Любовь
Когда Шэрон впервые увидела Мишель, девочку, которой было суждено впоследствии стать матерью Кэма, той было всего пять месяцев и весила она три килограмма и шестьсот граммов. «Задержка в развитии» — так говорили про девочку в больнице. Биологическая мать Мишель, также имевшая задержку в развитии, явно от нее отказалась, хотя официальных документов оформлено пока не было.
Шэрон всей душой полюбила девочку — как и девять других приемных детей, о которых она заботилась. Но Мишель почему-то произвела на нее особое впечатление — может быть, потому что она была такой маленькой, хрупкой и милой. Как бы то ни было, Шэрон и двое ее родных детей были очарованы ею с первого взгляда, и любовь эта лишь укреплялась с каждым днем. Через пять лет Шэрон наконец сумела собрать все документы и оформила официальное усыновление.
Пока Мишель не исполнилось девять лет, никаких проблем в ее поведении Шэрон не видела. IQ у девочки составлял всего 75, и это делало ее застенчивой. Когнитивные трудности могут легко перерасти в социальные сложности — это хорошо известно родителям подобных детей. А может быть, поведение Мишель стало результатом оторванности от матери в течение крайне важных пяти месяцев жизни — Шэрон это прекрасно понимала.
Возможно, проблемы носили наследственный характер. Странное поведение Мишель начало проявляться в тот момент, когда умер ее брат Майк. По мнению Шэрон, это не было простым совпадением. Тот период был крайне сложным для всех членов семьи. Самоубийство Майка потрясло всех.
Каковы бы ни были причины проблем Мишель, Шэрон неожиданно оказалась с неуправляемым ребенком на руках. Девочка так и не смогла окончить школу, но это не помешало ей в дальнейшем постоянно сбегать из дома с разными бойфрендами. Психиатры называют такое поведение «отсутствием привязанности». Шэрон рассказывает об этом более приземленно.
— Мишель потребовалось немало времени, чтобы поверить, что я ее люблю, — рассказала мне Шэрон, когда мы сидели с ней в гостиной, а Кэм спал после обеда наверху. — Ее ожесточение и непослушание проистекали из абсолютной неспособности поверить, что кто-то может ее полюбить.
С подросткового возраста Мишель сбегала из дома и возвращалась, сбегала и возвращалась. Она могла отсутствовать несколько месяцев, и все это время Шэрон не знала, жива ли она.
Друзья и родственники поражались долготерпению Шэрон.
— Они постоянно спрашивали меня: «Почему ты это терпишь? Почему снова и снова принимаешь ее? Она опять разобьет тебе сердце», — рассказывала Шэрон. — А я отвечала им: «Но я же ее мать».
Я призналась Шэрон, что тоже не понимаю, откуда она брала силы. Не трудно ли ей было дарить свою любовь человеку, который сознательно сопротивлялся любви и привязанности?
— Это же семейные узы, — пожала плечами Шэрон.
Верно. Но она рассказывала мне о ребенке, которому не были знакомы семейные узы.
— Но я была привязана к ней, — сказала Шэрон. — Может быть, она и не отвечала мне взаимностью, но я была привязана к Мишель. И этого было достаточно. Я не могу объяснить, почему полюбила ее. Но я любила. Я всегда ее любила.
К. С. Льюис в книге «Любовь» проводит различие между любовью-даром и любовью-нуждой. «Типичный пример любви-дара — любовь к своим детям человека, который работает ради них, не жалея сил, все отдает им и жить без них не хочет. Любовь-нужду испытывает испуганный ребенок, кидающийся к маме».
Беседуя с родителями маленьких детей, я постоянно видела любовь-нужду, и с такой любовью ничто не сравнится. Большинству взрослых незнакомо абсолютное обожание, когда человека возводят на недостижимый пьедестал, и ничто не может его оттуда сбросить. Такое чувство незнакомо многим людям, как бы сильно ни любили их супруги или друзья.
— Может быть, это эгоизм, — сказала одна женщина из группы Энджи, — но в этом возрасте мы составляем весь их мир. И мне это нравится…
— …И поэтому, — закончила ее соседка, — мы не хотим, чтобы они вырастали.
Многим взрослым нужны люди, которых можно было бы любить. Но у маленьких детей любовь почти неотличима от нужды, и это делает их обожание особенно мощным. Дети живут настоящим, им легко прощать. У них еще не сформировался психический механизм обиды. («Когда я прошу прощения, она сразу же меня прощает, — сказала нам еще одна участница семинара. — Она говорит мне: хорошо, мамочка, все хорошо».) Малыши и дошкольники не умеют дуться, копить обиду, ставить условия для своей любви. Они просто любят. И все.
И все же с наибольшим жаром родители говорили о любви-даре, а не о любви-нужде. Любовь-нужда исходит от детей. Любовь-дар отдают родители. С любовью-даром бывает трудно, что бы ни утверждали авторы жизнерадостных книг о современном родительстве. Многим родителям это не дается так легко и просто, как от них ожидают.
Мало кто, взяв на руки новорожденного, мгновенно преисполняется ощущения любви-дара. Эта любовь расцветает со временем. Эту мысль прекрасно высказала Элисон Гопник в книге «Философское дитя». «Не следует думать, что мы заботимся о детях, потому что любим их, — написала она. — Нет, мы любим их, потому что заботимся о них».
Именно такую любовь испытывала Шэрон к Мишель. Воспитывая ее день за днем, она полюбила эту девочку, привязалась к ней и хотела защищать ее, несмотря ни на что. И сложное поведение Мишель в подростковом и взрослом возрасте никак не могло повлиять на эту любовь.
Я не хочу сказать, что любовь-дар доступна лишь родителям или что родители преуспели в ней больше, чем люди, не имеющие детей. Очень часто родители ставят условия для своей любви. Случается и такое, что родители с ужасом обнаруживают, что вовсе не любят своих детей.
Шэрон прекрасно помнила собственное прошлое за десятки лет до появления в ее жизни Кэма. Они с мужем развелись очень рано, и Шэрон сильно страдала — причем не только морально. Иногда ей не хватало средств на то, чтобы приготовить детям на обед что-то, кроме бутербродов. Она упустила многие важные моменты жизни — первые шаги и первые слова своих детей, — потому что все свое время тратила на поиски преподавательской работы.
После самоубийства Майка Шэрон пережила тяжелую депрессию, которая не прошла бесследно. Даже будучи дома, она словно отсутствовала, и дочери ее переживали двойную утрату — они потеряли не только брата, но и мать.
— Не хочу сказать, что я была плохой мамой, — сказала мне Шэрон. — Но я очень нуждалась. Я должна была воспитывать детей, но я не могла дать им все необходимое.
Шэрон полна сочувствия к той молодой женщине, какой она была когда-то. Она понимает, что жизнь ее была бы проще, если бы общество хоть чем-то ей помогло. Но сложности того времени определили ее внутреннюю жизнь и последующий выбор.
— Я знала, что не смогу внушить детям представление о том, что мир безопасен, что они всегда смогут получить помощь, если она им понадобится, — сказала мне Шэрон. — Это знание определило мою жизнь и то, что я делаю для других людей. Именно оно определяет все, что я делаю для Кэма.
Кэм же много лет спустя дал ей возможность проявить все свои лучшие качества. Именно это и делают дети: с ними мы проявляем себя с лучшей стороны, даже если до их появления катастрофически не желали этого делать.
Бескорыстная и щедрая любовь требует усилий. К. С. Льюис пишет: «Да ведь всякий ребенок порой невыносим, а многие дети — чудовищны!.. Да ведь во всех, и в нас самих, что-то вынести невозможно». Но когда мы проявляем свои лучшие качества, то можем преодолеть эти несовершенства и любить своих детей, думая только об их благе.
«Существует много способов приближения к этому идеалу и умению заботиться о других — и способы эти не связаны с детьми, — пишет Гопник. — И все же забота о детях — это самый быстрый и эффективный способ почувствовать себя хотя бы отчасти святым».
Прошло около полутора часов. Неожиданно на лестнице появился Кэм.
— Кэмерон! — воскликнула Шэрон. — Ты проснулся! Спускайся к нам, милый!
Мальчик, перепрыгивая через ступеньки, бросился к бабушке и радостно обнял ее. Она похлопала его по спине.
— Ты хорошо спал?
Мальчик кивнул. Трудно не заметить, что по сравнению с утром Шэрон выглядит гораздо счастливее. Я спросила, заметила ли она, что улыбка, которая появилась еще в лягушатнике, так и не сошла с ее лица.
— Нет, — ответила она. — Но я люблю воду. Наверное, поэтому у меня такое хорошее настроение. — Шэрон задумалась на минуту, а потом продолжила: — Я люблю детей, я люблю воду — а там было и то и другое. И я знала, что Кэмерону там будет весело. Я так счастлива, когда ты смеешься! — обратилась она к Кэму. — Ты хохотал! Ты пил воду! И я была счастлива!
Вот так Шэрон смогла стать чуточку святой. Она — человек религиозный, активно участвующий в жизни своей католической церкви. К Богу у нее отношение двойственное.
— Мне ближе Иисус, чем Бог, — говорит она, но все же она верит в Евангелия и социальную справедливость. — Я считаю, что нужно заботиться о тех, кто не имеет того, в чем нуждается.
Именно так она относилась к Мишель — Шэрон пыталась дать ей то, что девочке было нужно.
— И я кое-что получила взамен, — сказала Шэрон, немного подумав. — Она приняла мою любовь.
Шэрон считала, что это — настоящий дар. Мишель было трудно довериться кому-либо. Еще труднее ей было принимать любовь. Для Шэрон много значило, что Мишель научилась принимать ее любовь.
— Мне нравилось любить ее, — сказала она. — Я обещала любить ее. И это обещание много для меня значило. Я не была бы тем, кто я есть, если бы приняла на себя обязательство и не выполнила его.
Шэрон вспоминала день усыновления, когда судья должен был вынести окончательное решение.
— Он посмотрел на меня и сказал: «Вы понимаете, что не сможете от нее отказаться». И я ответила: «Да, я понимаю. Я беру ее навсегда». Это было судьбоносное решение. Я сделала свой выбор, хотя у меня были варианты. Но как только решение было принято, обо всем остальном я забыла. Так было правильно.
И теперь она приняла на себя те же обязательства по отношению к Кэму. В тридцать два года Мишель вернулась к Шэрон после очередного многомесячного отсутствия и сказала, что беременна. Тогда она не знала, что у нее четвертая стадия рака шейки матки, потому что никогда не обращалась к врачам и не проходила обследований.
Кэм родился на двадцать восьмой неделе. Перспективы выживания у него были не лучше, чем у его матери. После родов Мишель прожила всего девять месяцев. В последние месяцы ее мучили страшные боли. К ней нельзя было прикоснуться, и она не могла взять сына на руки. Ее последним желанием было, чтобы Шэрон позаботилась о мальчике.
И Шэрон делает это — пусть не идеально, но в меру своих сил. Сегодня Кэм живет в той самой комнате, где его мать провела последние дни.
— Теперь он — моя жизнь, — говорит Шэрон. — Иногда я думаю: «Не лучше ли ему было бы с двумя родителями, которые могли бы быть гораздо моложе меня?»
Кэму три, Шэрон — шестьдесят семь.
— А потом я отвечаю себе: «Может быть. Но где мне их найти? И как я могу быть в них полностью уверена?» А раз уж я не могу их найти и не могу быть уверена, то пусть он живет со мной.
Альберт Эйнштейн однажды сказал, что человек может жить по-разному: он может жить, не считая чудом совершенно ничего, а может считать чудом абсолютно все. Шэрон обвела взглядом свою гостиную. Кэм уютно устроился в кресле. На коленях у него лежала книжка Ричарда Скарри «День в аэропорте».
— Когда Кэм родился, — сказала Шэрон, — он весил 1350 граммов и был всего 35 сантиметров ростом. И вот, не прошло и трех лет, а он сидит здесь, скрестив ноги, и читает книжку. Разве это не удивительно и не прекрасно?
Мы обе посмотрели на мальчика.
— Как это могло получиться? — закончила Шэрон. — Мы начали с нуля. И посмотрите на него. Теперь у него все хорошо, верно?
