что слои Данбара – такая же универсальная реальность, как и число Данбара: «Мы смотрели на Facebook, смотрели на Twitter. Изучали поведение женщин в Бельгии и в Великобритании. У нас были данные из Бразилии».
Самые убедительные доказательства Данбар с коллегами опубликовали в октябре 2016 года в журнале Social Networks{57}. Неназванный оператор связи из Европы (профессор до сих пор избегает говорить, про какую страну речь) открыл группе из Оксфорда доступ к обезличенной статистике 6 млрд телефонных звонков, сделанных 35 млн людей в 2007 году. Как часто и как долго два человека общаются по телефону – неплохой индикатор силы отношений между ними, и ученые занялись анализом гигантского социального графа из таких связей разного веса. (В исследовании, кстати, отмечают, что будь данные собраны позже 2007 года, когда Стив Джобс только-только презентовал первый iPhone, телефонная статистика могла бы и обмануть – с тех пор мессенджеры и соцсети для многих заменили разговоры по телефону.) Тех, кому звонил в 2007 году каждый конкретный человек, Данбар поделил на кластеры – по суммарному количеству телефонного времени, которое досталось за год человеку на другом конце провода. Потом рассчитал средние размеры кластеров: первый слой – 4,1 человека, второй – 15,1, третий – 44,9. Если сравнить с прогнозом (5, 15 и 50), выходит завидное совпадение теории и эксперимента.
Сила дружбы убывает неравномерно. «60 % своего времени мы тратим на людей из первых двух слоев – слоя-5 и слоя-15», – говорит Данбар. И это главное объяснение, почему сильных связей не может быть слишком много. Время – самый главный ресурс в вопросах дружбы. Будь вы популярный видеоблогер или Лев Толстой – возможно, вас знают миллионы, но у вас по-прежнему 24 часа в сутках, и их не хватит, чтобы узнать как следует тысячу, сто или даже три десятка человек.
Знакомых мало иметь, надо еще и поддерживать знакомство. «Чтобы они оставались в вашей сети – особенно это касается близких друзей, – вам нужно часто с ними разговаривать. Играть с ними в футбол, пить с ними водку. Если вы не будете всего этого делать, дружеские отношения охладятся. Друзья начнут дрейфовать сквозь слои сети и, возможно, совсем из нее уйдут». Как часто это происходит? «Наши данные говорят, что 40 % людей в сети[6] за полтора года перемещаются из одного слоя в другой».
Число Данбара и размеры слоев Данбара не гарантируют, что друзей у нас будет столько-то – они, скорее, задают примерный потолок возможностей. Когда в марте этого года были опубликованы результаты опроса пяти тысяч взрослых британцев, оказалось, что примерно каждый восьмой (13 % опрошенных) не имеет близких друзей вообще{58}. А терять их как минимум вредно для здоровья. Исследование 2010 года (на его результаты опираются более двух тысяч других медицинских статей) сообщает: с точки зрения статистики активно дружить даже лучше, чем взять и бросить курить{59} – у благополучных в этом отношении людей резко повышаются шансы выжить. «Если им предстоит хирургическая операция в больнице, они быстрее восстанавливаются и так далее, – объясняет Данбар. – Мы пока не очень понимаем, как это работает. Возможно, все дело в снижении стресса».
Есть ли что-нибудь такое, что работает против ослабевания дружбы? Смерть общего друга. Стоит кому-то умереть – и вокруг образовавшейся дыры в социальном графе происходит резкий всплеск общения. Это наблюдение принадлежит команде Facebook, которая изучила 15 тысяч таких ситуаций – как они разворачиваются во времени – и в апреле 2017 года напечатала по итогам научную статью в журнале Nature Human Behaviour. Изначально дата-аналитиков интересовало другое: насколько необратимый удар наносит смерть по кругу общения в разном возрасте. У тех, кому от 18 до 24, какое-то время спустя дыры в социальном графе затянутся, и он восстановит свой объем. А у тех, кто старше, – уже вряд ли, говорят данные Facebook. Почти любой умерший – мост между какими-нибудь компаниями, и со временем выяснится, что половина всех тех, с кем вы мило болтали на его днях рождения или новосельях, больше не попадается вам на глаза. Но это будет потом, а первое время человек, которого только что сожгли в крематории или закопали, выполняет свою роль моста с удесятеренной силой.
Есть ли менее травматичный способ не оказаться в изоляции? «Недавно у нас было два исследования про то, как люди едят вместе и вместе ходят в пабы. В Британии паб – что-то вроде центра социальной жизни в деревне, куда каждый заходит пропустить пару кружек пива, и, возможно, иногда выпить водки. И, кажется, от этого времяпрепровождения зависит, сколько друзей у вас будет. Если вы не встречаетесь с друзьями, у вас нет шансов закрепить отношения. Наконец, алкоголь сам по себе работает спусковым крючком для эндорфиновой системы – вот почему нам нравится пить в компании. В самых разных культурах алкоголь помогает завести друзей – хотя, разумеется, вы и рискуете стать алкоголиком»{60}.
* * *
В итоге, болтая в баре и играя в футбол с узким кругом друзей, мы более-менее осведомлены о мелких и не очень событиях в жизни «слоя-15». Кто-то поменял работу, бросил курить, потерял загранпаспорт, перестал разговаривать с родителями из-за политики, сел смотреть сериал West World, месяц искал квартиру из-за желания домовладельцев видеть среди жильцов «только славян», отдал ребенка в школу. Обо всем таком часто не пишут в открытую, зато рассказывают при встрече. Говоря, что «все поступают так-то», мы опираемся в первую очередь на эти рассказы. Поэтому «все» – это скорее от 5 до 15 человек, а никак не 7,6 млрд жителей планеты.
Отсюда следует хорошая новость: в мире ваших друзей вы лично, сами того не зная, представляете ощутимую часть человечества. Один человек из пятнадцати – это уже 7 % «всех», а два человека из пяти – это «почти половина моих близких». В любом случае вы не один из ста миллионов и не статистическая погрешность. Так что идея влиять на других личным примером вовсе не такая абсурдная, какой ее выставляют противники любого активизма. Если вы постояли в одиночном пикете, отказались от косметики такой-то компании, потому что там мучают животных, или просто решили из соображений экологии раздельно сдавать в мусор стекло и пластик – вы наверняка так или иначе сообщите об этом своим приятелям. И если ваш собственный опыт примут к сведению пятнадцать человек, для которых вы «один из пятнадцати», то примеру могут последовать, заражаясь идеей по цепочке, сотни и тысячи человек – но это уже тема главы 9.
Краткое содержание главы 5
1. Две трети взрослых (по крайней мере, в США) узнают новости из соцсетей. Мы читаем то, чем поделились друзья.
2. «Кто поделился» важнее, чем «какая газета написала»: в Facebook рядом с новостью мы видим юзерпик и имя друга жирными буквами, а источник – внизу мелким шрифтом.
3. Чаще всего знакомство с новостью заканчивается заголовком, без подробностей. Доверять ему или не доверять – решает быстрая подсистема мозга.
И она это делает по юзерпику.
4. Ключ к пониманию дружбы в соцсетях – дружба у обезьян. Площадь новой коры мозга определяет, сколько социальных связей в состоянии поддерживать примат. Для человека это число Данбара, 150 знакомств.
5. Не все знакомства – дружба. 60 % времени мы тратим на общение с 15 людьми из 150, и – в среднем – только 5 из них придут на помощь, если у вас случится крупная неприятность.
6. Социальные сети, которые сделали общение в разы доступнее, по-прежнему не позволяют преодолеть ограничения мозга. В сети мы активно поддерживаем связь не более чем со 150 людьми.
7. Карта социальных связей постоянно перестраивается, и за полтора года 40 % знакомств меняют статус – люди из ближайшего круга переходят в дальние слои, и наоборот.
8. Терять друзей вредно для здоровья. Например, это сильно понижает вероятность выздоровления после серьезной операции.
9. Выводы о том, что «все так поступают», мы делаем на основании активного общения с 5–15 людьми.
Для ваших друзей вы лично – существенный процент тех самых «всех», поэтому поступок одного человека и способен повлиять на многих.
