4. Социальная практика
Практика антипсихиатрии развивается не только как продолжение ее теории. Уникальность ее в том, что импульс к альтернативной практике вызревает и как событие личной истории, становится неизбежным шагом в жизни каждого из антипсихиатров. Повседневная ситуация психиатрии тех лет приводила обычных врачей к антипсихиатрическим настроениям в клинике.
Исходной точкой практики антипсихиатрии в плане личной истории становится то, что можно назвать ролевым сдвигом. Медицина вообще или психиатрия в частности, несмотря на декларируемый гуманизм, основана на достаточно четкой ролевой стратификации, и это следствие не только ее функции как социальной институции. Врач должен удерживать себя от излишней идентификации с пациентом, оберегая себя от эмоционального выгорания, а также следуя идеалу объективности и незаинтересованности для адекватного оказания медицинской помощи. Бесчувственный врач – горе для пациентов, но врач излишне эмоциональный – плохой профессионал, этот баланс и пытается уже много столетий соблюсти медицина.
Ролевой сдвиг – следствие нарушения этого баланса. Практически все антипсихиатры вспоминают эпизоды из своей жизни, когда они встали на сторону пациентов и так и не смогли вернуться к собственной идентификации как врачей. Лэйнг проводил часы со своим первым пациентом Джоном, а также навсегда запомнил студенческий разбор случая, когда он обманулся в идентификации, приняв врача за пациента. Мошер говорит о внезапном осознании факта собственной смертности и беспомощности, о том, как, будучи молодым врачом, он внезапно понял, что было бы с ним, если бы он оказался в той же больнице, где он тогда работал. Осознание необходимости чего-то другого пришло к ним не от теории, а из собственной жизни и собственного профессионального опыта. Биографии антипсихиатров изобилуют подобными рассказами о когда-то пришедших к ним откровениях.
Опыт ролевого сдвига, опыт сомнения и его рефлексия дали в плане личной истории первоначальный импульс антипсихиатрической теории, а потом и сам опыт, и эта теория вместе стали основой для вызревания социальной практики.
В рамках антипсихиатрии развиваются различные модели социальной теории, а статус и содержание психиатрии описываются исключительно с социально-гуманитарных позиций. Психиатрия перестает пониматься как наука и практика лечения и трактуется исключительно в ее изначальном смысле – как социальная институция и дисциплинарная структура. Отойти от этой неизживаемой сущности и призывает антипсихиатрия, именно эта цель лежит в основе ее социальной практики. Если говорить об эпистемологическом смысле практического поворота антипсихиатрии, то одним словом его можно обозначить как деинституционализацию, смысл которой – очищение психиатрии от ее институционального прошлого. Критика институциональной сущности психиатрии – это исходная точка всех антипсихиатрических проектов.
Это очень неоднородное по характеристикам и целям пространство условно можно разделить на несколько групп, конечно, с той оговоркой, что в этом делении неизбежно возникает ряд натяжек. В практике антипсихиатрии условно просматриваются: 1) антипсихиатрические эксперименты – «Шумная комната» Лэйнга, «Вилла 21» Купера, эксперимент Розенхана и проч.; 2) альтернативные проекты, включая англоамериканские (Кингсли-холл, «Сотерия», «Уиндхос» и др.) и французские («La Borde») терапевтические сообщества-коммуны; 3) проекты реформирования (демократическая психиатрия и деинституционализация в Италии). Разумеется, «Вилла 21» – не только эксперимент, но и коммуна, а Кингсли-холл – не только коммуна, но и проект реформирования. Условно такие группы выделить все же можно, поскольку такое разделение в плане теоретического осмысления дает гораздо больше, чем ограничивает: оно позволяет понять цели, особенности и итоги антипсихиатрической практики.
Антипсихиатрические эксперименты направлены не только на вскрытие недостатков психиатрической системы, эффектов медикализации и стигматизации, но и на демонстрацию эффективности альтернативной коммуникативной или терапевтической модели. «Шумная комната» Лэйнга показывала, что при поддержании благоприятной среды, при нормальных коммуникации и отношении больные поправляются намного быстрее: могут следить за собой, ходить в магазин, убирать помещение, вязать и готовить; таким образом, при сохранении включенности в группу и минимальной социальной адаптации патологизация сходит на нет.
Эксперименты стали продолжением критической социальной теории антипсихиатрии, и основания для них заложила уже экзистенциально-феноменологическая психиатрия. Она показала, что психически больной имеет свой мир, конечно, отличный от мира и опыта большинства, но тем не менее полноценный и целостный. Она провела онтологическую реабилитацию психического заболевания, вписав его в онтологический порядок как один из модусов существования. Одновременно в то время медицина не могла предложить разделяемой всеми гипотезы происхождения психических расстройств. Закономерно возникал вопрос о том, зачем содержать больных в столь жестком режиме, зачем лишать их человеческого статуса.
Во время зарождения психиатрии как санкционированной государством дисциплинарной практики хотя и не было сколь-либо научно обоснованного понимания психического расстройства, но существовало общепринятое представление о социальной опасности безумия и необходимости его изоляции. К середине XX в. психиатрия отошла от правовой концепции психического расстройства, но еще не выработала устойчивой медицинской теории. Одновременно стремительное развитие гуманитарных наук, активно рефлексировавших феномен безумия, привело к его онтологической и антропологической реабилитации. Медицина за гуманитарными науками не поспевала.
Психически больной был реабилитирован в своей человечности еще до антипсихиатрии. Она лишь воспользовалась результатами этой реабилитации и поставила вопрос о правомерности и цели дисциплинарной практики психиатрии. Если больной – такой же человек, как и все, но только с другим модусом существования, зачем изолировать его, зачем держать в таких условиях, зачем относиться к нему как к недочеловеку.
В своих экспериментах антипсихиатрия показала, что психиатрия является во многом еще дисциплинарной, а не медицинской практикой, и что она соответствующим образом относится к психически больному человеку, просто изолируя его, но не прилагая усилий к его лечению и психотерапии. Эти эксперименты также обнаружили, что дисциплинарные феномены, к примеру, стигматизация, в рамках психиатрии часто бывают никак не связаны с реальным состоянием больного (как это было в эксперименте Розенхана). Они мешают выздоровлению больных (как акцентировала это «Шумная комната») и без них прекрасно может обойтись сама психиатрическая больница (как в «Вилле 21»). В общем, все эти многочисленные попытки указали на то, что от многих из этих дисциплинарных феноменов психиатрия может без труда и с пользой для себя и для больного избавиться. Однако были не только позитивные, но и негативные результаты.
Большинство психиатрических экспериментов или искусственно прервали, или их итоги оказались не так уж однозначны. Вспомним, что долгосрочные результаты «Шумной комнаты» Лэйнга, о которых он сам, возможно, не знал, показали, что при отсутствии поддерживающей среды больные возвращаются к прежнему состоянию. «Вилла 21» Купера акцентировала границы, до которых возможны антидисциплинарные институциональные изменения. Вместе с положительными результатами антипсихиатрические эксперименты показали границы, за которые невозможно выйти, не оказывая воздействия на функционирование психиатрии как институции. Пока шла речь о внутрибольничной практике, путем ее гуманизации они могли что-то незначительно изменить, когда же речь зашла об институции, потребовались более сложные и масштабные меры. Так стали развиваться альтернативные антипсихиатрические проекты.
Практические терапевтические проекты антипсихиатрии очень похожи на практику терапевтических сообществ, которая ко времени зарождения антипсихиатрии уже давно и успешно развивалась в англоамериканских странах. Если очистить антипсихиатрические коммуны от теоретических и критических наслоений, их практика почти во всем подобна этим более ранним проектам. То же внимание к личности больного, такое же акцентирование роли группы в процессе выздоровления, те же постоянные групповые встречи и совместные обсуждения, та же практика организации досуга и создания групп по интересам, а еще совместное проживание, свободное перемещение, стирание ролевых различий и многое другое, что было в терапевтических сообществах Максвелла Джонса, в Нортфилде и у их последователей. Было только одно отличие в контингенте – до антипсихиатрии терапевтические сообщества редко работали с психотиками; и одно в теории – за функционированием терапевтических сообществ не стояла такая крайне критическая теория. Эти два момента и обусловили своеобразие антипсихиатрических коммун.
Критическая направленность теории, стоящей за антипсихиатрической практикой, вывела терапевтические коммуны антипсихиатрии из исключительно психиатрического пространства в культурное, а точнее, в контркультурное, пространство. Если послевоенные терапевтические сообщества были направлены на реабилитацию, на включение человека в общество, то антипсихиатрические коммуны, в особенности самые первые из них, противостояли миру в другой социальной организации, других ценностях и других формах общежития. Послевоенные сообщества были продолжением общества, антипсихиатрические развивались в противопоставлении ему, поэтому для них больше и напрашивается наименование коммун, а не сообществ.
В этом противостоянии терапевтические коммуны антипсихиатрии продолжали традицию контркультурных коммун. В противовес жесткой социальной системе, которая не может предоставить человеку в тяжелой жизненной ситуации условий для ее преодоления, коммуны были построены на иной форме отношений между «я» и другими, где устанавливался контакт между внутренним миром личности и окружающим ее миром других людей. Они культивировали отношение к психически больному как к личности, упраздняя роли врача и пациента, строили миниобщества равных.
Первые антипсихиатрические коммуны – это не только терапевтические пространства, но и центры революционной работы. Неслучайно Купер говорит о безумии как революции в жизни общества и человека, а Лэйнг связывает микрореволюции с масштабной революцией во всем обществе. В своей социальной теории антипсихиатрия полагает, что построение альтернативного сообщества для психически больных станет только первым шагом преобразований. Этот шаг должен был вылиться в леваческую активность, создав революционную ситуацию снизу – от групп профессионалов различных отраслей и институций. В своей практике антипсихиатрия боролась не только за больных, но и против общества. Невозможность совмещения этих двух задач привела эту практику к кризису.
Если мы вспомним первые антипсихиатрические проекты терапевтических сообществ, к примеру «Виллу 21» или Кингсли-холл, то будем вынуждены признать, что все они разбились о реальность, столкнувшись с проблемами внутреннего управления, предела внутренних изменений и финансирования. Все эти проблемы явились следствием их антиинституциональной направленности.
Проблемы организации управления сообществом начались еще в послевоенные годы, это отчетливо показывает история Нортфилда и итоги первого эксперимента. Проблемы с дисциплиной и организацией быта стали слабым местом коммунарной организации. Эти проблемы унаследовали и обострили антипсихиатрические коммуны. Вследствие упразднения ролевых барьеров антипсихиатрия уравняла по статусу больных и врачей, и все они получили право участия в управлении и ведении хозяйства. Коммуны стали функционировать стихийно, по своей собственной логике и ритму, Лэйнг называл такое функционирование принципом ауторитмии. Поскольку ушла обязательность и жесткие предписания, ушла и разработанная организация быта, ушло распределение повседневного труда. В большинстве таких антипсихиатрических коммун некому было сходить за едой, некому было ее приготовить, некому было убрать помещение. Классическим примером стал Кингсли-холл, обитателям которого иногда было нечего есть, так как никто не заботился о продуктах. Здание было доведено до критического состояния, поскольку за ним никто не следил.
Проблемы внутреннего управления обострялись проблемами пределов институциональных изменений. Изначально антипсихиатрические коммуны создавались в противостоянии жесткой психиатрической системе, в противоположность жесткости психиатрической институции, но они должны были развиваться и дальше. Роли были упразднены, больной принимался как личность, но что-то должно было следовать за этим, должна была идти какая-то работа, а она уже требовала организации, что было несовместимо с ценностями антипсихиатрических коммун. Именно поэтому многие коммуны так и остались своеобразными полуэкспериментами: они что-то опровергали и могли существовать только в противостоянии. Как самостоятельные и самоцельные проекты они развивались с трудом. Это было связано и с еще одним комплексом проблем.
Антипсихиатрические коммуны очень плохо финансировались. Они противопоставляли себя системе психиатрической помощи и поэтому не могли поддерживаться государством. Иногда они получали поддержку различных фондов, но и она не была достаточной и долговременной. Работали там в основном волонтеры, но необходимость пропитания и оплаты аренды помещения все равно требовали хотя бы минимальных вложений. Большинство альтернативных антипсихиатрических проектов не выдержали столкновения именно с этой проблемой, остальные были сопутствующими. Так произошло с Кингсли-холлом, Антиуниверситетом и многими другими смелыми экспериментами.
Более поздние проекты, сообщества последователей родоначальников антипсихиатрии, старались учесть этот негативный опыт, и в их организации мы видим другие черты. Сообщества Подволла, Мошера, Берка более упорядочены, хотя и отходят от жесткой институциональной организации. Они не упраздняют принципа централизованного управления, оставляют в качестве ведущей групповую работу и настаивают на необходимости активности больного, его включенности в терапевтическую работу и разнонаправленную деятельность.
Важным здесь является вопрос, возвращается ли традиция терапевтических коммун к послевоенным приоритетам или антипсихиатрия вносит в нее что-то новое. Надо признать, что основополагающих моментов практики антипсихиатрия не меняет, но своей критикой привлекает внимание к жесткости психиатрической больницы, к противостоянию больного и общества, к необходимости работы с родственниками. Вокруг первых антипсихиатров и Филадельфийской ассоциации объединилось множество людей, осознавших важность терапевтической работы в сообществах и затем продолживших ее. Филадельфийская ассоциация стала пространством обмена опытом и поддерживала много других терапевтических проектов.
Необходимо тем не менее признать, что первые антипсихиатрические коммуны Кингсли-холл и «Вилла 21» были, скорее, коммунами-утопиями, чем реальными альтернативами, они больше противостояли, чем что-то предлагали. Они не могли развиваться дальше без финансирования и организации, необходимо было, чтобы кто-то обеспечивал и двигал этот процесс. Поэтому был важен сам факт, что они были, а не то, что было в них реально достигнуто, и потому это отчасти эксперименты.
Утопизм ранних антипсихиатрических коммун только способствовал развитию в рамках антипсихиатрии реформистских тенденций. Проекты реформирования учитывали опыт организации терапевтических коммун, но в их основе – пессимистичное отношение к возможности изменения социальных институций и психиатрии в том числе. Радикальное реформирование психиатрии предполагает, что невозможно изменить сознание пациентов, их отношения с другими людьми в стенах больницы, пока сама ее социально-экономическая структура не будет радикальным образом трансформирована, т. е. разрушена. Это чисто марксистский ход: самосознание человека, в частности пациента, зависит от исполняемой им социальной роли, а в жесткой институции не может быть создано условий для свободы. Проекты по радикальному реформированию следовали за проектами по организации терапевтических сообществ, и ключевым в этом движении стало слово «деинституционализация».
Тут уместно вспомнить, что термин «деинституционализация» стал использоваться применительно к послевоенным процессам в англо-американской психиатрии, и до сих пор он имеет весьма разнообразный смысл. Одной-единственной программы деинституционализации никогда не существовало ни в антипсихиатрии, ни в других подобных течениях, потому и проблематично говорить о какой-либо специфической стратегии деинституционализации.
Майкл Доннелли выделяет несколько смыслов деинституционализации: 1) сокращение койко-мест стационарных психиатрических больниц или сокращение либо упразднение психиатрических стационаров вовсе; 2) гуманное лечение психически больных и альтернативные по отношению к психиатрической госпитализации условия; 3) психиатрическое обслуживание в рамках терапевтических сообществ, при котором терапевтические сообщества признаются противоположностью институциональной психиатрии[699]. Сам Доннелли замечает, что деинституционализация имеет смысл негативной политической критики психиатрических институций, а не выстраивания позитивных альтернативных стратегий.
Тот смысл понятия деинституционализации, о котором говорит Доннелли, отчетливо проступает в британской антипсихиатрии, и мы о нем уже говорили. Этот тупик деинституциональной критики отчетливо понимал Базалья и поэтому настаивал именно на реформировании. Основная ее ошибка – отрицание всякой возможности институциональной организации психиатрической помощи.
В своей критике психиатрии британские антипсихиатры отталкиваются от идеи, что само деструктивное понятие психического заболевания, губительная для человека практика его лечения уходят корнями в институциональный характер психиатрии. Психиатрия представлялась им социальной институцией, транслирующей дисциплинарные порядки общества, частью его репрессивного аппарата, поэтому сам термин «институциональный» всегда предполагал значение репрессивности, дисциплинарности, социальной обусловленности. Если психиатрия организована, институционализирована по модели общества, то всякая институционализация имеет негативный смысл. Так антипсихиатрия превратила институционализацию в мишень борьбы.
Все проекты, которые антипсихиатрия развивает в 1960-е годы, будь то эксперименты или терапевтические программы, направлены на одну и ту же цель – показать негативность институциональной организации психиатрии, губительность для человека ее институциональной структуры. «Шумная комната» и «Вилла 21» показывают, что терапевтические изменения возможны и вне ее, более того, они в этом случае более стремительны и результативны. Позднее эксперимент Розенхана демонстрирует, что институциональный порядок психиатрии может приводить к ложности диагноза, который не имеет ничего общего с реальным состоянием больного. Все эти проекты подчинены одной цели – сокрушить институционализацию.
В радикальной критике антипсихиатрии сама психиатрия пытается проблематизировать свое прошлое, ситуацию своего появления как дисциплинарного общественного института и ситуацию организации психиатрической помощи как общественной функции защиты населения от маргинальных элементов общества. Антипсихиатрия борется с институциональным прошлым психиатрии. Однако вскоре оказалось, что эта борьба, существующая ради самой борьбы, ни к чему не приводит: преследующие эту цель антипсихиатрические проекты один за одним терпят поражение. Единственным их достижением становится демонстрация этой институциональной сущности психиатрии, но институциональная природа вписана в историю этой науки, и изжить ее полностью невозможно. Для продолжающей протестовать антипсихиатрии остается один путь – разрабатывать альтернативные проекты, самым известным из которых становится Кингсли-холл.
Альтернативные проекты терапевтической помощи при этом должны были игнорировать принципы институционализации. Во-первых, они не должны были быть включены в систему государственной психиатрической помощи, поэтому всегда испытывали недостаток финансирования. Во-вторых, они должны были всячески избегать жестких дисциплинарных порядков, поэтому часто не имели никакой структуры и дисциплины. И наконец, в-третьих, за ними не должно было стоять никакой идеологии, поскольку всякая идеология лишь отражала интересы какого-либо класса. По этой причине терапевтические коммуны антипсихиатрии редко имели сколь-либо отчетливые цели, и поэтому их развитие было блокировано, а самым главным достижением становился протест.
Уходя от институционализации, антипсихиатрия утрачивала всякую организацию, поэтому первая волна антипсихиатрических проектов и закончилась не очень хорошими результатами. Проекты последователей антипсихиатров учли эти уроки и, не отождествляя организацию с инстит уционализацией, развили вполне успешные проекты неинституцио-нализированной психиатрической помощи.
Антипсихиатрические проекты реформирования, в частности, итальянская реформа, интуитивно нащупали цель, к которой могла бы двигаться деинституционализированная психиатрия, и этой целью стали дегоспитализация и медикализация. И здесь как раз и нужно разделить три близких, но несинонимичных понятия: деинституционализация, дегоспитализация, демедикализация.
Бенедетто Сарачено и Джанни Тоньони указывают, что понятие деинституционализации относится к психиатрии как институции, описывая разрушение научных, законодательных, административных, культурных, властных принципов ее функционирования. Понятие дегоспитализации же относится к психиатрической больнице и описывает особенности оказания психиатрической помощи. Дегоспитализация, по их мнению, есть выражение деинституализации, и второе невозможно без первого[700].
Понятно, что обычная дегоспитализация не означает деинституционализации, и антипсихиатрия не ставила ее своей целью. «Любой дурак может закрыть психиатрическую больницу»[701], – сказал один из британских чиновников в 1980-х. И он был прав. Деинституционализация имела мало общего с дегоспитализацией, поскольку первая несоизмеримо шире и глубже второй. В антипсихиатрических реформах деинституционализация и дегоспитализация не означали демедикализации, совсем наоборот.
Итальянская антипсихиатрическая реформа имеет две цели – деинституционализацию и медикализацию. Базалья ставит своей целью избавить итальянскую психиатрию от прошлого тюремной институции, с которым она тогда все еще была связана законодательно, от социальной надстройки, и вернуть психиатрии смысл помощи психически больным людям. Базалья не говорит, что психического заболевания не существует, он говорит, что это понятие и сам институт психиатрии отягощены слишком большим социально-экономическим грузом, и он ставит задачу избавиться от них.
Итальянская реформа, отходя от дисциплинарного полюса психиатрии и ее истории, обращается к ее медицинскому полюсу: деинституционализируя, она медикализирует психиатрию, обновляет ее и обращает вперед. Преодоление институционализации и выстраивание новой организационной структуры оказывается наиболее успешным как для проектов терапевтических сообществ, так и для проектов реформирования.
Выходит, что успех либо неуспех этой деинституционализации, как показала волна антипсихиатрических проектов, связан не только с конкретными мероприятиями, но и с рядом условий, которые выступают платформой всякого реформирования в психиатрии. Если их обобщить, то они таковы.
1. Системность. Основой практики должна быть проработанная теория. В европейской психиатрии таковой стала социально-философская теория происхождения психического заболевания и социального статуса психиатрии. В настоящий момент ею должна стать комплексная психиатрическо-философская теория психического заболевания, поэтому здесь психиатрам необходимы гуманитарии: философы и психологи.
2. Официальность. Практика реформирования должна развиваться под руководством специалистов-психиатров – академических психатров-исследователей и психиатров-практиков. Все успешные психиатрические реформы уходили своими корнями в академическую психи атрическую среду, а те, инициаторами которых выступали маргинальные по отношению к психиатрии слои (правозащитные движения, политические лидеры и проч.), как правило, были либо неуспешны, либо не доведены до конца.
3. Заинтересованность. Одним из главных залогов успешного реформирования явилась работа с широкими массами населения. Общество должно быть готово к реформированию, и наиболее приемлемой здесь оказывается стратегия перехода от открытых терапевтических сообществ к дальнейшей деинституционализации. Просветительская работа, вовлечение в терапевтические программы и совместная деятельность больных и окружающих их людей должны предшествовать всяким психиатрическим реформам.
4. Направленность. Практика реформирования должна быть не столько «борьбой против», сколько «борьбой за». Множество проектов терапевтических коммун оказались неуспешными только потому, что кроме критики психиатрии они ничего не предполагали.
Антипсихиатрические эксперименты, терапевтические сообщества и реформы институциональной системы психиатрии ценны не только результатом, но и своим опытом. Базалья говорил, что специфика психического заболевания состоит в том, что к собственному содержанию этой болезни всегда прибавляются социальные наслоения. Антипсихиатры считали, что, организовывая терапевтические коммуны, открывая двери психиатрических больниц, в лице психически больного они возвращают обществу его же собственные проблемы.
Многие страны Европы полностью или частично уже деинституционализировали психиатрическую систему, и уже около 20 лет разговоры о деинституционализации ведутся и в России. Поэтому надо всегда иметь в виду, что в процессе тех или иных реформ эти, тесным образом спаянные с психическим заболеванием, проблемы вновь актуализируются в обществе. Каковы они?
Во-первых, деинституционализация резко акцентирует проблемы стигматизации, которые в неподготовленном к ней обществе могут стать критическими и привести к полному неуспеху всяких попыток реформирования. Если в институционализированной психиатрии стигматизация смягчается отдаленностью психически больного от общества, то при деинституционализации непроработанность даже отдельных и незначительных аспектов этой проблемы становится сразу заметна. Работа с общественным мнением поэтому является важным залогом успешности.
Во-вторых, деинституционализация психиатрической помощи предполагает и деинституционализацию жизни психически больных людей и, следовательно, влечет за собой жилищную проблему. В Великобритании и Америке, Италии и Франции многие попытки реформирования заканчивались тем, что больные вновь возвращались в больницы или оказывались на улице, поскольку многие из них не имели жилья; в Европе эту проблему пытались смягчить организацией общежитий для экс-пациентов. Найти свое решение предстоит всякой стране, проводящей более или менее масштабные реформы, в противном случае это грозит мгновенным ухудшением состояния больных и ростом уличной преступности.
В-третьих, тесным образом связанной с первыми двумя проблемами является проблема трудоустройства экс-пациентов. Открывая двери в новую жизнь, необходимо обеспечить возможности для развития и проживания больных и без трудоустройства это невозможно. Столкнувшись с этой ситуацией, Европа пошла по пути организации трудовых кооперативов экс-пациентов, но ни одной стране мира пока еще не удалось полностью снять эту проблему, трудоустроив всех экс-пациентов при масштабной деинституционализации внутри сообщества.
В-четвертых, возвращение в общество предполагает работу с семейной ситуацией и непосредственным окружением больного. Опыт организации терапевтических коммун показал, что после кратковременного проживания в семье многие больные вновь возвращались назад, поскольку семейная ситуация не обеспечивала должного уровня принятия и заботы. Теоретические исследования антипсихиатров, проведенные среди семей психически больных, указывают на острую необходимость работы именно в рамках семейной системы.
В-пятых, сам процесс деинституционализации требует организации альтернативной амбулаторной сети, подготовки множества специалистов различного профиля, и подготовка эта должна вестись до предполагаемой деинституционализации. Примером противоположной ситуации может служить мекка деинституционализации – Италия. В силу того что закон о психиатрической помощи был подготовлен очень быстро, а ситуация психиатрической помощи была изменена им коренным образом, специалистов-психологов, социальных работников, юристов остро не хватало, и ситуация иногда выходила из-под контроля.
Это лишь основные, да и то преимущественно социальные проблемы. Антипсихиатрия в своей практике показала, что, открывая двери психиатрических больниц, нужно делать так, чтобы эти двери куда-то вели, чтобы социальный мир, в который бы выходил больной, был к нему готов. Антипсихиатры во многом изменили ситуацию принятия психического заболевания обществом, отчетливо показав, что это общая проблема для гуманитариев и медиков, для больных и здоровых, общая для всего общества. Они настаивали, что больной в своих бедах не должен быть одинок, иначе всякие благие намерения и всякие реформы закончатся провалом. Развернув масштабную критику современного им общества, антипсихиатры убедили его в том, что психическое заболевание – это социальная проблема и работать с ней нужно всем обществом. Открывая двери и обещая свободу, необходимо помнить и об ответственности.
