Мать, до которой не достучаться
— Мама, ты взяла мои темные очки? — спрашивает тринадцатилетний Бенджамин Шу, открывая дверцу машины. Сейчас 2.45. У него только что закончились уроки в школе. Он швыряет свой рюкзак на заднее сиденье и садится рядом.
Мать, Лан Чжан, отвечает ему по-китайски. Они с Беном всегда говорят по-китайски. Но, поскольку с ними я, она переходит на английский.
— Хочешь что-нибудь съесть? Фруктов? Или воды?
— Нет, — отвечает Бен. — Сколько мне нужно будет кататься?
— Два часа.
— Что-о-о? — хмурится мальчик. Вообще-то он не склонен к такому поведению. Он вполне уверен в себе, спокоен и всегда улыбается. Именно он организует наше общение с мамой, хотя Лан Чжан отлично говорит по-английски. — У меня столько уроков! Завтра у меня контрольная по математике.
Лан, которая тоже постоянно улыбается и не придает значения условностям (она в джинсах, без украшений, если не считать маленького проволочного браслетика на запястье), удивленно смотрит на сына в зеркало заднего вида:
— Что? Контрольная же в пятницу!
— Нет, завтра. И еще диктант.
— Сколько же тебе нужно времени на подготовку?
— Ну, часа три…
Теперь уже хмурится мама.
— Не хочешь подремать? У тебя есть полчаса.
До спортивного центра с катком ехать довольно долго.
Бен отрицательно качает головой.
— Ну, как хочешь… Что нового в школе?
— Ничего, кроме уймы домашних заданий! — криво усмехается Бен.
— Ты уже два раза сказал об этом! Можешь поговорить об этом с тренером. — Лан сочувственно улыбается. — Бедняжка Бен, как тебя все замучили.
Если мы вернемся к стереотипам, то Бен может показаться типичным ребенком матери-тигрицы. До шестого класса он учился в престижной школе Хьюстона, а сегодня учится в одной из самых известных частных школ города — в школе Сент-Джон. В шесть лет он начал заниматься фигурным катанием, и сегодня тренируется шесть дней в неделю.
В двенадцать лет Бен занял четырнадцатое место на молодежном чемпионате США. По вторникам он посещает вечерние занятия бойскаутов, по воскресеньям берет уроки фортепиано. Каждый день он играет на рояле не меньше получаса. В школе он почти отличник. Разве за подобным не стоит истинная мать-тигрица?
Мать Бена, Лан, действительно истинная мать-тигрица. Но она идеально демонстрирует тот нюанс, который ускользает из любых споров о родительстве (или о сходных проблемах). Лан очень мягкая. Ее тревога не приводит к агрессии. Ее реакция куда ближе к двойственности и уязвимости. Большинство занятий Бена — это не ее идея. Он сам захотел заниматься фигурным катанием, увидев в Рождество фигуристов на местном катке. Он сам проявил интерес к игре на рояле, услышав, как играет соседский ребенок.
И Лан не стала записывать Бена на программу внеклассного развития Кумон, которая зародилась в Японии в 1950-е годы, а сейчас приобрела огромную популярность в Хьюстоне. Когда Бен был в четвертом классе, она попыталась это сделать, но ему это не понравилось, и она не стала настаивать.
— Честно скажу, — призналась Лан мне, когда мы сидели на катке и наблюдали за тем, как катается Бен, — эта программа мне самой не нравилась. Я — китаянка, а в Кумон такие строгие правила. Мне это претит. Я всегда хотела, чтобы Бен рос как нормальный ребенок.
И действительно, Бен имеет всего один балл преимущества в математике (как и дочь Лесли), тогда как у многих его друзей два балла. Для Лан этого достаточно. Идея, что превосходства уже недостаточно, а требуется суперпревосходство, которая в настоящее время захватила умы, ее очень беспокоит. Она говорит, что вздрагивает, когда подруги или другие родители сравнивают результаты стандартизованных тестов.
— Я не хочу, чтобы Бен это слышал, — говорит она. — Я хочу, чтобы он рос нормальным ребенком и знал, что если хочет чего-то добиться, то нужно постараться. Но насиловать его я не хочу.
Читала ли Лан книгу Эми Чуа «Боевая песнь матери-тигрицы»?
— Не всю, — отвечает Лан. — Для меня это слишком драматично. И по опыту могу сказать, что даже если мамы ведут себя как тигрицы, то никогда не признаются в этом открыто.
С матерями-тигрицами Лан роднит то, что она готова пойти на все во имя благополучия своего ребенка, хотя ее жизнь не предвещала ничего подобного. Она выросла в семье известных китайских художников и интеллектуалов и всегда стремилась к самовыражению. У отца она брала уроки скрипки. Печатать свои стихи и статьи она начала уже в восемь лет. Окончив пекинский университет, Лан работала журналистом и редактором. Когда онкологический центр Андерсона предложил ее мужу Цзяну работу по специальности, Лан переехала в США, где какое-то время работала в китайской газете.
Но после рождения Бена все изменилось. Первые четыре года она сидела с ним дома, а когда мальчик пошел в детский сад, не захотела возвращаться к редакторской деятельности, поскольку такая работа оставляет слишком мало свободного времени. Она пошла на курсы биологии и теперь работает в детской больнице Техаса, занимаясь исследованиями в области генной терапии.
Работа у Лан сложная, да и не самая любимая. Ей всегда нравилось писать. Но зато у нее короткий, нормированный рабочий день, и вечера она может проводить с сыном. Каждое утро она отвозит Бена в школу. В выходные Лан или ее муж возят мальчика на уроки фортепиано, и она же возит Бена на каток; в выходные и вечерами во вторник она возит его на занятия скаутской группы.
Я заметила, что Лан очень много времени проводит в машине.
— Это ужасно, — вздохнула она. — Если бы мы жили в Шугар-Ленде, все было бы проще, но тогда пришлось бы далеко ездить на работу.
Лан задумчиво посмотрела на каток.
— А что будет, если однажды он скажет мне: «Я больше не хочу кататься, лучше буду заниматься баскетболом»? С другими детьми такое случается… Дети… С ними все бывает.
Мне подобное предположение показалось маловероятным. Этим летом Бен провел семь недель в Колорадо-Спрингс, где каждый день с шести утра до шести вечера занимался на катке. Вернувшись домой, он по настоянию отца записался на математические курсы в Интернете. Летом Лан удалось взять отпуск на пять недель, чтобы провести его за городом. На три недели к ним присоединился и папа Бена.
Я сказала, что Бен вряд ли бросит занятия.
— Я бы никогда так не поступила, — сказала Лан. — Я говорю ему: «Если тебе это нравится, я готова тратить время, деньги и силы. Я поддержу тебя, а ты должен стараться делать все самым лучшим образом».
Но подобные затраты — времени, денег и сил — для Лан не имеют значения. Важнее всего для нее эмоциональный капитал, который она вкладывает в жизнь сына.
— Родители хотят, чтобы их дети были идеальными, — говорит она. — Но это невозможно. И на катке это прекрасно заметно.
Бен как раз выполнял сложный элемент.
— Видите, как он прыгнул?
Я видела — не заметить этого было невозможно.
— Это двойной аксель, — сказала Лан. — Но он не идеален. Если прыжок у Бена получится, он обрадуется. Если нет — расстроится. И я расстроюсь тоже. Очень трудно держать эмоции под контролем.
За Беном, заложив руки за спину, стала кататься женщина с длинным конским хвостом. Лан объяснила, что это тренер, Шэннон. Мы стали наблюдать за ними. Бен катался превосходно.
— Ему очень нравится фигурное катание, — сказала Лан, подумав о том же.
Она наконец расслабилась, и на лице ее отразились удовольствие и гордость. Не могу поверить, что это мой мальчик.
— Если говорить о сухой логике, думаешь: «Это всего лишь фигурное катание. Детям это нравится», — сказала она. — Но только до первых соревнований! Невозможно остаться в стороне. В это втягиваешься.
Она снова посмотрела на лед.
— Моя жизнь состоит из трех частей, — сказала она. — Одна — это работа. Вторая — Бенджамин. А третья начинается после десяти, когда я берусь за перо и редактирование. Но иногда я слишком устаю для этого.
А если бы у нее было больше времени на себя, стала ли она заниматься писательством?
— Конечно! — кивнула она. — Я хочу написать столько книг!
У нее уже есть два сборника статей, опубликованных в Китае.
— Мне хотелось бы опубликовать сразу три книги. Это серия. Я не могу ее закончить, потому что у меня просто нет времени.
Я спросила, а читал ли ее книги Бен. Лан покачала головой. Это она узнает его мир, а не наоборот. Даже если Бен хотел читать ее книги — а уж если этого и захотел бы какой-нибудь ребенок, то им точно должен был быть Бен, — он не мог этого сделать. В отличие от множества других родителей, Лан никогда не заставляла сына учиться читать по-китайски.
В главе 2 я уже говорила о том, как мамы справляются с задачами воспитания детей. Сдвиг в сторону матерей начинается с самого раннего возраста ребенка. Не так давно Ларо и ее коллега Эллиот Вейнингер проанализировали две базы данных. Каждая касалась семей, имеющих детей-дошкольников. Ученые пришли к выводу о том, что «жизнь женщин переплетена с организованными занятиями детей в гораздо большей степени, чем жизнь их мужей».
Этот факт показался им удивительным, поскольку большая часть этих занятий связана со спортом. (По их версии, среди причин такого положения — что «папы могут исполнять роль тренеров в одном из занятий; но только в одном, все остальное делают мамы».) Мамы продолжают заниматься планированием, логистикой и организацией — точно так же, как делали это раньше. Именно мамы несут на своих плечах основной психологический груз:
«Именно мамы записывают детей на занятия, думают о том, как отвезти их туда, напоминают о необходимости репетиций и тренировок, гладят одежду для концертов и спортивную форму и узнают, где команда должна выступать в следующее воскресенье».
Но самое важное — исследование Ларо и Вейнингера показывают, что «по крайней мере работающим мамам приходится сталкиваться с необходимостью делить время между оплачиваемой работой и организацией свободного времени детей».
Вот почему такие женщины, как Лан, бросают карьеру, чтобы найти место с более гибким графиком. Но организация свободного времени детей, к сожалению, гибкого графика не имеет (скауты собираются только по вторникам) и предсказать ее развитие не всегда возможно («Ты же уже победил на олимпиаде? Так куда же мы поедем в эти выходные?»).
Неделя, испещренная разнообразными занятиями, сменяется неделей, которую авторы назвали «сверхзагруженной». И эти неотложные и требующие времени дела в основном ложатся на плечи женщин. «Их время, — пишут социологи, — менее предсказуемо, чем время их мужей».
Такая особенность использования времени характерна именно для нашей культуры. С одной стороны, количество мужчин, которые считают своим долгом быть основным добытчиком в семье, за последнее время значительно сократилось: с 1980 по 2000 год оно упало с 54 до 30 процентов. С другой стороны, количество американцев, которые считают, что родитель должен находиться дома и заботиться о ребенке, выросло: с 1989 по 2002 год оно увеличилось с 33 до 41 процента.
Другими словами, наше отношение к родителям стало строже, тогда как отношение к работающим женщинам стало более либеральным.
На первый взгляд две тенденции кажутся противоречащими друг другу. Но они же и взаимосвязаны. В нашей культуре существует более неприязненное отношение к работе женщин — и связанному с этим внесемейному воспитанию детей, — чем мы готовы признать.
История это подтверждает. В прошлом, когда женщины только начинали получать образование и независимость, маятник качнулся в другую сторону. Общество неожиданно стало отправлять недвусмысленный сигнал о том, что женщины должны сидеть у домашнего очага.
Этому феномену посвящено множество книг, но лично мне самым убедительным кажется труд Шэрон Хейз «Культурные противоречия материнства». Эта книга увидела свет в 1996 году. По мнению Хейз, сколь бы ни велика была угроза для священного домашнего очага со стороны свободного рынка, женщины все сильнее ощущают на себе давление, принуждающее их к «интенсивному материнству».
Даже самые благонамеренные специалисты по воспитанию детей своими книгами заставляют женщин чувствовать себя именно так. Хейз упоминает сверхпопулярные книги Т. Берри Бразелтона. В своей книге «Работа и забота» (1985) Бразелтон пишет, что «на рабочем месте женщина… должна быть эффективна. Но эффективно работающая женщина — это наихудшая мать для своих детей. Дома женщина должна быть гибкой, любящей и заботливой».
И такое положение дел сохраняется и по сей день, когда процветает всеобщее увлечение активным родительством. Сколь бы привлекательна ни была эта концепция, активное родительство требует огромных затрат времени от матери, которой теоретически не позволяется покидать своего ребенка, пока тому не исполнится три года. Для семьи, которая зависит от заработка обоих партнеров, подобный подход неприемлем. Неприемлем он и для женщины, имеющей иные приоритеты в распоряжении временем.
Вот лишь два недавних примера взаимосвязи между женской независимостью и призывами к активному материнству. В книге «Воспитание Америки» (2003) Энн Халберт проводит виртуозный анализ воспитательных приемов XX века. Она находит множество примеров, которые сохранились до наших дней. Сейчас, когда все больше женщин получают высшее образование, специалисты по воспитанию детей заявляют, что высшее образование — идеальная подготовка к материнству, поскольку дети — это бесконечно интересный объект для изучения и, следовательно, объект, бесконечно достойный культивирования. (Благодаря высшему образованию матери, пишет один из известных специалистов, «ее сын никогда не окажется в печальном положении, понимая, что он знает гораздо больше собственной мамы».)
В 1920-е годы, когда женщины решительно подстриглись и начали пользоваться недавно завоеванным правом голоса, исследователи призывали матерей вернуться домой и уделить больше внимания новой, только что зародившейся сфере развития детей. (В 1925 году в «Нью-Йорк Таймс» писали: «По некоему странному стечению звезд, те же экономические и социальные силы, которые разрушили дом в прежнем его понимании и отправили женщин в мир бизнеса и удовольствий на тех же условиях, что и мужчин, поколебав моральные и этические устои нашей расы, сегодня пробуждают новый интерес к родительским обязанностям».)
Интересно, когда слово «родитель» (parent) впервые стало использоваться в качестве глагола (to parent). Это произошло в 1970 году. В том самом году, когда женщины решительно сорвали свои фартуки, открыли для себя противозачаточные средства и начали бороться за поправку, гарантирующую им равные права, слово «родитель» вошло в лексикон в качестве глагола, обозначающего действие, которым каждый обязан заниматься по гроб жизни.
Но, пожалуй, самым мрачным примером этого явления стали времена Эйзенхауэра, когда появился знаменитый манифест феминизма второй волны, составленный Бетти Фридан, — «Загадка женственности». Эта книга была опубликована в 1963 году. Годы Второй мировой войны стали периодом расцвета женщин: по очевидным причинам они стали выходить замуж позже; им пришлось взяться за работу, которую раньше выполняли только мужчины (особенно в оборонной промышленности); они находились и на линии фронта — в качестве медсестер и военнослужащих.
Но в 1950-е годы маятник качнулся обратно. Хотя женщины продолжали работать, на рынок труда они выходили совсем не с теми амбициями, что десятью годами раньше. В 1950 году средний возраст вступления в первый брак у женщин снизился до 20 лет. «Это самый юный возраст в истории нашей страны, — пишет Фридан, — самый юный из всех стран западного мира. По этому показателю мы приблизились к так называемым слаборазвитым странам».
К счастью, многие проблемы, о которых Фридан пишет в «Загадке женственности», к сегодняшнему дню уже исчезли. Но это не означает, что мы не вступили в новый период борьбы общества с правами женщин. Сегодня эта борьба имеет несколько иной характер.
В 1950-е годы женщины испытывали давление определенного характера — их дом должен был быть безупречным. В анкетах переписи населения женщины, не имевшие работы вне дома, писали: «Род занятий: домохозяйка». И эти слова стали лейтмотивом книги Фридан. Конечно, женщины считали своим долгом быть идеальными мамами, но символом и центральной точкой их усилий был дом. Ужины должны быть роскошными и проходить в точно назначенное время. Постели должны быть безупречно застелены, полы начищены до зеркального блеска.
Естественно, что полная сосредоточенность на подобных занятиях вызывала у женщин ощущение пустоты и отсутствия самореализации. Эту пустоту Фридан назвала «проблемой, не имеющей названия». Главной задачей женщины было поддержание идеального порядка в доме. А если это не приносило ей удовлетворения, то ей просто предлагалось взглянуть на ситуацию под другим углом и осознать свою ошибку: это очень важная работа — и главная для любой женщины. В этом женщин убеждали многочисленные книги и журналы.
В своей книге Фридан цитирует исследовательские документы, которые она тайно получила от консультантов:
«Домохозяйка может повысить престиж обязанностей уборщицы собственного дома путем использования особых, специальных продуктов для каждой домашней работы: одно средство — для стирки одежды, второе — для мытья посуды, третье — для стен, четвертое — для полов, пятое — для жалюзи и т. п. Используя для всех задач одно и то же моющее средство, женщина чувствует себя неквалифицированным работником — техником, а не специалистом».
Таково было решение проблемы, не имеющей названия. Если женщина ощущала беспокойство, если домашняя работа казалась ей не отвечающей высокому уровню образования, ей отвечали, что такая важная задача требует образованных людей. Женщин стали называть учеными в области домашней работы.
Сегодня женщины забыли об этой домашней науке, сегодня они уделяют домашней работе вдвое меньше времени, чем это было во времена Фридан (17,5 часа в неделю против 32 часов в 1965 году). Но они стали домашними учеными другого рода: сегодня они — специалисты в области родительства, и с детьми они проводят гораздо больше времени, чем проводили их мамы.
Об этом сдвиге мне рассказала женщина из Миннесоты. Ее мать называла себя «домохозяйкой», а она сама — «мамой, находящейся дома». Это отражает сдвиг культурных представлений. Сегодня от женщин требуется не безукоризненный дом, а безукоризненное исполнение материнских обязанностей.
Современный рынок, все еще апеллирующий к профессиональным инстинктам женщин, предлагает мамам ту же дифференциацию продуктов для детей, какую шестьдесят лет назад предлагал в сфере чистящих средств. В 1950-е годы женщины ощущали себя специалистами, точно знающими разницу между чистящим средством для плиты, воском для паркета и спреями для дерева. Сегодня они должны точно представлять разницу между игрушками, развивающими навыки решения проблем, и теми, что способствуют развитию воображения.
Изменение определений подразумевает, что игра с ребенком — это не игра, а работа, точно такая же, какой раньше была работа по дому. Детские отделы магазинов — это то же самое, чем в 1950-е годы были отделы хозяйственные. Длинные полки, заставленные книгами по воспитанию детей, — это сегодняшний эквивалент «хорошей домохозяйки». Современным женщинам предлагается докторская степень в материнстве — точно так же, как в 50-е годы предлагалась степень в сфере домашней работы.
Бунтарские реакции на подобные стандарты соответствуют времени. В конце 1960-х и начале 1970-х годов женщины выступили против «идеального дома». В 1967 года Сью Кауфман написала «Дневник отчаянной домохозяйки», в 1973 году Эрика Джонг опубликовала «Страх полета», где был такой пассаж об идеальной женщине: «Она готовит, убирается, ходит по магазинам, следит за счетами, выслушивает всех членов семьи… Я — не идеальная женщина. У меня слишком много других занятий». Сегодня же бунтарская реакция заключается не в том, чтобы быть плохой женой. Сегодняшних бунтарок считают плохими мамами — именно так называется сборник очерков Айелет Вальдман, опубликованный в 2009 году.
Истории материнских «преступлений» захватывают наше воображение, потому что в обществе по-прежнему господствует императив «интенсивного материнства», и мамы изо всех сил пытаются получить моральную поддержку.
Хейз замечает, что каждый раз, когда мамы, сидящие дома с детьми, говорят о своем двойственном отношении к сделанному выбору, то оправдывают свое решение, заявляя, что пребывание мамы дома полезно для детей. А когда о той же двойственности говорят работающие мамы, то они приводят тот же аргумент. По их словам, работа полезна для детей.
«Подавляющее большинство этих женщин, — пишет Хейз, — не говорят, что дети — это сплошная головная боль, и оплачиваемая работа приносит им больше удовольствия». Они аргументируют свою позицию тем, что дополнительный доход позволяет детям заниматься на интересных для них курсах и в кружках. Они говорят, что дают детям пример рабочей этики. Работа делает их более ответственными родителями и улучшает качество времени, проводимого с детьми. Детей мамы используют всегда. Это универсальное оправдание любого ответа.
