Характеристика конкретных методик терапии творческим самовыражением с применением фотографии
Используемые нами методики терапии творчеством, предложенные М.Е. Бурно, в ходе наших занятий претерпели ряд изменений, что было обусловлено характерологическими особенностями пациентов. Некоторые методики терапии творчеством были дополнены и развиты самими пациентами. Я остановлюсь на тех из них, которые предполагают использование фотографии.
Так, в частности, методика творческого коллекционирования М.Е. Бурно по предложению пациентов была дополнена «коллекционированием впечатлений», или «коллекционированием интеллектуальных ценностей» (например, коллекционирование путешествий, посвященных определенной тематике, – древние города, разнообразные картинные галереи и т. д.). В рамках «коллекционирования впечатлений» фотография использовалась как информационно-иллюстративный материал, наряду со словом.
Терапия ведением дневника и записных книжек была дополнена «коллективным ведением дневника и записных книжек» – ведением дневника и записных книжек по очереди, когда дневник и записная книжка переходили от одного пациента к другому. При этом дневники и записные книжки не были «групповыми», они принадлежали одному из пациентов, который в выборочной последовательности давал другим членам группы продолжить их, по потребности забирая обратно, продолжая и отдавая кому-либо из группы вновь. Единственное условие, предъявляемое к дневнику такого рода, состояло в том, что в нем не должно было быть перерывов; записные же книжки представляли собой ряд хаотичных или систематизированных мыслей, зарисовок, афоризмов, цитат, иногда – маленьких эссе. Одним пациентам было удобнее вести дневники, другим – такие записные книжки. И дневники, и записные книжки помимо продолжения записей предполагали комментирование одними пациентами мыслей и изречений, записанных другими пациентами. Кроме «коллективных дневников» часть пациентов дополнительно вела «личные дневники», выдержки из которых зачитывались на группе. По инициативе самих пациентов в дневниках и записных книжках появились сделанные ими фотографии. Эти снимки дополняли записи.
Для многих наших пациентов глубинное духовное общение началось именно с этих «коллективных» записных книжек и дневников. Важно не отождествлять такого рода деятельность с простой перепиской (что для многих пациентов было следующим этапом общения). Переписка – это явный диалог, к которому большинство наших пациентов не было готово. Иное дело – дневник или записная книжка с фотографиями, носящие на себе отпечаток личности их владельца. Передавая эти материалы другим членам группы, автор формирует у них определенное представление о себе. Он не навязывает им свое мнение, как не навязывает человечеству своего мнения автор любого произведения: он лишь задает определенный, важный ему стиль или «дух». Эти дневники и записные книжки, написанные совместно, но в конечном итоге принадлежащие одному человеку, были выдержаны в духе глубокой интимности (в гораздо большей степени, чем групповые беседы). Впоследствии пациенты бережно хранили эти коллективные произведения, перечитывая их в трудное для себя время и проникаясь чувством общности с другими людьми. При работе с последующими группами традиция коллективного ведения дневников и записных книжек была дополнена записями на аудио– и видеокассетах, которые также передавались из рук в руки, записывались, перезаписывались и дополнялись. Пациенты, предпочитавшие произнесенному и написанному слову звуко– и видеозапись, также использовали фотографию в качестве дополняющего материала, подчеркивая, что существуют вещи, требующие тишины и раздумья, которые невозможно передать другому человеку видеокадром.
Терапия созданием творческих произведений по инициативе пациентов была дополнена коллективным написанием рассказов (наряду с индивидуальными рассказами), иллюстрациями к которым нередко были фотоснимки. И это тоже было способом общения, так как для многих наших пациентов (шизоидов, психастеников) подобное экзистенциальное общение живее и полнее любого другого. Пациенты говорили впоследствии, что, лишь овладев общением такого рода и именно благодаря этому научившись понимать и чувствовать другого человека, они обретали способность к «устному» общению, к выражению того, что ранее передавалось на бумаге и фотопленке, посредством интонаций, жестов и собственно речи.
Фотография была неотъемлемым элементом терапии проникновенно-творческим погружением в прошлое, терапии творческими путешествиями, терапии творческим поиском одухотворенности в повседневном, терапии творческим общением с природой. Подчас трудно было провести грань, отделяющую иллюстративную роль фотографии от ее собственно психотерапевтической роли.
Так, например, в моей практике терапия творческим погружением в прошлое дополнялась гипнотическими сеансами по методике Милтона Эриксона, когда пациент вместе с психотерапевтом в состоянии неглубокого транса «уходили в детство» пациента, «путешествовали» по старым домам, дачам, тропинкам в любимых парках или лесах. Это помогало пациенту освежить воспоминания детства и пережить сильные, светлые чувства, которые затем он описывал на бумаге. Помимо творческого погружения в прошлое, в некоторых случаях во время сеанса удавалось смягчить тягостные воспоминания, «уйти» от них либо дезактуализировать их, изменив отношение к ним пациента. Несколько пациентов-шизоидов вместо того, чтобы описывать воспоминания детства на бумаге, приносили фотографии, рассказывавшие о детстве. В большинстве случаев это были старые фотографии, но двое из моих пациентов сделали снимки после наших сеансов – эти снимки были, по сути, продолжением глубинного диалога психотерапевта и пациента, несловесным ответом на ряд вопросов.
В терапии творческими путешествиями, терапии творческим поиском одухотворенности в повседневном, терапии творческим общением с природой фотография приобретала все более отчетливое самостоятельное психотерапевтическое значение. Пациенты отмечали, что фотоснимок, благодаря присущему ему оттенку документальности, дает большее, чем любое другое художественное отражение действительности, ощущение реальности, слияния с жизнью, нередко даже примиряя с ней. Одна из пациенток заметила, что для нее фотоснимки, которые она делала после наших занятий, – это тот самый компромисс между творческим образом жизни и окружающей реальностью, о котором мы говорили в группе.
Сравнивая живые, мягкие, одухотворенно-реалистичные, тревожно-нежные и как бы «застенчивые» фотоснимки психастеников и холодновато-возвышенные, проникнутые Духом, своеобразной Гармонией, Схемой снимки шизоидов, пациенты отмечали, что это сравнение помогло им наглядно увидеть и почувствовать разницу между реалистическим и аутистическим восприятием мира, посмотреть на жизнь «другим» взглядом.
Фотография оказалась крайне действенным невербальным сообщением, особенно важным для шизоидных пациентов. Так, пациент Б. с шизоидной психопатией, переживая состояние тяжелой декомпенсации, принес для разбора несколько фотографий с видами вулканов Камчатки и Дальнего Востока, где ему доводилось жить некоторое время, охарактеризовав их как «личностное, глубинное». Казалось, что он не участвовал в разборе, хотя группа, обсуждая скалы и извержения, отмечая их особую, необычную «замкнутую, гордую» красоту, оторванность, изолированность самого места, приводя ассоциации с поэзией Лермонтова, по сути, говорила о нем. Однако уже после разбора, глубоко задетый замечаниями товарищей по группе, пациент с волнением рассказал о своем детстве и трудных отношениях с родителями и окружающим миром.
Именно фотография смогла наиболее глубоко передать характерные для шизоидов философские, сложно-символические, эстетизированные отношения с природой, их утонченную тягу к холодной, неживой природе – минералам, звездам, скалам, ледникам, вулканам или к особым, редким, экзотическим видам лишайников, мхов, насекомых, птиц и т. д. Редкие шизоиды счастливы тем, что находят себя в общении с любимым предметом, становясь альпинистами, геологами, но не каждый имеет подобную возможность и, более того, не каждый шизоид до конца понимает себя. Многие из них с детства живут в мире чуждых им интересов, дел, вещей, воспринимая все это как нечто нелюбимое, но «правильное», замыкаясь в себе и пытаясь найти выход в мистике. По П.В. Волкову, шизоидным психопатам, безразличным к «сухой» психотерапии, в дополнение к общим словам и рекомендациям необходимы образы и явления, обращенные к тонкой аналитичности и ранимой поэтичности этих людей (Волков, 1992, 2000). Остановленная кадром идея, как бы выраженная самой природой, нередко передает тот образ мысли, который характерен для шизоида; понимание этого образа мысли помогает наладить с ним контакт, особенно если это сложная, духовно богатая личность.
Для шизоида символ – это живое отражение действительности; он нередко имеет для него такую же жизненную силу и яркость, как сама действительность. Мне кажется, что такого рода символом для него может быть фотография. Нам доводилось наблюдать, как у увлекшихся фотографией шизоидов смягчалась имевшаяся до этого неврозоподобная симптоматика, в частности, проходили или ослабевали навязчивые идеи и общее чувство напряженности. Пациенты рассказывали, что их отвлеченно-аутистическое переживание природы обретало свое выражение в фотографии, у них появлялась способность получать удовольствие от того, что раньше оставляло их равнодушными. У шизоидов крепло (а в отдельных случаях впервые появлялось) доверие к миру, в фотографиях находило отражение их представление о духовном.
Об этой же возможности получать удовольствие от того, что раньше не трогало, о появившемся доверии к миру, отраженном на фотографиях, мне говорили также те немногие пациенты с малопрогредиентной шизофренией, которые увлеклись фотографированием (или вернулись к нему) во время болезни.
Фотография хороша и тем, что с ее помощью пациенты могли передать товарищам по группе то, что они не решались или были не в состоянии выразить непосредственно.
