От первого лица
Довольно многочисленную группу пациентов реанимации, особенно в тех лечебных учреждениях, где нет отдельных восстановительных палат при операционных блоках, составляют посленаркозные больные, которые здесь наблюдаются до нормализации угнетённых ранее жизненных функций.
САМОЕ МУЧИТЕЛЬНОЕ,
КОГДА ЛЕЖИШЬ В РЕАНИМАЦИИ, ЧУВСТВОВАТЬ,
КАК МЕДЛЕННО ТЕЧЕТ ВРЕМЯ!
«Ничего особо страшного, никаких, слава Богу, автокатастроф и прочих катаклизмов, – говорит частный предприниматель и тренер бизнес-школы Анна Сосновская, – я лежала в реанимации после кесарева сечения. Но этот опыт оказал значительное влияние на мою дальнейшую жизнь.
Не знаю, насколько сложной была сама операция, о предшествующем ей периоде, честно говоря, и вспоминать не хочется. Дело в том, что у ребёнка в ходе родов возникла острая гипоксия, и по ряду показаний врач приняла такое решение. Прошло всё удачно, приходить в себя я начала ещё на операционном столе и отчётливо помню, как меня перевозили в реанимацию. Там я пробыла трое суток.
Если говорить о наиболее сильном впечатлении, то это было даже не ощущение боли. Боль, конечно, была, но воспоминание о ней почему-то не такое уж острое, она не была всепоглощающей. Думаю, мне кололи довольно сильные болеутоляющие. Какого-то страха тоже не испытывала, по крайней мере, за себя, за свою жизнь или здоровье.
Самым сильным ощущением тогда было чувство полной и абсолютной беспомощности и до бесконечности медленного течения времени. Ты лежишь пластом и максимум, что способен делать – смотреть, слушать и спать. Ты не можешь выполнить самых простых действий – ни пошевелиться, потому что больно, ни хоть чуточку повернуться, ни поправить простынку или подушку, ни попить, ни, извините, пописать – ты ничего не можешь сделать самостоятельно. Ужасно угнетающее состояние.
Сперва в реанимационном зале я лежала одна, и моим единственным союзником в борьбе с невыносимо долго тянущимся, густым и гнетущим временем был сон. Жаль, целые сутки напролёт проспать не получалось – ночью долго не удавалось заснуть, приходилось просить медсестру дать снотворное. А днём, когда не было сна, оставалось только смотреть и слушать, слушать и смотреть, и усиленно гипнотизировать стрелки часов, висевших на стене напротив, над сестринским постом.
Течение мыслей было таким же тягучим и вязким, как изматывающее перетекание времени из пустого в порожнее. Из этой вялотекущей сомнамбулической прострации в лёгкой галлюцинаторной дымке выводили лишь манипуляции медсестёр или обход врача, и это было единственным, что на короткие периоды поддерживало связь с окружающей реальностью.
Из сестёр мне запомнились две – одна помоложе, симпатичная, очень приветливая и разговорчивая, всегда с улыбкой и заботливым выражением лица. Другая чуть постарше, не старавшаяся особо что-либо изображать на лице, молчаливая, но при этом делавшая всё исключительно аккуратно и профессионально, всегда с первого раза попадала в вену, причём абсолютно не чувствительно, несмотря на то, что на руках уже живого места не было, вен не видно, всё исколото.
Что характерно – не помню ни разу, чтобы мне пришлось кого-то из сестёр подзывать, просить воды попить или катетер поставить. В нужный момент они всегда оказывались рядом. Может, именно благодаря этому мне удавалось сохранять выдержку. Единственный серьёзный повод для беспокойства – мне никто ничего толком не мог сказать о состоянии моего малыша, хотя я несколько раз просила сестёр это выяснить. То ли, действительно, проблема была в том, что на выходных не было детского врача, то ли им просто с лихвой хватало своей работы, не могу сказать.
Ночью привезли ещё одну девочку после кесарева, и я смогла увидеть со стороны насколько беспомощен и уязвим человек. Несмотря на то, что состояние её было тяжёлым, она держалась молодцом, наутро мы уже могли по мере сил общаться, и это было большой поддержкой для нас обеих. Когда ты можешь рассказать о своих переживаниях, помочь сориентироваться в ситуации, поделиться своим, пусть даже малым опытом и наблюдениями, ощущение потерянности и одиночества понемногу отступает, ты постепенно начинаешь снова чувствовать себя человеком, а не беспомощным и бесполезным телом.
Днём приходила врач-физиотерапевт, проводила с нами какие-то простейшие, доступные в нашем состоянии упражнения, и это тоже помогало оклематься и быстрее восстановиться.
На третий день появилась педиатр, рассказала нам о наших детках, с ними всё было в порядке.
Так потихоньку мы приходили в себя, иногда получалось даже вставать с кровати, и на 4-й день меня перевели в обычное отделение.
Дальше были новые проблемы и переживания, в общей сложности я провела в больнице полтора месяца – разошлись швы. Но отчего-то именно пребывание в реанимации мне всегда вспоминается как весьма важный этап того периода жизни. Может быть, благодаря тому опыту собственной беспомощности и её преодоления».
