Вспоминающее я
В вечернем классе для отцов в городе Сент-Пол выступал Пол Аршамбо. Он не был похож на других отцов, пришедших на семинар. Большинство участников стали папами впервые — или имели, к примеру, трехлетнего ребенка и новорожденного. У Пола было четверо детей. Младшей дочери исполнилось три года, а старшему сыну было уже одиннадцать.
— Сейчас, когда Бен и Айзек выросли, — сказал Пол, — я скучаю по тем дням, когда они сидели на своих высоких стульчиках и ели руками. Нора (младшая дочь) выводит меня из себя своими выходками. Но я точно знаю, что через год-два я скажу себе: «Как же это было весело!»
Папа полуторагодовалого сына Крис удивился:
— Зачем так долго ждать? Я и сейчас чувствую то же самое…
— А мне целый день приходится бороться с иным чувством, — вмешался третий мужчина. — Я не могу дождаться, когда же он наконец вырастет!
— Не знаю, — покачал головой Пол. — Может быть, меня мучает окончательность произошедшего. Я знаю, что вернуть эти годы больше не удастся. А может быть, к тому времени я просто забуду о том, как тяжело мне приходилось.
В группе разгорелся спор.
— Но вот еще что, — сказал Пол. — Готов побиться об заклад, что если бы сейчас социолог предложил мне оценить радости своей жизни, когда моему ребенку три года, а потом пришел ко мне через пять лет и попросил рассказать о моих радостях, когда ребенку было три года, то получил бы совершенно разные ответы.
Пол очень точно определил один из главных парадоксов процесса исследования человеческого состояния: в памяти события предстают совсем не в том свете, в каком мы ощущаем их в реальном времени. Психолог Дэниел Канеман очень точно определил это различие. Он пишет о «чувствующем я» и «вспоминающем я».
Чувствующее я — это я, которое живет в этом мире и должно, по крайней мере теоретически, контролировать события повседневной жизни. Но все оказывается не так. На самом деле значительно более важную роль в нашей жизни играет вспоминающее я. Особенно усиливается эта роль, когда мы принимаем решения или планируем будущее.
Это странно, потому что вспоминающее я более подвержено ошибкам: наши воспоминания идиосинкратичны, избирательны и подвержены разнообразным предубеждениям. Мы склонны верить, что завершение эпизода — это и есть его ощущение в целом. Таким образом, целый фильм, продолжительный отпуск или даже двадцатилетний брак может быть навсегда испорчен плохой концовкой. И мы будем вспоминать это событие как нечто ужасное, хотя до неприятной развязки могли испытывать радость и даже наслаждение.
Ключевые моменты и кардинальные перемены мы запоминаем ярче того, чем занимались часто. Для воспоминания совершенно неважно, как долго что-то продолжалось. Выступая с лекцией в 2010 году, Канеман говорил, что две недели отпуска не могут вспоминаться с большей теплотой и яркостью, чем одна неделя, потому что дополнительная неделя практически не дала нового материала для оригинального воспоминания. (И при этом не следует забывать, что чувствующее я получало истинное наслаждение от этой самой дополнительной недели отпуска.)
В той же лекции Канеман говорил о том, что его всегда поражала удивительная сила вспоминающего я. «Почему мы придаем такое значение воспоминаниям? — спрашивал он у слушателей. — Почему воспоминания всегда ярче опыта? Понять это нелегко».
Но для меня ответ очевиден: дети. Вспоминающее я позволяет нам сохранить их навсегда. Опыт родительства больше, чем что-либо другое, обнажает пропасть между чувствующим и вспоминающим я. Чувствующее я говорит исследователям, что нам больше нравится мыть посуду, спать, делать покупки или отвечать на электронные письма, чем проводить время с детьми. (Я имею в виду проведенный Канеманом опрос 909 женщин из Техаса.) Но вспоминающее я заявит ученым, что никто и ничто не дает нам больше радости и наслаждения, чем наши дети.
Возможно, это не повседневное счастье. Но мы думаем об этом счастье, вспоминаем о нем и строим на нем всю свою жизнь.
Именно об этом и говорил своим товарищам по семинару Пол.
— Проиллюстрирую свои слова примером, — сказал он. — В эти выходные мы с детьми отправились на хоккейный турнир старшеклассников. Это было настоящее безумие — пойти на хоккей с трехлетней девочкой. Усадить ее на место было почти невозможно. И тут к нам поднялась женщина и спросила: это все ваши дети? — Пол попытался мимически изобразить изумление своей собеседницы. — Я ответил: да. — На этом слове он закатил глаза, но потом что-то припомнил и повторил совершенно иным, полным гордости тоном: — Да! В тот момент я подумал, что поведение детей кажется мне невыносимым. Но стоило мне хотя бы на долю секунды отвлечься и посмотреть на себя по стороны, я понял: как же это здорово!
Полу нужно было отвлечься от происходящего, чтобы понять его глубинный смысл. И это неудивительно. Многие родители говорят, что испытывают полное счастье, вспоминая о детях. И в то же время счастья нет в те моменты, когда они ругаются с подростками из-за несделанных домашних заданий или ловят малышей, которые тянут в рот все, что находят на полу кухни.
В 2007 году был проведен опрос, в результате которого выяснилось, что 85 процентов родителей считают свои отношения с младшими детьми самыми важными для личного счастья и ощущения самореализации — гораздо более важными, чем отношения с супругами, родителями, друзьями и уж конечно, гораздо важнее работы. Когда ученые просили подумать, что делает людей счастливыми, ответ был однозначным: наши дети.
О том же в Филадельфии говорил мне Чиксентмихайи. Когда он наблюдал за людьми в реальном времени, то во время общения с детьми у них не было ощущения потока. Но стоило попросить мам вспомнить самые счастливые моменты, то почти все они вспоминали что-то связанное с детьми. «Особенно часто они говорили о том, как читали им книги или наблюдали за их играми и занятиями».
«В наших опросах, — говорит профессор психологии Северо-Западного университета Дэн Макадамс, — есть раздел, в котором мы сосредоточиваемся на важнейших событиях, самых печальных событиях и поворотных точках». Макадамс изучает, как человек формирует собственную идентичность на тех историях, которые о себе рассказывает. Он побеседовал с сотнями взрослых мужчин и женщин, а затем проанализировал их рассказы, пытаясь выявить стандарты.
«Самым важным событием для взрослых людей среднего возраста было рождение первого ребенка», — говорит профессор. Это справедливо и для мужчин, и для женщин.
Придумывание историй, как говорит Канеман, это естественная реакция на воспоминания. Эпизоды, которые мы запоминаем, становятся частью нашей идентичности, сложносочиненной человеческой личности. Вспоминающее я — это и есть то, кто мы есть, хотя в реальной жизни мы живем своим чувствующим я. Об этом Канеман пишет в книге «Мышление, быстрое и медленное».
Если это действительно так, если мы — это наше вспоминающее я, то совершенно неважно, что мы чувствуем в моменты реального общения с нашими детьми. Они играют в нашей жизни важнейшую роль. С ними мы переживаем самые высокие свои взлеты и самые низкие падения. Без этой сложности мы не чувствовали бы себя настоящими людьми.
«Невозможно создать хорошую историю, пока не произойдет отклонения от ожидаемого, — говорит Макадамс. — А воспитание детей всегда полно колоссальных неожиданностей».
В процессе переживания наши истории могут не всегда быть приятными. Они могут быть абсолютно неприятными, но обретают теплоту в наших воспоминаниях.
«Полагаю, это вопрос философский, а не психологический, — говорит профессор психологии из Корнелла Том Гилович. — Следует ли ценить сиюминутное счастье выше глобальной оценки всей своей жизни?» Сам профессор не может ответить на этот вопрос, но в приведенном им примере ощущается определенная двойственность.
Он вспоминает, как в три часа утра смотрел с детьми телевизор, когда они болели. «Не могу сказать, что тогда нам было очень весело, — говорит он. — Но теперь я частенько вспоминаю, как мы проснулись и сели смотреть мультфильмы».
