Глава 2 Геноцид в Манхэттене

Глава 2

Геноцид в Манхэттене

Краткое содержание:

1. Продолжающиеся усилия раковой промышленности доказать, что амигдалин не имеет ценности.

2. Подавления сообщений из лаборатории института «Слоан-Кеттеринг», которое показало эффективность амигдалина.

3. Связь Рокфеллера с фармацевтической промышленностью.

4. История о том, как правда просочилась во внешний мир из института «Слоан-Кеттеринг».

Помимо исследований, подытоженных в Калифорнийском сообщении, было проведено множество других исследований амигдалина многими компетентными и уважаемыми организациями. Это исследования Стэнфордского университета 1953 г., университета Калифорнии-Беркли 1961 г., лаборатории в Беркли 1962 г., и исследование 1965 г. от имени Канадской медицинской ассоциации в университете Макджилл в Монреале. Каждое из них было запятнано тем же самым уклонением от правды, научным подлогом и прямой фальсификацией, что обнаружены нами в Калифорнийском сообщении 1953 г. Некоторые из этих исследований открыто засвидетельствовали антираковый эффект, но поспешили приписать этот эффект другим причинам. Другие исследования были посвящены только токсичности препарата, что означает, что они не касались вопроса эффективности амигдалина, но просто старались определить какая его доза требуется, чтобы убить пациента.

В большинстве этих экспериментов единственным критерием, призванным показать свойства амигдалина, был критерий сокращения размера опухоли. Это может показаться разумным поначалу, но нужно учитывать, что большинство опухолей — это смесь злокачественных и мягких клеток, и что пересаженные на лабораторных мышей, они содержат раковые ткани только на три или четыре процента приблизительно. Более злокачественные ткани отторгаются здоровой мышью и не могут быть успешно пересажены. Даже если бы амигдалин устранил все сто процентов этого рака, эти опухоли уменьшились бы только на три или самое большее четыре процента.

Продление жизни, а вовсе не уменьшение размера опухоли, является единственным значимым фактором терапевтического успеха.

В 1973, после многих месяцев обширных исследований амигдалина на мышах, Южный научно-исследовательский институт в Бирмингеме, штат Алабама, выпустил сообщение о полученных данных в своем обращении к национальному институту рака. Тестовое заключение гласило, что эти исследования еще раз доказали, что амигдалин не имеет никакого эффекта в лечении рака. Дальнейшие исследования, однако, показали, что все это вовсе не так. Роясь в простых фактах, содержавшихся в отчетах и диаграммах, доктор Берк обнаружил, что в экспериментах были задействованы три группы мышей:

• Самая большая группа, которой давали самые малые дозы амигдалина.

• Другая большая группа, которая получала слишком много.

• Маленькая группа, которая получила оптимальную дозу.

Те, которые получили слишком мало, умерли так же быстро, как и те в контрольной группе, которые вообще ничего не принимали. Те, которые получили слишком много, умерли еще раньше, чем те же в контрольной группе. Но те, что получили надлежащую дозировку, прожили значительно дольше тех, которые вообще не принимали препарат.

Ввиду этих результатов, можно задаться вопросом, как национальный институт рака мог заявить, что амигдалин не имеет никакой ценности. Вот как это произошло. Все три группы мышей огульно смешали в одну статистическую группу — и тех, которые получили слишком мало и тех, которые получили слишком много. Когда эти большие группы были добавлены к маленькой группе, которая прожила значительно дольше, они уравняли среднее число до такой степени, что смогли честно заявить, что вся эта группа мышей прожила не дольше, чем та, которая вообще не получила никакого амигдалина. Статистика никогда не врет. Но лгуны используют статистику.

Тем временем, число возвращенных к жизни больных раком, возносящих хвалу амигдалину, продолжала расти. Эти пациенты и их семьи создали местную массовую организацию под названием «Комитет по свободе выбора в терапии рака». Несколько сотен ее представителей по всей стране проводили общественные встречи и пресс-конференции, и представили свои доказательства перед государственными законодательными комитетами, призывая к легализации амигдалин. Так или иначе, этим людям нужно было отвечать.

Таким образом, в 1978 г. Национальный институт рака начал еще одно исследование, чтобы разоблачить это движение. Отобрано было девяносто три случая рака, в которых медицинские отчеты указывали, что амигдалин был эффективен. Отчеты были представлены группе из двенадцати специалистов для оценки. Туда были также примешаны случаи, связанные с традиционной терапией, и группе не сообщили, в каких случаях какими методами велось лечение. Суждение могло базироваться только на общих результатах. NCI просеял случаи амигдалина и отверг большинство из них, и таким образом группе позволено было рассмотреть только двадцать два случая.

Как можно оценить успех в лечении рака? Действительно ли это — продолжительность жизни? Качество жизни? Чувство благорасположения и отсутствия боли? Способность нормально функционировать в ежедневной жизни? Все это критерии, используемые докторами, которые применяют пищевую терапию. Их меньше интересуют размеры опухоли, потому что, как уже было оговорено, они знают, что большинство опухолей — это смесь злокачественных и мягких клеток, и большинство опухолей имеет только маленький процент раковых клеток. Если амигдалин удаляет на 100 % рак пациента, его опухоль может уменьшиться только на 5 % или 10 %. Но кого это заботит? Пациент снова вернулся к жизни. Опухоль — не болезнь, она только признак болезни.

Ортодоксальная медицина, с другой стороны, полностью сосредоточена на опухоли. Для большинства онкологов опухоль и есть рак. Если они удаляют ее хирургическим путем или сжигают ее, они счастливо объявляют пациенту: «Хорошие новости. Нам это удалось!». Они даже показать вам эту опухоль, но как они покажут вам то, что вызвало эту опухоль? И в процессе своего лечения не перемещают ли они злокачественные клетки, заставляя их мигрировать по всей системе циркуляции в организме с тем только, чтобы эти клетки по-новому обустраивались в других частях тела? Не в этом ли причина, что очень многие раковые больные умирают от раковых метастаз в других частях тела спустя всего несколько месяцев после того, как они выслушали эти смехотворные слова: «Нам это удалось!»?

В любом случае, практики амигдалина всегда предупреждали, что сокращение размера опухоли является наименее значимым из всех критериев успеха. Так какой же первичный критерий был выбран NCI? Размер опухоли, конечно. Мало того, что это снова приводило к ортодоксальному взгляду на рак, это также искажало результаты в пользу методик типа радиации и химиотерапии, которые показывают эффект сокращения опухоли более явно, чем амигдалин. Живые и здоровые пациенты с опухолью, уменьшенной всего на 15 %, были классифицированы как провал. Больной и умирающий пациент с уменьшеньем опухоли на 60 % рассматривался как успешно вылеченный.

Несмотря на всю перетасовку колоды, вот что обнаружила эта группа: среди рассмотренных случаев по амигдалину двое пациентов имели полный регресс (полное исчезновение опухоли), четверо имели частичный регресс (более 50 %), девять пациентов были «стабилизированы» (опухоли прекратили расти), и трое «увеличили интервалы между проявлениями болезни». Другими словами, 18 из 22, или 82 %, имели положительный результат — и это используя размер опухоли как единственный критерий. Есть очень немного «одобренных» антираковых препаратов, которые могут продемонстрировать такие хорошие показатели.

Но ни один из этих воодушевляющих случаев ничего не изменил. Официальное сообщение NCI гласило: «Эти результаты не позволяют сделать никаких определенных заключений в поддержку антираковой активности амигдалина». Формулировка блестяще вводила в заблуждение. Никто не ожидал «определенных заключений» от единственного исследования. Но весьма хорошо было бы услышать честное и полное сообщение по поводу результатов анализа. Однако, тщательно продуманное утверждение создавало впечатление, что амигдалин еще раз провалил все научные тесты. Слова использовались, чтобы не сообщить, но запутать.

Следующим актом в этой псевдонаучной драме стали клинические испытания на 178 пациентах в клинике Мейо. Амигдалин снова должны были проверить, но на сей раз эта проверка должна была быть объединена со всей «метаболической терапией», состоящей из диеты, ферментов, и пищевых добавок в точности, как это предписывали пищевые доктора. Ведущие практики амигдалина, однако, горько сетовали, что используемый протокол не имел ничего общего с их собственными. Кроме того, имелись серьезные сомнение относительно чистоты используемого амигдалина. Подозревалось, что весь эксперимент был тщательно спланирован, чтобы потерпеть неудачу. И он ее потерпел. Доктора из Мейо сообщали: «никакой ощутимой пользы не было наблюдаемо».

Трудно разоблачить этот прямой обман под плащом науки, но самый громкий случай произошел несколько лет спустя в Мемориальном центре рака «Слоун-Кеттеринг» в Манхэттане. В течение пяти лет, с 1972 г. до 1977 г., амигдалин придирчиво изучался в Слоун-Кеттеринг под руководством доктора Кайнематсу Сагиура. Как старший лабораторный исследователь с более чем шестидесятилетним опытом, доктор Сагиура снискал самое высокое уважение благодаря своим знаниям и своей порядочности. Для научной лаборатории, где правда ценится превыше всего, он был самым подходящим человеком для этого теста. Однако, для Слоун-Кеттеринг и ее целей, это был самый худший выбор.

Сагиура разделил свои эксперименты на ряд тестов, используя различные типы лабораторных животных и различные опухоли, как пересаженные, так и возникшие естественным путем. В конце своего эксперимента он сообщил о пяти результатах:

• Амигдалин остановил метастазы (распространение рака) в мышах.

• Он улучшил их общее здоровье.

• Он остановил рост маленьких опухолей.

• Он подавил боли.

• Он работал на предотвращение рака.

Официальное сообщение гласило:

«Результаты ясно показали, что амигдалин значительно приостанавливает появление метастазы в легких мышей, имеющих непосредственные грудные опухоли и значительно подавляет рост первичных опухолей… амигдалин также, как нам кажется, немного предотвращает появление новых опухолей. Улучшение здоровья рассмотренных животных было общим наблюдением. Доктор Сагиура никогда не наблюдал полный регресс этих опухолей во всем своем космическом опыте с другими химиотерапевтическими агентами.»

Читателю я советую возвратиться и прочитать последний абзац еще раз, поскольку мы очень скоро увидим, что всего лишь несколько месяцев спустя представители Слоун-Кеттеринг будут категорически отрицать любое свидетельство, что амигдалин имеет какую-либо ценность. Чтобы полностью осознать, что случилось потом, дадим небольшой фон.

Советом директоров в Слоун-Кеттеринг фактически заправляют корпоративные руководители, представляющие финансовые интересы фармацевтических компаний. Большинство из этого руководства проведено династией Рокфеллеров и их партнерами по картелю. Во время тестов Сагиуры в правлении сидело три Рокфеллера (Джеймс, Лоренс и Уильям) плюс еще более дюжины человек, компании которых были в пределах финансовой орбиты Рокфеллеров.

История о том, как Рокфеллеры оказались вовлечены в фармацевтическую промышленность, содержится во второй части книги. Но, чтобы понять почему наша история получила такой разворот сейчас, полезно знать, что сэр Джон Д. Рокфеллер, и его сын, Джи Ди II, еще в 1927 году начали вносить свои пожертвования в больницу мемориала. Они также предоставили участок земли, на котором новая больница была построена в 1930-х годах. Но ничто не отдается без того, чтобы получить кое-что взамен. В данном случае, это был контроль над одним из самых больших медицинских центров мира. То, как это происходило, описано Ральфом Моссом, бывшим помощником директора связей с общественностью Слоун-Кеттеринг. Говоря о расширении центра после Второй мировой войны, Мосс пишет:

«В то время сам состав совета попечителей вскрывает своего рода равновесие сил — Рокфеллеров и их союзников с одной стороны, осуществляющих основной контроль, с теми, кто представляют интересы Моргана и занимает другие силовые структуры. С этого периода и до настоящего времени этим самым большим в мире частным раковым центром управляют те, кого можно назвать консорциумом основных банков Уолл-Стрит и корпораций.»

К середине 1960-х, правление Мемориального центра рака «Слоун-Кеттеринг» стало довольно однородным. Получалось так, что многие из его ведущих членов были людьми, чьи корпорации получали или теряли громадные суммы денег в зависимости от результатов «раковых войн».

Таким образом, нас не должно удивлять, что данные, полученные Сагиурой, не понравились его нанимателям. То, что происходит в лабораториях, вряд ли представляет интерес для членов правления. Предполагается, что, независимо от их результатов, исследования должны привести к новому патентованному препарату, вместе с которым к руководству хлынет поток наличных денег. Они не спешили обращать особое внимание на работу Сагиуры, но, когда они это сделали, наконец, все черти повскакали с мест прямо в зале заседаний правления. Если лечение от рака может быть найдено в экстракте из абрикосовых косточек, то это страшный экономический удар по промышленности антираковых препаратов.

Никогда ранее работы Сагиуры не подвергались сомнению. В 1962 г., больше чем 200 из его научных работ были изданы в четырех увесистых томах. Предисловие было написано доктором К. Честер Сток, человеком, отвечающим за лабораторные опыты Слоун-Кеттеринг. Доктор Сток писал:

«Немногие имена, если таковые есть, в области раковых исследований известны так широко как Кейнматсу Сагиура. Возможно, благоговейное отношение к его работам лучше всего характеризуется одним комментарием, который сделал один из специалистов в области рака из России. Он тогда сказал мне, когда доктор Сагиура издает свою публикацию, мы знаем, что нам уже не надо перепроверять его исследование, поскольку мы получим те же самые результаты, о которых он сообщает.»

Обо всем этом было забыто в один миг, когда данные, полученные Сагиурой, стали угрожать потоку наличности. Тот же самый доктор Сток, который написал эти слова, стоял теперь на посту вице-президента Слоун-Кеттеринг и был частью общей стаи, которая вопила, доказывая необходимость новых тестов. Результаты Сагиуры нужно пересмотреть. Как оказалось, несколько других исследователей уже продублировали эксперименты Сагиуры и получили те же самые положительные результаты. Одна из них была доктор Элизабет Стокерт, а другой — доктор Ллойд Шлоен. Оба были биохимиками Слоун-Кеттеринг. Шлоен пошел еще дальше и добавил в инъекции ферменты протеолита как это обычно делают доктора, практикующие амигдалин и сообщил о 100 %-ом излечении его швейцарских мышей-альбиносов. Это не было результатом, которого они хотели. Фактически, это был скандал. Они хотели бы просто уничтожить эти сообщения, стереть их из памяти и затем сказать, что их никогда не было. Но уже было слишком поздно. Они уже значились в общественном отчете, и слишком много людей узнали эти факты. Оставалась одна возможность — похоронить эти данные под горами противоположных сообщений и статистик. Даже самые сладкие запахи пропадают, если их окружает одна громадная помойка.

Что легче всего организовать в мире — так это провал. Совсем не трудно сделать так, чтобы амигдалин не сработал. Все, что нужно, это немного изменить протоколы, понизить дозы, найти другой источник вещества, изменить критерии оценки, испортить саму процедуру, и, в случае необходимости, наврать. Все эти уловки были использованы, чтобы дискредитировать данные Сагиуры.

Для тех, кто не может допустить, что ученые могут лгать в таких важных делах, следует вспомнить как в 1974 году в Слоун-Кеттеринг разразился один из самых громких научных скандалов столетия. Доктор Уильям Саммерлин, один из тамошних высокопоставленных исследователей, объявил, что нашел способ как воспрепятствовать тому, чтобы пересаженная ткань была отклонена реципиентом. Чтобы доказать свой случай, он показал белых мышей с квадратными черными пятнышками, утверждая, что кожа, привитая от черных мышей, была принята белыми мышами.

Все было не так. Он сам нарисовал черные пятна своим маркером. Если успех может быть сфальсифицирован, то и провал также. Доктор Дэниел С. Мартин из Католического медицинского центра Куинси, Нью-Йорк, ранее был не в состоянии получить положительные результаты для амигдалина, используя другой протокол для своих тестов, чем Сагиура. Чтобы решить эту проблему, Сагиуру попросили участвовать во второй серии тестов доктора Мартина, что он и сделал. На сей раз, однако, результаты были в пользу амигдалина.

Одной визуальной экспертизы было достаточно, чтобы увидеть в два раза больше новых опухолей в мышах, которые не получали амигдалин, чем в тех, которые его получили. Следующим шагом в протоколе Сагиуры должно было стать использование микроскопа, чтобы исследовать ткань легкого (где и был расположен рак) и измерить степень роста опухоли в конце эксперимента. Мартин, однако, отказался и от визуального наблюдения, и от экспертизы микроскопа и настаивал вместо этого на своем процессе, который он называл биопробами. В биопробе, ткань легкого мыши извлекалась и затем вводилась в двух других мышей. Если рак развивался в том или в другом случае, предполагалось, что введенная ткань была злокачественна.

Это стирало все различия между крупным улучшением, малым улучшением, и никаким не улучшением вообще. Независимо от того насколько рак, возможно, ослаблялся, независимо от того, что мог идти процесс его разрушения амигдалином, до тех пор пока оставались любые раковые клетки, которые можно было трансплантировать живым мышам, все можно было назвать провалом. Так как первоначально мышь уже была принесена в жертву прежде, чем мог заработать амигдалин и сделать свое дело, было заверено, что фактически все они, независимо от их улучшений, будут иметь по крайней мере несколько раковых клеток. Поэтому, все они могут быть классифицированы как провал амигдалина. Опираясь на этот метод, доктор Мартин с честным лицом заявлял, что нет никакого различия между животными, которых лечили и не лечили. Снова наука была использована, чтобы скрыть правду.

К этому времени, группа служащих в Слоун-Кеттеринге стала возмущаться теми методами, которыми их высшее исполнительное руководство пыталось сокрыть данные, полученные Сагиурой. Они начали распространять ряд открытых писем к народу под названием — «Второе мнение». Имена этих авторов так и не стали известны, но было очевидно, что это были служащие — люди, слишком хорошо знакомые с работой всей организации. Фотокопии важных документов — включая даже лабораторные записи Сагиуры — были разосланы защитникам амигдалина и избранным журналистам.

Эти широковещания стали источником затруднения для администраторов, которые стремились прикрыть эту тему и удалить ее из сферы общественного внимания. Одним из самых откровенных сторонников этого взгляда был Бенно Шмидт, вице-председатель Слоун-Кеттеринг. Шмидт был инвестиционным банкиром с мощными связями во всех надлежащих местах. Он был близким другом Лоренса Рокфеллера, члена правления менеджеров центра, и председателя национальной группы консультантов президента Картера по борьбе с раком. Это и была группа, придумавшая так называемую «войну с раком», которая, как оказалось, и была прежде всего средством для того, чтобы перенаправить миллиарды налоговых долларов в исследовательские центры типа Слоун-Кеттеринг.

Единственная цель Шмидта в проверке амигдалина заключалась в том, чтобы убедить публику, что он не работает. Неважно было работает он или нет. Обществу стало это известно — без сомнения, по воле случая — из интервью с доктором Мартином, которое появилось 23 декабря 1977 года в журнале «Science». Когда репортер спросил Мартина, правда ли, что тесты Слоун-Кеттеринг были нацелены прежде всего на ученых, он ответил: «Ерунда. Конечно это было сделано, чтобы помочь таким людям как Шмидт и другим конгрессменам».

Не продвинуть науку, не проверить возможное лечение рака, не найти правду, а ответить «лаэтрилистам». В своем заявлении 11 августа, 1975 г., опубликованном в номере «Medical World News» Шмидт сказал:

«Клинические испытания? Нет! Нет никакой возможности, я полагаю, что они могут убедить людей в Слоун-Кеттеринг, что есть какие-то основания, чтобы продолжать эксперименты.»

Обычно, если вице-председатель говорит, что нет возможности, то нет никакой возможности. Но негодование, вызванное публикациями второго мнения, вынудило стратегов центра еще подержать книгу открытой и принять позу справедливости и непредубежденности. А что может быть справедливее, чем новый тест?

Таким образом, мы опять идем вперед. 6 октября, спустя меньше чем через четыре недели после утверждения, что «нет основания для дальнейших экспериментов», «Medical World News» публикуют новую статью, где рассказывают, что намечается новый раунд испытаний. Там говорится: «Сагиура будет иметь шанс еще раз проверить свою веру, в совместном эксперименте с доктором Шмидтом».

Шмидт, был ветеринаром, которые многие годы работал на Слоун-Кеттеринг. Он также был зятем Сагиуры, с которым тот жил в одном особняке в Уэстчестере. Само собой разумеется, их отношения были крайне натянутыми в это время.

Очевидно, что Шмидт был выбран, чтобы перепровести эти тесты потому что уже успел провалить два своих предыдущих теста амигдалина, получив отрицательные результаты, или, по крайней мере, так утверждалось в прессе. По правде говоря, в первом тесте Шмидт не использовал микроскоп для экспертизы, и таким образом он никак не мог знать каковы были полученные результаты. Для второго теста он был проинструктирован, чтобы использовать дозу амигдалина, которая равнялась бы одной пятидесятой от того количества, которое использовал Сагиура. Естественно, такая доза не могла дать никакого положительного эффекта на уменьшение опухоли или прекращение метастаз. Но, в обоих случаях, мыши, получившие амигдалин, прожили дольше, чем контрольные мыши, о чем никогда не сообщали публике. Никто вне института не знал об этом, пока репортер не извлек информацию из доктора Стока год спустя.

Новый тест, проводимый совместно Сагиурой и Шмидтом, однозначно подтверждал первоначальные результаты Сагиуры. Меньше чем половина раковых клеток была найдена в мышах, обработанных амигдалином, чем в тех же мышах из контрольной группы.

«„Второе мнение“ быстро проинформировало прессу о результатах, и этот „провал“ был плохой новостью для отдела контроля за утечкой информации Слоун-Кеттеринг. В своей в журнале ревизор Сан-Франциско, репортер Морт Юнг писал: „Мыши в тесте доктора Шмидта разделились таким образом: 100 процентов мышей из контрольной группы имели метастазы в легких, в то время как из группы, которой давали амигдалин, метастазы в легких были всего у 31 процента“. Это драматический пересмотр предыдущих тестов доктора Шмидта.»

Случайный наблюдатель, возможно, пришел бы к заключению, что проблема, наконец, улажена. Правда Сагиуры доказана, наконец. Но случайный наблюдатель был бы неправ. Слишком многое тут было поставлено на карту, чтобы просто перепрыгнуть через ограждение и поздравить с победой противника. Это был случай «Будь они все прокляты. Давайте сыграем новый раунд, и еще один раунд, пока не победят те, кто должны победить.»

Слоун-Кеттеринг встретил свое поражение единственным способом, который был ему доступен — полной тишиной. Доктору Шмидту было сказано не говорить ничего об этих результатах, и он покорно подчинился. С другой стороны, управление заявляло, что намечается новый тест, чтобы «разъяснить» результаты предыдущего; скорее всего, эти результаты были испорчены. Никто ничего не обсуждал.

Следующий тест должен был пройти в католическом медицинском центре и контролироваться, как и прежде, доктором Мартином. На сей раз, однако, доктор Сагиура должен был играть роль того, кого называют «слепым». Слепое испытание означает, что и пациенты, и люди, управляющие программой, не знают, кто получает реальное лечение и кто получает фиктивное. Это имеет свой смысл, поскольку, иначе, пациент может быть вдохновлен своим подсознательным ожиданием хороших результатов. Но, в этом случае, пациенты были мышами. Очевидно, они опасались, что Сагиура будет обращаться с мышами, принявшими амигдалин, более нежно, передавая их малым душам свое ожидание их выздоровления? Или, возможно, его прежние суждения могли передаться телепатически всей команде судей, что могло повлиять на их беспристрастную оценку? В любом случае, только доктор Мартин должен был знать, каких мышей лечат — или, впрочем, лечат ли их вообще. Ах, разве наша наука не прекрасна?

Вероятно, половине всех мышей давали амигдалин в этом тесте, потому что, после четырех недель, Сагиура был в состоянии увидеть, в каких клетках содержались экземпляры с меньшими опухолями. К тому же, они были более игривы. Его предположение не было в конечном счете подтверждено никем другим как вице-президент центра. Сагиура ликовал, рассказывая свои новости Ральфу Моссу. «В прошлую пятницу…», сказал он, «…доктор Сток сказал мне, что я правильно выбрал мышей — и контрольных, и экспериментальных, а это означает, что я не должен переписывать свой доклад о достигнутых результатах». Окончание теста показало, что мыши, принимавшие амигдалин, имели меньше опухолей, нежели мыши контрольные. Еще раз, Сагиура доказал все правильно.

Реакция управления Слоун-Кеттеринг была предсказуема. У них просто не было другого выбора — учитывая природу экономических сил, которые двигали ими — как снова пересмотреть этот тест, и перейти к другому. Доктор Сток сказал репортерам, что эксперимент должен быть приостановлен, потому что доктор Сагиура выяснил каких мышей лечили. «Мы потеряли аспект слепоты», сказал он. В интервью журналу «Science» он добавил, что эксперимент «развалился из-за неуклюжих инъекций».

Согласно сообщению чиновника Слоан-Кеттеринг относительно амигдалина, выпущенного задним числом, доктор Мартин утверждал, что он не держал всех «амигдалиновых» мышей в одних и тех же клетках, но смешал их вместе с контрольными мышами. Поэтому, Сагиура, возможно, не выбрал правильные клетки. Интересно. Это означает, что или доктор Сток лгал, когда заявил, что слепота не была соблюдена, или доктор Мартин лгал, когда он сказал, что мыши были перемешаны, или само это сообщение было ошибкой.

Наиболее вероятно, что сообщение было ошибкой. Авторы возможно перепутали эти обстоятельства со следующим рядом тестов (да, да, еще с одним), который, действительно, перемешал уже всех мышей. Это происходило также под наблюдением доктора Мартина, и принцип слепоты был соблюден для Сагиуры, но все это проводилось в самом Слоан-Кеттеринге, где все могло вестись с особым пристрастием. Сагиура предупредил, что смешивание мышей может стать очень опасным, поскольку нет никакого надежного способа застраховаться, что лабораторные техники сделают правильную идентификацию. Что произойдет, если контрольные мыши получат амигдалин вместо солевого заменителя? Его предостережения были проигнорированы, и эксперимент прошел. Все контролировал Мартин.

Вполне очевидно, что на сей раз амигдалин давали другим мышам. Данные показали, что у некоторых из мышей, получавших солевой заменитель, опухоли остановили свой рост на 40 %. Но это невозможно. Солевая вода никогда прежде в истории не останавливала рост опухоли. Но в этом тесте, внезапно, произошло чистое волшебство. А что же мыши, которых лечили амигдалин? Их опухоли остановили рост только на 27 %. Мыши, не принимавшие амигдалин, добились большего успеха, чем принимавшие.

Наконец, они получили результаты, которых они ждали. Доктор Сагиура рассвирепел, увидев как эта статистика тут же была опубликована. Он заявил:

«Здесь есть кое-что забавное. Маленькие опухоли прекратили рост на 40 % в контрольной группе, принимавшей соляной раствор, и только на 27 % в „амигдалиновой“ группе. Мы, занимавшиеся химиотерапией, знаем почему в ней используют солевые растворы — потому что они никак не действуют на рост опухоли. Теперь это случилось. Они должны теперь никогда не забывать, что большая остановка роста была у контрольной группы, чем у экспериментальной. Я не признаю все это.»

Но Сток не был заинтересован даже в наукообразии этих данных. Они поддерживали нужное им заключение и с них было достаточно. Его заключительное утверждение звучало коротко и по сути: «Следствия эксперимента более не подтверждают ранние положительные данные, полученные Сагиурой.» Конечно, нет. Весь эксперимент был подстроен.

Еще один раз, правда была принесена в жертву на алтарь денежной жадности. Книга была, наконец, закрыта. Больше не будет тестов.

Пять месяцев спустя, 15 июня 1977 года, в Слоан-Кеттеринге созвали пресс-конференцию, чтобы объявить заключения по испытаниям амигдалина. Все ключевые игроки находились в комнате: доктор Роберт Гуд (директор и президент института), доктор Льюис Томас (президент центра), доктор К. Честер Сток (вице-президент) доктор Дэниел Мартин (от Католического медицинского центра) и семь других, включая доктора Кейнматсу Сагиура, который был приглашен присутствовать, но не участвовать.

Доктор Гуд начал конференцию, зачитывая вслух прессрелиз, который гласил, что, после исчерпывающих и тщательно контролируемых испытаний, «амигдалин не обнаружил в себе ни профилактических свойств, ни свойств в подавлении роста опухолей, ни антиметастазных свойств, равно как и лечебных в своем воздействии на рак». После того, как он закончил, была открыта дискуссия.

«„Доктор Сагиура!“, кто-то внезапно выкрикнул.

„Вы по-прежнему верите, что амигдалин останавливает распространение рака?“.»

Телевизионные камеры быстро переместились на Сагиуру, ожидая его ответа. В комнате воцарилась тишина. Сагиура смотрел на репортера и, громким, ясным голосом сказал: «Я верю!».

В следующем месяце, в июле 1977 года, были проведены слушания перед подкомиссией по здоровью и научному исследованию, которое находилось под прямым руководством сенатора Эдварда Кеннеди. Природа слушаний была очевидной, судя по названию, под которым они были опубликованы — запрещение вещества «амигдалин» в национальной торговле FDA. Одним из экспертов, чтобы это засвидетельствовать, был доктор Льюис Томас, президент Слоан-Кеттеринга. Вот что он сказал:

«Нет и частицы научного свидетельства, чтобы предполагать, что амигдалин обладает какими-либо антираковыми свойствами вообще. Я не знаю ни о каких научных бумагах, изданных в любом из всемирных аккредитованных журналов медицинской науки, которые представляют свои данные в поддержку этого вещества, хотя есть несколько бумаг, одна из которых недавно обнародована институтом Слоан-Кеттеринг, где сообщается о полном отсутствии его антираковых свойств применительно ко всему разнообразию экспериментальных животных.»

Все последующие месяцы директора и чиновники Слоан-Кеттеринга продолжали клеветать на данные, полученные Сагиурой, утверждая, что никто больше не в состоянии когдалибо их продублировать. Другими словами, они низко лгали. Мало того, что они лгали, они лгали на предмете, который уносит жизни сотен тысяч людей ежегодно. Не будет преувеличением сказать, что миллионы людей напрасно ушли из жизни в результате этой лжи. Есть только одно слово для этого. Это — геноцид.

Ральф Мосс был помощником директора связей с общественностью в Слоан-Кеттеринге во время этих событий. Фактически, он был тем, кто был обязан писать этот пресс-релиз, утверждая, что амигдалин неэффективен. Но Мосс был одним из лидеров в движении «Второе мнение», и он помог донести правду до остальной части мира. Наконец, в ноябре 1977 года, он решил «рассекретиться» и предать себя гласности. Он созвал собственную пресс-конференцию и, стоя перед батареей репортеров и операторов, обвинил чиновников Слоан-Кеттеринга в массовом сокрытии правды. Он присовокупил необходимые документы и назвал имена.

Неудивительно, что Мосс был уволен на следующий день. Какова была официальная причина? Как он объяснил это: «Я был не в состоянии выполнять мои основные обязанности, другими словами, сотрудничать в фальсификации свидетельств».

О Моссе и других доносчиках скоро забыли господствующие СМИ, и публика была избавлена от неприятности слышать больше об этом. В конце концов, победила промышленность рака. Как во всех войнах, истории пишутся победителями. Теперь наши медицинские историки по-своему объясняют этот эпизод. Вот что написано доктором Арнольдом С. Релманом в медицинском журнале новой Англии от 28 января 1982 года:

«В последние несколько лет большое внимание уделяется амигдалину. К 1978 году он достиг определенного народного статуса, и был превознесен как своего рода направленное против истеблишмента естественное средство, подавляемое продажным заговором фармацевтических изготовителей и врачей. Согласно этому фольклору, заговорщики игнорировали свидетельство эффективности амигдалина и пытались продвинуть свои более ортодоксальное (и более ядовитые) формы химиотерапии рака. Но никогда не было никаких фактов, чтобы поддержать этот фольклор. Амигдалин, я верю, теперь получил свой приговор в суде. Все говорит о том, что, без сомнения, он не приносит никакой пользы пациентам. Ни один разумный человек не будет защищать его дальнейшее использование, и ни одно законодательство ни одного штата не должно санкционировать его использование.»

Это, так сказать, фон так называемого научного свидетельства, что амигдалин является мошенничеством. Основанные на этом извращении правды законы были приняты так, что объявили незаконным для врачей прописывать амигдалин, назначать, продавать, или заниматься его дистрибуцией, а так-же «представлять его в таком виде, что он имеет какую-либо ценность в подавлении, облегчении или лечении рака».

Что побуждало этих людей, и вне и внутри правительства, преднамеренно фальсифицировать клинические результаты прошлых испытаний амигдалина и затем лишить возможности кого бы то ни было проводить собственные тесты? Несмотря на самодовольные смешки доктора Релмана, связи в фармацевтике — ключ к пониманию ответа. Это удивительная и волнующая история сама по себе, и настолько богатая подробностями, что ей посвящена вся вторая половина этой книги. Но мы должны понять в самом начале, что экономические стимулы в раковой терапии зачастую гораздо более вески, чем стимулы научные.

Этот факт во всей своей драматичности явился на свет на встрече самого высокого уровня, которая прошла в Слоан-Кеттеринге 2 июля 1974 года. Обсуждения были очень приватными и искренними. Мы никогда не узнали бы ничего о них, если бы не тот факт, что протоколы этой встречи, согласно закону о свободе информации, были получены несколько лет спустя представителем Мичиганской палаты представителей, Джоном Келсей. Протоколы показали, что, даже тогда многочисленные чиновники Слоан-Кеттеринга были убеждены в эффективности амигдалина, хотя оставался вопрос о степени его эффективности. В том протоколе можно прочесть: «Слоан-Кеттеринг без энтузиазма относится к изучению амигдалина, но хотел бы изучить содержание в нем цианида».

Это в точности то предсказание, которое сделал автор в первом выпуске этой книги в 1974-м году. Суть его в том, что амигдалин не может быть запатентован, поскольку найден в природе. Бешеные деньги могут быть сделаны только на патентованных препаратах. Поэтому, раковую промышленность никогда не заинтересует амигдалин, независимо от того насколько эффективным он может быть. Вместо этого они будут стремиться создать искусственный химикат, чтобы подражать работе его механизма. Так как механизм, с которым работает амигдалин, — это частичный выброс цианида на раковые клетки (см. главу 6), вполне логично, что магнаты Слоан-Кеттеринга «без энтузиазма смотрели на изучение амигдалина, но хотели бы вместо этого изучать препараты, отпускающие цианид».

Хотя вся вторая половина этой книги посвящена анализу экономики и политики раковой промышленности, одно это предложение, взятое с протокола политической встречи в Слоан-Кеттеринге, сполна говорит за все.

Еще раз возвращаясь к теребящему нас вопросу почему раковая промышленность объявила войну амигдалину, позвольте нам выслушать ответ, данный непотопляемым доктором Дином Берком в письме к конгрессмену Роберту Рою от 3 июля 1973 года. Доктор Берк писал:

«Вы можете задаться вопросом, конгрессмен Рой, как может кто-то пойти на такие уловки и низости и продолжать упорствовать в отрицании очевидного, что случилось в экспериментах, направляемых NCI. Но только такая решительная ложь является действенной мерой. Если хоть кто-либо из всей иерархии FDA — NCI — AMA — ACS только лишь допустит, что можно дальше изучать малейшую антираковую эффективность амигдалина, появится такая трещина в бюрократической броне, что она будет только расширяться с новыми экспериментами. Поэтому я скорее всего сомневаюсь, что экспериментирование будет продолжено или еще раз начато. Напротив, усилия, вероятно, будут предприняты прямо противоположные, а именно „объяснить“ уже наблюдаемый положительный эффект неопределенными и ненаучными методиками, призванными ввести в заблуждение, как они нам представлены ранее в скандале Уотергейт. В настоящее время несколько тысяч человек в Соединенных Штатах принимают амигдалин ежедневно. Доктора сотнями изучают и даже прописывают его непосредственно, и некоторые больницы теперь предпринимают его исследования. Есть FDA или нет FDA, есть NCI или нет никакой NCI, есть вся эта волокита или ее нет. Не далек, возможно, тот день, когда спасая свой престиж, представитель NCI — FDA, предоставит нам возможность еще раз вынести наш суд, как это было среди жертв Уотергейта на судах и слушаниях, и мы увидим как свою честность они ставят на второе место по отношению к другим позициям.»

Теперь такие заявления требуют мужества. Тем более, для человека, который нанят федеральным правительством, и является главой отдела химиотерапии в Национальном институте рака — и открыто обвиняет своих начальников в коррупции. Такой человек, к сожалению, редкий гусь в Вашингтоне. Заключая свой вердикт по амигдалину перед комиссией конгресса в 1972 году, доктор Берк добавил:

«Я не считаю себя индивидуалистом. Я говорю вам только то, что считаю, и когда я думаю, что то или иное является правдой, я буду утверждать это. А теперь я возвращаюсь в свою лабораторию, где дистиллируется правда.»

Позвольте нам, говоря фигурально, проследовать за доктором Берком в его лабораторию, отложить вопрос политики и коррупции, и обратиться к дистилляции научной правды.