5.12. Политический палимпсест России
Все понимают, что власти России больны. Но чем они больны? На этот вопрос отвечают по-разному. На мой взгляд, власть больна политически. У нас проблема с легитимностью существующего строя и, следовательно, с легитимностью правящего класса. Что такое правящий класс? Правящий класс — это, как говорит Парето, люди лучшие в своем роде. Но в том-то и проблема, что наш правящий класс состоит не из лучших в своем роде, наш правящий класс — это как корзина для мусора, в нем можно встретить кого угодно. Все это не может не сказаться на понимании «политического».
Политическое
Политическое появляется в тот момент, когда мы ясно осознаем, что они — это не мы, а мы — это не они. Мы — это не они, говорю я вслед за К. Шмиттом, глядя на политиков и правящий класс в целом.
Мы после работы сидим у телевизоров, они говорят с экрана. Мы слушаем, они вещают. Нас большинство, их меньшинство. Они хотят, чтобы большинство было послушно меньшинству. Для этого у них есть банки и пароходы, воля к власти и время, чтобы обдумать свою волю. Нам некогда думать, мы озабочены выживанием.
Но все же мы каким-то непостижимым образом понимаем, что никакие идеи не могут быть поставлены выше жизни кроме тех, которые дают ей смысл. Нам нужны смыслы, им нужны технологии, нам нужна большая нуминозная греза, а они приучают нас к жизни без царя в голове. Мы хотим радикальных нетелесных трансформаций мира, о которых знал Филофей и о которых догадывались вожди коммунизма: если уж Москва православная, то как Третий Рим; если социальная справедливость, то такая, которая ведет к раю на земле. А они хотят телесных трансформаций, они рассуждают о каких-то принципах модернизации. Мы теряем идентификацию, забывая о том, кто мы. А они говорят, что мы россияне, и пытаются сделать из нас какую-то новую политическую общность, в которой, судя по всему, нам уготована роль коммуникативных идиотов.
Коммуникативные идиоты
Между нами и ими складывается такое коммуникативное пространство, которое основано на передаче сознания субъектности тем, кто субъектом своего порядка мысли и действий не является. Они оставляют себе субъектность, полагая, что нам довольно и чувства субъектности. Правящий класс смотрит на нас из перспективы несовпадения означенного и означаемого. Они смотрят на нас из перспективы знания. Нас же они заставляют смотреть на них из того положения в пространстве социума, в котором значение и означенное совпадают. А для того чтобы они совпали, нам не нужно ничего знать. Чтобы быть, нам достаточно незнания о своем незнании, то есть мы в этом пространстве коммуникативные идиоты, а они — политические технологи, которые хотят удержать наши смыслы в рамках вербальной суггестии, заставляя нас полагаться не на то, что мы видим и чувствуем, а на то, что мы только слышим. Их косвенная речь блокирует наше прямое суждение. Так, в коммуникации появляется человек автономной речи, тот, кто отвечает молчанием или непониманием на обращенный к нему порядок слов и кто поневоле становится аутистом коммуникации, который самим фактом своего существования ставит под вопрос власть демагога.
Демагоги
Все политические отношения в России сводятся к двум позициям. Первая — они нас не слушают. Вторая — мы от них отделываемся молчанием. В результате получается: они без нас ничего не могут, мы с ними не хотим иметь ничего общего.
Конечно, меньшинство имеет право на власть, если ему удается убедить в своей правоте большинство. Чтобы убедить большинство, нужно полагаться не на логику, не на истину. Для этого нужна наглая ложь. Поэтому демагогия является способом существования любого политического класса. Если же политический класс не может убедить большинство в своей правоте, если у него нет хороших демагогов, то ему нужно либо уйти, либо заменить демагогию прямым насилием над большинством. Эта перспектива пугает правящий класс России, который, если я правильно понимаю, делает вид, что мы такие же, как они, только не с ними. Они пытаются стереть границы между нами и ими, между меньшинством и большинством, между классами и группами. Поскольку стирается граница между нами и ими, постольку теряет смысл само политическое. Сегодня у нас нигде нет политики. Везде политиканство.
Ложное сознание дезориентирует людей, которые легко запутываются в своих элементарных чувствах и эмоциях. И тогда появляются те, кого называют политическими технологами. Что они из себя представляют? Прежде всего как технологи все они вне морали, у всех у них эстетический взгляд на мир. Они помещают себя в ситуацию вненаходимости, и поэтому лично их ничего не касается кроме всеобщего эквивалента.
Нужны ли современной России политтехнологи? Не знаю. Знаю только то, что во времена смуты и политической инфляции Россия нуждалась в вождях, а не в борцах с лампочками и не в изобретателях новых часовых поясов, не в тех, кто готов исправлять только имена. Мы, видимо, можем нефтяными трубами опоясать весь земной шар, но от этого никому из нас легче не станет. Возможно, кто-то поверит, что мы построим город-сад «Сколково», но ума, равно как и новых технологий, у нас от этого не прибавится. Скорее, увеличится число «партизан».
Партизаны
Я хочу напомнить о том, что у нас проблемы с самим существованием того, что называют обществом. На мой взгляд, у нас нет общества. Вернее, нет структурированного общества, нет групп людей, которые ясно могут сказать, что они хотят, а чего — не хотят. У нас партии — это не партии, а политический палимпсест. Наши профсоюзы — это не профсоюзы, а политический пастиш эпохи труда и капитала. То, что называют российским обществом, является на самом деле «пассажиром без места», который не может, даже если захочет, оказать институциональное сопротивление власти. Единственное, что ему остается сделать, это стать «партизаном». Все мы сегодня в некотором смысле партизаны, и многие из нас держат кукиш в кармане. Проблема стоит в том, что у большинства из нас нет воли к власти.
Отношение русских к собственному государству определяется следующим обстоятельством. У русских никогда не была развита воля к власти. Этой воли лишили нас дворяне, которые взяли на себя функцию управления. Оставшись без дворян, мы склонились к номадическому образу жизни, к анархизму, к отшельничеству. Воля к власти связывалась у нас с государством. У него было право править, у нас — право соединять свободу с бытом. Поэтому свободу мы усвоили не как политическую, а как бытовую. Но быт — это основа цивилизации, и вот это-та основа и была у нас разрушена. То есть мы лишились основы и стали культурной ризомой, которой хотят привить просвещенный консерватизм.
Просвещенный консерватизм
В политическом пространстве России есть много причин для беспокойства. Например, не может не беспокоить то, что интересы русских и современного государства, не совпадают. Это несовпадение дает о себе знать в идее федерализма, равно как и в идее парламентаризма. Как сказал Данилевский, мы всегда будем видеть в депутатах шутов гороховых, а федерализм понимать как гостиницу, в которой русским жить неудобно. Но что мы можем сделать? Ничего. Просвещенный консерватизм, привитый культурной ризоме, означает только одно: рассуждайте сколько угодно и о чем угодно, только повинуйтесь.
В темноте на ощупь
Сегодня весь мир находится в ситуации неопределенности, никто ничего не понимает, везде смута, всем нужны свои политические шаманы. А это значит, что дело даже не в факторах риска, оценивать которые мы худо-бедно научились, не в интеллектуальных моделях развития, а в абсолютной цивилизационной темноте, в которой мы можем двигаться только на ощупь. И в этой темноте, как я думаю, нас должны вести не слепые менеджеры, а пророки с чутьем.
