Подсказано природой
Вскоре после разгрома гитлеровской Германии специальная комиссия, изучавшая использование фашистами различных медикаментозных и химических средств в преступных целях, выяснила сенсационный факт: немецким летчикам перед боевым вылетом для повышения работоспособности вводились стероиды, полученные из коры надпочечников. «Это известие, — писал пятнадцать лет спустя академик АМН СССР А. Нестеров в предисловии к русскому изданию книги Дж. X. Глина «Кортизонотерапия», — возбудило интерес к стероидным гормонам в большей степени, чем все предыдущие успехи биохимии и фармакологии этих гормонов». В 1949 году американский профессор Хенч за успешное применение кортизона в лечении тяжелейшего заболевания — инфекционного неспецифического (ревматоидного) артрита был удостоен Нобелевской премии.
Столь высокая оценка международной научной общественностью этой работы объясняется, во-первых, тем, что заболевание, считавшееся до тех пор роковым, необратимо прогрессирующим с момента возникновения, было наконец побеждено. А, во-вторых, тем, что успех оказался достигнутым с помощью гормональной терапии, никогда прежде в клиниках не использовавшейся.
Правда, длительное затухание, или, как принято говорить в медицине, ремиссия ревматоидного артрита наблюдалась и раньше. Однако никто из врачей, на попечении которых находились больные, не мог бы сказать, что именно приводило к улучшению их состояния, какая терапия, использование каких медикаментов. К тому же ремиссия, хотя и весьма желательна, согласитесь, все же не излечение. А Хенчу удалось добиться победы над этой болезнью, над болезнью, о которой в классическом описании 1890 года говорилось в весьма категоричных тонах: «…одна из наиболее неподатливых, упорных и калечащих, какие поражают человеческий организм…» И далее: «…в некотором смысле более злокачественна, чем рак».
Удивительно ли, что стремление понять, как именно доктор Хенч «рассекретил» механизм ревматоидного артрита, с помощью каких «отмычек» удалось ему проникнуть в ее святая святых и решительно пресечь процесс, охватило многих.
С чего же начался путь Хенча, приведший его впоследствии к использованию гормональной терапии? В 1929 году он подметил интереснейшую особенность в течении болезни: после того, как один из больных заболел еще и желтухой, ревматоидный артрит пошел у него на убыль. Дальнейшие наблюдения выявили и другие «несуразицы». Беременность, например, тоже сопровождалась ремиссией артрита, зато в послеродовой период болезнь начинала свирепствовать с новой силой.
Значит, приходит к выводу Хенч, в организме должна быть некая «субстанция X», вызывающая затухание ревматоидного артрита именно в период вспышки желтухи и во время беременности. Однако этим веществом не может быть ни биллирубин, выделяемый печенью во время желтухи, ни женский половой гормон, активно продуцируемый организмом в период беременности. Им может быть только какое-то вещество, общее для обоих столь разных процессов, вызванных не менее разными изменениями в гомеостазе.
И поиски «субстанции X» начались…
Чего только не искали, по каким только следам не отправлялись исследователи… Сначала, естественно, под их пристальный надзор попали те метаболиты, содержание которых в крови при беременности и желтухе резко возрастало. В первую очередь подозрение пало на холестерин, эргостерин, половые гормоны, желчные кислоты и кортин (цельный экстракт коры надпочечников). Пока шли поиски «виновника», клиницисты установили еще одну любопытную закономерность: желтуха и беременность подавляюще воздействуют не только на ревматоидный артрит, но и на астму и другие заболевания аллергического характера. Что же получается? «Субстанция X» — вещество группоспецифическое?
Как говорится, дальше — больше… Из других клиник стали поступать утверждения, оспаривающие исключительную роль желтухи и беременности в ремиссии ревматоидного артрита. Аналогичное воздействие на затухание болезни, правда, не так ярко выраженное, оказывают, как выяснилось, и голодание, и анестезирующие средства, и хирургические вмешательства, и даже… брюшнотифозные прививки, вызывающие лихорадку. Одним словом, улучшение состояния больного ревматоидным артритом наблюдается в случаях, подобных тем, которые возникают под воздействием стрессов, или «реакций напряжения», как назвал их в своей знаменитой монографии Ганс Селье.
А Хенч все продолжает поиск… И чтобы облегчить его, решает прежде всего установить возможности искомой субстанции, сопоставив различия между анатомическими изменениями в организме, происходящими при заболевании ревматоидным артритом (исследователь считал их необратимыми), и функциональными нарушениями, носящими, по мнению Хенча, характер обратимый. Сущность этих различий ученый убедительно показывает с помощью следующей метафоры: человеческий организм — дом. Ревматоидный артрит — пламя, охватившее его в силу каких-то причин. Именно пламя символизирует в представлении Хенча активность болезни. В состоянии ли «субстанция X» погасить пламя? Безусловно, считает Хенч. Но она не может возродить дом из пепла, а именно пепел, по мнению ученого, символизирует собой те необратимые изменения в суставах, которыми чревато это тяжелейшее заболевание.
Одновременно с поисками загадочного мистера (или миссис?) X ученые (Хенч как раз в этот период активно сотрудничает с Кендаллом) пытаются искусственно вызвать желтуху у больных ревматоидным артритом, применяя для этого средства, способные спровоцировать ее вспышку.
Кто знает, как долго Хенч блуждал бы по эмпирическим дорогам поиска, если б не вспомнил, как именно, с помощью чего стимулировали активность своих асов фашисты. К тому времени кортизон (называемый еще и соединением Е или полным «именем»: 17-гидрокси-11-дезоксикортикостерон) был уже известен и выделен в виде химического вещества. Но мысль о применении данного гормона в лечении ревматоидного артрита появилась первоначально как попытка преодолеть слабость, чувство усталости, гипотонию (пониженное давление), то есть те самые проявления болезни, которые свойственны и здоровому, но переутомившемуся организму. Разумеется, предварительно влияние соединения Е было проверено в опытах на животных. И что же выяснилось? Оно но только многократно увеличивало мышечную активность, но и значительно улучшало углеводный обмен в организме, повышало его сопротивляемость холоду, токсическим веществам и стрессам.
Решение применить кортизон созрело у Хенча окончательно после очередной встречи с Кендаллом, во время которой последний рассказал ему, сколь необычно результативен кортизон в опытах. Животные, получившие, например, всего один укол, становились практически невосприимчивыми к брюшнотифозной вакцине.
Нет ли здесь прямой связи? — задумался Хенч. Ведь применение брюшнотифозной вакцины в клинике приводило и у людей к ремиссии ревматоидного артрита. В общем, решение было принято.
Но, как нередко бывает в жизни, от принятия решения до его реализации приходится пройти дистанцию огромного размера. На сей раз ее протяженность оказалась… в семь лет. Именно столько времени понадобилось па то, чтобы преодолеть главное препятствие на пути к полному синтезу кортизона, а значит, и к получению препарата в количествах, достаточных для лечения человека, — решить проблему дефицита желчи. Добыли ее в конце концов из самого доступного материала — из растений.
Почему же именно растительному сырью отдается предпочтение при изготовлении лекарств и препаратов? Потому что вещества (так считал еще Гиппократ), благотворно воздействующие на организм, именно в лекарственных растениях содержатся в оптимальном виде. Этим и объясняется целебность соков, непереработанных трав, отваров, вытяжек из луковиц, корневищ, стеблей почек, плодов, ягод, семян.
Гормональные и лекарственные препараты, безусловно, различны, различен механизм их воздействия на организм, но они имеют и нечто общее, реальную точку соприкосновения — растение. Не отыщись оно — и синтез кортизона задержался бы на неопределенное время. А одна случайность, как это водится, неизменно привела бы к другой. Впрочем, «рождение» кортизона и так во многом определено стечением обстоятельств. Первое из них (историки медицины до сих пор не могут понять, почему исследователи избрали именно такую дозу) — определение единственно верной ежедневной дозы приема препарата. Окажись она несколько меньше или больше — и открытие кортизона не смогло бы состояться или, по крайней мере, изрядно бы задержалось. Вероятно, угаданная доза предопределила и «прямое попадание» в следующую на пути к успеху цель: размеры кристаллов в препарате оказались оптимальными и всасывание произошло с нужной скоростью.
В общем, его величество случай на сей раз явно принял сторону исследователей и врачей: 21 сентября 1948 года больному ревматоидным артритом была сделана первая инъекция кортизона, принесшая ему здоровье, а врачу — Нобелевскую премию. И открывшая в медицине новую страницу…
Однако сам Хенч и его коллеги, впервые опубликовав свои исследования, отозвались о кортизоне более осторожно, а свое открытие скромно представили как «средство, заслуживающее изучения». Насколько они оказались правы, очень скоро показала жизнь: восторженная увлеченность гормонотерапией, приверженцами которой стали медики практически всех стран мира, сменилась резко отрицательным к ней отношением.
Почему? Да потому, что вместо столь желанного успеха кортизон нередко начинал вести себя «странно», вызывая непредвиденные осложнения, провоцируя такие явления в течении болезни, которых прежде не наблюдалось. В общем, «мода» на кортизон как панацею от ревматоидного артрита начала спадать так же быстро, как и возникла. Английский врач и исследователь Дж. X. Глин (на книгу которого «Кортизонотерапия» я уже ссылался в начале главы), принимавший в одном из первых клинических испытаний личное участие, этот потрясающий провал нового средства объясняет единственной причиной — полным незнанием сущности фармако-терапевтического действия гормональных препаратов.
Забегая вперед, скажу, что лишь через два с лишним десятилетия тайна воздействия стероидных гормонов на организм наконец-то будет раскрыта. И сделают это советские исследователи. Прежде всего Павел Васильевич Сергеев (профессор, доктор медицинских наук, заведующий кафедрой молекулярной фармакологии 2-го МОЛГМИ) и его коллеги.
Этот многоплановый и сложный поиск захватит такие интимные механизмы, опустится до таких глубин внутриклеточного исследования, о которых никто прежде не мог и мечтать. Впрочем, лучше всего о характере, направлении и существе решаемой проблемы говорят дневниковые записи самого П. Сергеева:
«…В наше время трудно удивить кого-либо «чудесами». «Век атома», «век биологии», «век космоса»… Одни названия XX столетия говорят уже о том, как много понято, расшифровано в самых различных явлениях, наблюдаемых в живом и неживом мире. И все же многие из них остаются (и в первую очередь, как ни странно, для специалистов) именно чудом, чудом совершенства, простоты и универсальности. В молекулярной биологии (науке о функционировании живого) таким чудом из чудес, безусловно, следует считать уникальную по своей масштабности и тонкости работу биологически активных веществ — регуляторов. Каким образом эти относительно простые по своему химическому строению вещества контролируют самые сложные процессы в живом организме? Вот вопрос, часто ставящий в тупик даже прозорливейших из исследователей. Взять хотя бы стероидные гормоны… Соединения, содержащие около двух десятков углеродных атомов в основном скелете молекулы, осуществляют в организме регуляцию всех (!) процессов, обеспечивающих его жизнеспособность. А изменения даже небольших участков в молекуле стероидов приводят к поразительным отличиям в их биологическом эффекте.
Несомненно одно из двух: либо химическая структура стероидов определяет этот факт, либо структура образований в клетке, взаимодействующих со стероидными гормонами, очень тонко «настроена» на их присутствие. Логично предположить и другое: это два явления, тесно друг с другом связанные. Однако в качестве основного следует, вероятно, выделить все же «настройку». И вот почему. Теоретически любая клетка нашего организма получает из окружающей среды равное количество гормонов. При этом свойства стероидов таковы, что для них не существует особой разницы, «куда попадать» (что определено физико-химической характеристикой самих молекул плюс примерно одинаковой их «поставкой» в разные органы и ткани). Нам представляется, что определенный застой в стероидологии как раз и связан с непониманием именно этого факта. Поэтому действие;. стероидных гормонов на клетку объясняют работой так называемых цитозольных рецепторов, специфически связывающих молекулы гормонов внутри клетки, забывая или преднамеренно не учитывая тот факт, что там могут оказаться одновременно все гормоны в соответствии со своими свойствами. В то же время хорошо известно, что клеткам того или иного вида необходимы только определенные гормоны. Здесь и обнаруживается первый парадокс (парадокс не природы, а трактовки). Второй парадокс заключается в существовании так называемых бессмертных клеток, то есть клеток, не чувствительных к действию стероидов, хотя они и содержат нормальное количество нормально устроенных цитозольных рецепторов. Правда, невосприимчивость клеток к воздействию гормонов, весьма непонятную, как раз и объясняют отсутствием этих рецепторов, а указанный выше случай считаю! исключением из правила. Наконец, еще один парадокс: если стероидные гормоны проникают в глубь клетки, как принято говорить, пассивно (в силу присущих им свойств) и в то же время вызывают значительные изменения в функционировании всех внутриклеточных образований (митохондрий, лизосом, эндоплазматического ретикулума — их роль в метаболизме клетки невозможно переоценить), то почему они не изменяют метаболизм в нечувствительных клетках? Допустим, гормон прошел внутрь клетки, не работает там по неизвестным причинам, но внутриклеточные образования реагируют на свободный стероид?»
Все эти вопросы и стали предметом детального анализа, проведенного П. Сергеевым совместно с Ю. Денисовым в целях определения и дальнейшего исследования молекулярной природы стероидоклеточного взаимодействия. Суть предлагаемой гипотезы сводится к тому, чтобы ввести в механизм этого процесса новый этап, а именно этап цитоплазматической мембраны клетки. Здесь по теоретическим соображениям и фактам, полученным экспериментально, основную роль играет та система в цитоплазматической мембране клеток органов-мишеней (то есть клеток, для которых тот или иной гормон необходим), которая в первую очередь настроена на «узнавание» нужного гормона.
На основании этих работ и ряда зарубежных публикаций можно предложить следующие схемы реализации биологического действия стероидных гормонов:
— гормон — цитоплазма — ядро — вещество внутри ядра — эффект,
— гормон — цитоплазматическая мембрана («узнающие системы») — цитоплазма — внутриклеточные органеллы (свободный гормон?) — ядро (одно ли?) — эффект.
Естественно предположить, что вторая концепция более содержательна, ибо, во-первых, снимает многие экспериментальные проблемы эндокринологии (к сожалению, этим аспектом медицины мало кто занимается), во-вторых, решив наши экспериментально-теоретические проблемы, мы сможем реально подойти к практическим выводам, которые отсюда следуют. А именно: научившись управлять мембранными процессами, сможем управлять и теми, что являются их следствием, то есть происходят только в результате мембраногормонального взаимодействия. В первую очередь речь идет о возможности управления на уровне мембраны поступления или непоступления соответствующего гормона. Как известно, существует достаточно' большое количество веществ, инициирующих или блокирующих это явление. Вот и еще проблема, так будем ее решать?..
Что ж, должен сказать, открытие уже состоялось. Гипотеза профессора Сергеева оказалась верной.
Теперь, понимая характер и особенности действия гормона на организм, клиницисты могут и должны соизмерять силу гормонального «выстрела» с задачами и направленностью терапии.
Но… это все еще в будущем, а пока врачи констатируют возрастающее число негативных последствий применения кортизона. И среди них — задержку в организме натрия и потерю калия.
Перечень пороков гормональной терапии рос, а использование ее отнюдь не сокращалось. Напротив… Были синтезированы новые соединения: преднизон и преднизолон, которые оказались в 3–4 раза сильнее кортизона. А раз так, то почему бы не попытаться с помощью таких мощных средств врачевать и ревматоидный артрит, и другие тяжкие заболевания?
И пошло-поехало… Гормономанией «заболели» не только врачи, но и сами больные и их родственники. Причем «эпидемия» оказалась повальной. Ее волна пронеслась, как смерч, по всем странам и континентам. Докатилась она и до нас. Академик АМН СССР А. Нестеров так, например, описывал одно из характерных проявлений «рецидивов» гормономании: «…Совсем недавно мы консультировали в Институте ревматизма Наташу П., 16 лет, с инфекционным неспецифическим полиартритом, которой за небольшой отрезок времени вследствие настойчивых усилий ее мамаши было введено 5300 единиц АКТГ (АКТГ, как вы уже знаете, адренокортикотропный гормон. — П. Ц.) и около 11 граммов стероидных гормонов. Это стремление лечить дочь «лучшими» современными средствами при явном «непротивлении» лечащих врачей привело к тяжелым последствиям: инфекционный артрит принял септическое течение, осложнился общей дистрофией, анемией, задержкой в общем развитии. Понадобилось немало усилий и времени, чтобы вывести девушку из этого катастрофического состояния».
Итак, обратный эффект применения гормонов оказался налицо. Так что же следовало делать в подобной ситуации? Медицина в поисках ответа на столь сложный вопрос разделилась на два больших направления. Представители первого старались понять природу и механизм гормонального воздействия на органы и ткани, чтобы сделать его еще эффективнее; сторонники другого — заставить собственные системы адаптации больного продуцировать гормоны в таких количествах, которые оказались бы способными «сразиться» с грозными силами того же инфекционного неспецифического (ревматоидного) артрита. Среди представителей этого направления были и физиотерапевты, пытавшиеся средствами электротерапии стимулировать гипофизарно-надпочечниковую систему, воздействуя непосредственно на надпочечники и гипоталамус. И хотя в те годы сам я был еще весьма далек от проблем, занимавших столько выдающихся умов, сегодня, располагая многолетним опытом использования природных факторов для успешного лечения самых разных заболеваний, в том числе и воспалительных, могу сказать: это была одна из первых попыток подобного рода. Но уже тогда в некоторых случаях применение электротерапии оказывалось результативным.
Ученые в своем стремлении повысить функции адаптивных систем изыскивали все новые и новые средства. Так, группой скандинавских медиков было предложено (их результаты в первое время оказались великолепными) имплантировать в ягодицу больного переднюю долю гипофиза теленка. Правда, широкому распространению данного метода препятствовал определенный «возрастной ценз»: больной должен быть не старше сорока: Сегодня мы и этой «странности», и этому природному «чудачеству» находим объяснение: иммунные системы организма, его адаптивные возможности до сорока лет огромны и, главное, пластичны, а после этой «отметины» резко идут на убыль.
Усилить функции адаптивных систем ученые стремились разными методами, что привело к созданию двух «школ». Одна из них, разработав многочисленные способы премедикации (предварительного введения препаратов, сглаживающих тяжелые последствия гормонотерапии), и по сей день успешно использует всевозможные гормональные препараты. Другая, вернувшись к тем методам, что ведут свою родословную от электровоздействия на гипофизарно-надпочечниковую систему, взяла на вооружение активизацию функций адаптивных систем, заставляя их трудиться «в поте лица» с помощью природных и преобразованных факторов. К этой школе имеет честь принадлежать и ваш автор.
Идея активного использования многочисленных природных и преобразованных физических факторов для лечения различных заболеваний родилась не вчера и не сегодня. Корни ее уходят глубоко в века, когда человек интуитивно обращался за помощью к той среде, в которой жил и развивался как биологический вид Homo sapiens. Плоть от плоти природы, создавшей его, он и поныне хранит в своих лимфатических и кровеносных сосудах ту частицу древнего моря, в котором зарождалась когда-то на земле жизнь.
Все изменилось с тех пор усилиями времени и обретшего силу человека. Но неразрывные узы по-прежнему крепко-накрепко связывают нас и все живое на земле с природой. Каким трагическим самообманом выглядит наивное представление о том, что мы «переросли» природу. Как жестоко расплачиваемся мы порой за то, что неразумно растратили под воздействием внешней среды, нередко именуемой «обстоятельствами», свои защитные силы. Это понимали во все времена врачи и мыслители, рассматривавшие жизнь на земле как единый, взаимосвязанный и взаимообусловленный процесс единой природы. Дабы не быть голословным, приведу пример из близкой мне медицинской практики, попытаюсь объяснить с только что изложенных позиций, казалось бы, весьма загадочное обстоятельство.
Итак, человек, страдающий ревмокардитом, отправился в санаторий, чтобы у моря, на южном солнце подлечить больное сердце. Отправился за здоровьем, а вернулся домой совершенно больным. В чем же дело? В неразумном, в несоответствующем функциональному состоянию его организма использовании природных факторов? А может быть, в неверно назначенных или не в тех количествах преобразованных факторах? Конечно, чтобы реконструировать события, приведшие вместо желаемого облегчения к ухудшению состояния здоровья, нужно знать конкретные детали и обстоятельства. Но в общих чертах вся картина отнюдь не представляется мне загадочной.
Прежде всего необходимо уяснить смысл процессов, происходящих при этом заболевании. Он в разрушении коллагена соединительнотканных структур всех оболочек сердца, в возникновении иммунных цепных реакций — главной основы прогрессирования заболевания сердца. Воспалительный процесс в наружной оболочке сердца (перикарде), мышечной (миокарде) и внутренней (эндокарде) разгорается от, казалось бы, ничтожной причины — стрептококк из больных миндалин или кариесных зубов вместе с током крови попадает в сердце. Что же происходит? Если организм здоров, защитные силы его не подорваны, то ничего страшного. Он справится с инфекцией. А если нет? Тогда развивается обострение заболевания. И вот такому больному врач-курортолог назначает, допустим, сульфидные ванны.
Хорошо это или плохо? Вряд ли однозначно, не зная конкретного больного, можно ответить на столь непростой вопрос. Потому что, во-первых, курс лечения сульфидной водой непременно нарушит тепловое равновесие в организме пациента. А оно у него из-за «поломок» в вегетативной нервной системе и так весьма неустойчиво. Во-вторых, такая процедура обязательно увеличит поток импульсов в центральную нервную систему, а значит, вызовет учащенное сердцебиение, что, как очевидно и неспециалисту, больному противопоказано. В-третьих, сульфидные воды неизменно приведут к усиленному поглощению клетками миокарда сероводорода, что чревато новой вспышкой воспалительного процесса. Есть и другие причины, по которым я бы лично не рекомендовал подобной процедуры и назначил бы курс лечения высоко- или сверхвысокочастотными электромагнитными волнами. Зачем? Чтобы стимулировать защитные силы организма. О том, как это сделать конкретно, речь впереди.
