Уйти по-человечески
Свой пятидесятилетний юбилей Григорий собирался отметить в кругу семьи и близких друзей, однако этим планам не суждено было исполниться. Помешало серьёзное недомогание, которое он испытывал в последние дни. Усилившуюся тошноту и постоянную рвоту усугубляли непрекращающиеся сильные боли в спине. Диагноз, поставленный в результате обследований, стал для мужчины шоком – врачи констатировали рак поджелудочной железы 3-й стадии.
Историю борьбы со страшной болезнью рассказывает Антонина, супруга Григория.
«Гриша всегда был человеком с сильным характером, о таких говорят, что у него крепкий стержень внутри. Он бывший военный, прошёл Афган и ряд других горячих точек, привык стойко переносить тяжёлые удары судьбы, которых на его жизнь выпало немало. Были у него и серьёзные ранения, порой дававшие о себе знать спустя многие годы. Но он всегда старался сам справляться со всеми болячками, лечь в госпиталь или поехать в санаторий его было не заставить. Сейчас я думаю, может быть, это тоже сыграло свою роль в том, что рак у него обнаружили уже в неоперабельной форме.
Известие о том, что у него смертельная болезнь, Гриша воспринял исключительно мужественно, в отличие от меня. Психолог потом мне рассказывала о типичных ступенях принятия таких известий: паника, отрицание, депрессия и так далее. У Гриши ничего подобного не было, в панику и депрессию впадала только я. А он, наоборот, поддерживал меня и говорил: «Ну что ты, ничего, мы ещё повоюем». И мы воевали.
Четыре года, собрав всю волю в кулак, муж сопротивлялся болезни, бился за жизнь с противником, который с самого начала был сильнее его. Но Гриша всё равно не сдавался, хотя ему и пришлось испытать мучения всех кругов ада. Он прошёл и хирургию, и лучевую терапию, и химию. Всё, что только было возможно, мы испробовали, даже принимали участие в клинических испытаниях экспериментальных препаратов.
Четыре года жизни Гриша отвоевал у болезни, карабкаясь от отчаяния к надежде и падая обратно, на самое дно безнадёжности. Для такого диагноза, как говорили врачи, это очень большой срок, изначально они давали ему год, от силы полтора. Думаю, так долго он смог продержаться только благодаря силе воли и решимости.
И лишь в последние полгода, после того, как лечащий врач сказал, что никакие методы уже не дадут ощутимого результата и Гришу отправили умирать домой, мужество постепенно стало покидать его. Для него пропали смысл и цель борьбы, не осталось ничего, кроме изнуряющей, высасывающей последние силы и перемалывающей психику боли.
А для меня началась ещё и безумная эпопея с выпиской рецептов и получением обезболивающих. Лекарства, которые можно было купить в аптеке за деньги, уже практически не помогали, а наркотиков, что мужу выписывали на десять дней, хватало, в лучшем случае, на неделю. Он пытался терпеть, чтобы хоть немного растянуть полученные препараты, но тогда начинались приступы невыносимой прорывной боли.
Самыми тяжёлыми для него были дни моих походов за рецептом и в аптеку. На это уходил обычно целый день, и всё время до моего возвращения Грише приходилось держаться на простых таблетках, ведь для того, чтобы врач мог выписать новый спецрецепт, я должна была сдать все использованные ампулы. Получение лекарств – вообще отдельная история, полная бюрократических проволочек, перестраховок и прочего абсурда. Ни вспоминать, ни говорить об этом сейчас не хочется. Мой рассказ о другом.
Первые два месяца после выписки из больницы Гриша ещё вставал, иногда, в паузах между приступами рвоты и боли, просил вывезти его на балкон погреться на солнышке и подышать тёплым весенним воздухом. Потом прорывы боли стали проявляться постоянно, и вся жизнь свелась к одному – мучительному ожиданию смерти.
Я видела, насколько муж изменился внутренне, он казался совершенно сломленным этими непрекращающимися пытками. Но однажды я вдруг заметила явную перемену в его настроении, которую не сразу смогла понять. Он стал более собранным что ли, как в те годы, когда ещё боролся с болезнью. В глазах появилась надежда, словно он обрёл новую цель. Поначалу я обрадовалась этой перемене, но потом поняла её причину.
Когда мне нужно было ненадолго отлучаться из дома за продуктами, я обычно оставляла включённым телевизор, чтобы мужу не было совсем одиноко в моё отсутствие. Он смотрел какой-нибудь старый советский фильм, это помогало на время отвлечься, вспомнить прежние времена.
И вот как-то раз, вернувшись из магазина, я услышала, что он смотрит не кино, а выпуск новостей. Сперва я не придала этому особого значения, но в одном из следующих сюжетов зашла речь о том, что покончил с собой какой-то генерал, и причиной его самоубийства называли тяжёлую форму онкологии. Зайдя в комнату, чтобы переключить телевизор на другой канал, я посмотрела на мужа и увидела на его лице то самое выражение. Вот тогда я сразу всё поняла.
Гриша, конечно, ни словом не обмолвился, но по его глазам я поняла, что эта идея крепко засела в его сознании. Не скажу, чтобы муж был очень религиозным человеком, но тогда в Афганистане он принял не только боевое крещение, но и православное, и все последующие годы жил по вере. И вот теперь болезнь испытывала его, искушая быстрым избавлением от мучений и от тягостного ожидания неотвратимого конца.
НА ВОПРОС О ПРАВОМЕРНОСТИ ЭВТАНАЗИИ
НЕЛЬЗЯ ОТВЕТИТЬ ОДНОЗНАЧНО.
НО МНОГИЕ ТЯЖЕЛЫЕ БОЛЬНЫЕ
ВОСПРИНИМАЮТ ЕЕ СКОРЕЕ КАК БЛАГО.
С того дня я больше не рисковала оставлять мужа дома одного даже на полчаса. Когда мне предстоял поход за рецептом и в аптеку, договаривалась с дочкой. Света оставляла ребёнка у подруги на день и приезжала к нам, с ним вместе не получалось. Антошке тогда едва исполнилось пять лет, и он был совершенным непоседой, больше десяти минут на месте не мог усидеть. В другое время Грише, конечно, и хотелось бы пообщаться с внуком, а теперь шум, гам и неугомонная беготня ребёнка сильно утомляли деда, он становился ещё более раздражительным.
Я ничего не стала говорить Грише о тех мыслях, что поселились в его голове, язык просто не поворачивался. Да и что можно сказать человеку, которому только смерть сулит освобождение? Что самоубийство это грех? Разве можно осуждать его и упрекать за такие мысли? Так что мы с дочкой не пытались его в чём-то разубеждать, обходили стороной эту тему. Просто старались быть вдвое внимательнее и не оставлять его одного, и плюс ко всему избегать просмотра новостей. Хотя проблему это, конечно, не снимало.
Районный онколог во время одного из своих последних визитов, видя крайне тяжёлое состояние мужа, предложила выписать ему направление в хоспис, говорила, что там Грише будет обеспечен надлежащий уход и качественное обезболивание, и что всё это совершенно бесплатно. Я тогда категорически ответила нет, мне казалось просто немыслимым сдать мужа в богадельню, отправить его умирать среди чужих людей, которым до него не будет дела. Именно так я тогда воспринимала само слово хоспис – для меня оно означало государственный приют для умирающих нищих.
Изменить моё решение, вопреки стойкому предубеждению, меня заставил второй инсульт, случившийся за несколько дней до майских праздников. Это была настоящая катастрофа. Меня на скорой увезли в больницу, и я не находила себе места от переживаний. Дочка панически боялась ставить отцу уколы, опасалась, что может навредить ему своей неловкостью. Плюс лекарства были на исходе, а впереди предстояли долгие выходные, нужно было срочно идти за рецептом. Я не могла даже представить, как Света будет со всем этим справляться, успеет ли до праздников. Нужно было переоформлять заявление на её имя, пройти кучу кабинетов, собрать подписи. С кем она оставит ребёнка и кто будет присматривать за Гришей всё это время? Близких, кого можно было бы попросить о такой помощи и кто действительно смог бы это сделать, у нас не было, а времени на поиск профессиональной сиделки не оставалось совсем.
В этой ситуации единственным спасением для нас стало отправить Гришу в хоспис, хотя бы на несколько дней. Особых надежд на бесплатный «надлежащий уход» мы с дочкой не питали, но рассудили, что там ему, по крайней мере, проколют нужные лекарства, к тому же он будет под наблюдением, и риск, что ему удастся осуществить свои намерения, сведётся к минимуму. Утешались этим.
Света позвонила нашему онкологу, объяснила ситуацию. Врач приехала в тот же день, осмотрела Григория, сделала инъекцию последнего из оставшихся на тот момент препаратов. Направление и выписка из истории болезни были у неё на руках, и она сразу же позвонила в хоспис. Выездная бригада оттуда прибыла чуть ли не в течение часа. Так муж оказался в хосписе.
Моё собственное состояние было довольно тяжёлым, но стабильным – успели вовремя оказать помощь. Частично парализовало левые руку и ногу, но шансы на восстановление были неплохими.
Дочери я категорически запретила ко мне приезжать, настаивала на том, чтобы она всё своё время, какое только удастся выкроить, уделяла отцу. Однако через три дня они с Антоном всё же приехали ко мне. Света рассказывала, что об отце в хосписе хорошо заботятся, дают все необходимые препараты, что там очень внимательный персонал, к отцу приходят психолог и даже священник. Зная мой скептицизм, она сняла на телефон несколько фотографий.
Я немного успокоилась, хотя, конечно, в такую сказку поверить было трудно. Слова дочери звучали искренне, да и Антошка с восторгом рассказывал, что там красиво и смешные попугайчики, и дедушка хорошо себя чувствует. Но что может понимать в таких вещах пятилетний ребёнок? Так что сомнения у меня всё же оставались. До тех пор, пока я не увидела всё своими глазами.
Спустя неделю Света, видя, что постоянное беспокойство о муже мешает моему собственному выздоровлению, переговорила с врачом, забрала меня на полдня из больницы под расписку и свозила в хоспис. На меня, конечно, очень сильное впечатление произвели и вся обстановка, и воистину тепличные условия, которые там созданы для пациентов, и сердечное, чуткое отношение к ним всего персонала. Причём бросалось в глаза, что здесь это обычная норма поведения, а не видимость, специально создаваемая для какого-нибудь высокопоставленного ревизора из министерства.
ХОСПИС – ЭТО НЕ ПРИЮТ И НЕ БОГОДЕЛЬНЯ ДЛЯ НИЩИХ.
ХОСПИС – ЭТО МЕСТО, ГДЕ ЧУТКИЕ И ГОТОВЫЕ ПОМОЧЬ
ЛЮДИ ОТДАЮТ СВОИ СИЛЫ И ЛЮБОВЬ ТЕМ,
КОМУ ОНА ОСОБЕННО НЕОБХОДИМА.
Но больше всего меня поразили перемены в состоянии и настроении мужа. Гриша заметно приободрился при моём появлении и даже сделал попытку улыбнуться, что само по себе уже было чудом! Он рассказал, что здешним врачам удалось снять постоянно изнурявшие его приступы тошноты, и он теперь мог даже что-то покушать, не опасаясь обычных последствий.
Предметом же особой гордости Гриши стало то, что с помощью медсестры и ребят-волонтёров ему тут удалось принять ванну и по-настоящему вымыться. Дома, без крепких мужских рук, мы не могли себе позволить такой роскоши, приходилось кое-как обходиться обтираниями, при этом муж очень стыдился собственной беспомощности в таких простых вещах, и это угнетало его. А тут почему-то процедуры не казались унизительными. Вот что стало тогда, пожалуй, моим главным впечатлением об изменениях в состоянии мужа – его радость от ощущения собственной чистоты.
В первый раз Гриша пробыл в хосписе около месяца, Света с Антошкой всё это время навещали его. Дочку там, кстати говоря, обучили делать инъекции – сначала она ставила уколы под присмотром медсестры, а потом уже самостоятельно, так что прежняя боязнь у неё прошла.
Мужу стало значительно легче, и через несколько дней после моей выписки мы его забрали домой. Светлана взяла отпуск за свой счёт и осталась с сыном у нас, ухаживать за отцом и заниматься моей реабилитацией.
Нужно сказать, что Антон нас с дочкой стал всё чаще удивлять, постоянные посещения дедушки в хосписе сказались и на его поведении. Дома он больше не носился как угорелый, старался не шуметь, при этом не боялся подойти к деду и спросить, удобно ли ему, нужно ли что-то. Я даже подумала, может там с ним кто-то поговорил обстоятельно, врач или психолог, откуда такие перемены? Оказалось, что нет, видимо, он просто впитал царившую там атмосферу заботы и внимания, подражая взрослым.
Почти три недели муж провёл дома, за это время дважды его посещал врач выездной службы хосписа, осматривал и корректировал назначения. Потом опять наступило ухудшение, и Гришу снова положили в стационар.
Мы навещали его почти каждый день. Сначала думали со Светланой ездить в хоспис по очереди, чтобы не таскать с собой каждый раз Антошку, но тот неожиданно стал возмущаться, почему его не берут к дедушке. Да и Грише присутствие внука явно было приятно. Раньше ведь они практически не общались, а теперь успели привязаться друг к другу. Больше всего они полюбили вместе «гулять» в холле, где было устроено что-то вроде просторного зимнего сада – огромные фикусы, пальмы, папоротники и даже какие-то лианы, подвязанные к потолку. Словом, очень много зелени, а кроме того, большой аквариум, клетки с канарейками и теми самыми попугайчиками. Волонтёры помогали отвезти Гришу туда прямо на кровати, они с Антошкой наблюдали за рыбками и птичками, и дед рассказывал ему разные истории, о том, например, какой была его мама в детстве, или как мы с ним познакомились.
В один из приездов я застала у палаты мужа священника, который навещал его и раньше. Отец Алексий сказал, что Григорий позвал его, чтобы исповедаться и принять причастие, и он провёл обряд.
В тот раз и я услышала от мужа неожиданное признание. «Я ведь тогда всё уже продумал, – говорил он, – оставалось только дождаться, когда никого не будет дома. Слава Богу, не получилось. Не взял грех на душу и вам не оставил такую горькую ношу».
Позже он попросил меня отыскать телефон своего боевого товарища, с которым они вместе воевали в Чечне, хотел с ним проститься.
Максим сразу же откликнулся на мою просьбу, приехал на следующий день. Он конечно, был очень удручён состоянием друга, они ведь давно не встречались, и он ничего не знал о болезни Гриши. Но старался не показывать вида, держался молодцом и называл его не иначе как командир.
Муж рассказал нам с Антошкой, как Максим, который на десять лет младше его и в то время был совсем необстрелянным и худющим пацаном, вытащил его раненого с поля боя и нёс на себе пятнадцать километров к своим. Раньше муж никогда не делился своими военными воспоминаниями, и для нас эти рассказы стали откровением.
Мне разрешили находиться при муже постоянно, хотя помощи от меня было мало, рука после инсульта ещё плохо шевелилась. Врачи и медсёстры всячески поощряли любые мои усилия, а ещё присматривали, чтобы я не запускала своё собственное восстановление, делала упражнения. Со мной там даже специально занимался терапевт.
Максим теперь приезжал каждый день, привозил Свету с сыном на машине и отвозил обратно домой. Он быстро нашёл общий язык с Антошкой, и теперь они бывали в зимнем саду втроём, маленькой мужской компанией.
Лето было в разгаре, стояла тёплая, солнечная погода, и однажды Гриша произнёс что-то вроде «сейчас бы поваляться на пляже, походить босиком по травке». Недолго думая, Максим пошёл посоветоваться с врачом и назавтра организовал командиру вылазку на природу. Прихватил с собой из дома туристический коврик, толстые одеяла и маленькую подушку, а мы присмотрели небольшую солнечную лужайку в укромном уголке сада.
Максим на руках отнёс Гришу на этот нехитрый «пляж» и осторожно устроил там на лежанке. Мы примостились рядышком на втором одеяле, а Антошка принялся ловить бабочек и кузнечиков. Поймает – приносит деду, а тот полюбуется да и отпускает маленьких пленников на волю. Не передать словами, какое лицо было у Гриши, он буквально сиял.
И сейчас я думаю, что он был по-настоящему счастлив в эти полчаса. На следующее утро он умер.
Максим взял на себя организацию похорон и все прочие вопросы, и мы догадались, что это Гриша попросил его помочь и позаботиться о нас, когда его не станет.
А через год они со Светланой поженились, и я лишь тогда смогла в полной мере осознать всю глубину Гришиной любви к нам, его мудрость и прозорливость. Вспомнила, как часто он сетовал, что у дочки не сложилась личная жизнь и что ребёнок растёт без отца. Думаю, Гриша был бы рад узнать, что его задумка сработала и дочка наконец обрела семейное счастье. А может, он и знает».
