Триумф изумруда
В середине XIX века изумрудно-зеленый цвет по-прежнему был заоблачно популярен. Акварельный портрет королевы Виктории 1855 года демонстрирует государыню, одетую в блистательное изумрудно-зеленое бальное платье на пике моды. Тридцатишестилетняя королева позировала своему любимому придворному художнику Францу Ксаверу Винтерхальтеру, мастеру светского и придворного портрета. Винтерхальтер особенно искусно изображал роскошные наряды и прически принцесс и аристократок. Ему, в числе прочих особ королевских кровей, заказывали свои портреты супруга Наполеона III Евгения и супруга императора Франца Иосифа Елизавета Баварская. На этом менее официальном акварельном портрете королева Виктория одета в зеленое вечернее платье, отороченное кружевами. Закрученные нитки жемчуга украшают ее шею и запястья, а голову венчает драгоценная диадема. Примечательны украшения прически королевы: венок из листков искусственных растений и венчиков цветов, оплетающий ее каштановые волосы. Цветы, как живые, так и искусственные, издавна считались «женственными» украшениями для платьев и особенно прически, а во второй половине 1850-х годов, как о том свидетельствует портрет королевы Виктории, они оказались на пике моды. Разумеется, подобные шелковое платье и венок были недоступны широкой публике, чего не скажешь о более дешевом, но не менее ядовитом американском повседневном платье из хлопка, сшитом около 1855 года. Его модный зеленый цвет сочетается с цветочным набивным орнаментом. Если вы все же могли позволить себе последние парижские моды, то к вашим услугам была мастерская мадам Тильман на Рю де Ришелье в Париже, поставлявшая искусственные цветы ко дворам королевы Виктории и императрицы Евгении. Головные украшения (или parures de bal – бальные гарнитуры), цветы и перья от мадам Тильман широко рекламировались с 1854 по 1868 год. Одна из таких рекламных иллюстраций опубликована в журнале Les Modes Parisiennes от 24 января 1863 года (ил. 7 во вклейке). Венок, изображенный по центру, назывался «Дриада» – лесная нимфа: «артистическая куафюра из водяных растений, смешанных с полевыми травами и опаловой бабочкой на диадеме»[243]. Этот тип стелющегося травянистого украшения для волос стал настолько модным, что уже следующей зимой Punch спародировал моду на «растительное» платье в вымышленном письме лондонской модницы своей провинциальной кузине:
Вечерние наряды и званые ужины были восхитительны. Я видела платье цвета семги, обшитое зеленым горошком, и еще одно, телесного цвета вечернее платье, украшенное луком, цветной капустой, морковками и молодыми побегами сельдерея. Овощи, зелень, солома и сено сейчас очень в моде. Чепцы по-прежнему высоки, но теперь их обрамляют редисом и луковицами молодые замужние дамы… а вдовствующие – луковицами и репой. Камыш модно носить молоденьким девушкам, а чертополох и другие сорняки – вдовам[244].
Это письмо высмеивает зернобобовые фасоны и каламбурно употребляет название женского траурного платья: оно называлось widow’s weeds – буквально, «вдовьи сорняки». Однако комически «съедобные» наряды действительно существовали. Венок французского производства из музея Бостона, привезенный в Америку в середине XIX века, свидетельствует о тщательно продуманном эффекте, производимом украшениями (ил. 1 во вклейке). Натуралистично исполненные плоды, цветы и зелень буквально произрастают из проволочного каркаса, охватывающего голову. Нежные розовато-белые цветки превращаются в сочные спелые клубники, которые так и хочется положить в рот. Грозди налитых соком красных и пурпурных виноградин будто приглашают их сорвать и попробовать на вкус, а свешивающиеся тут и там красные восковые черенки служат остроумным намеком на то, что некоторые виноградины уже были сорваны и съедены. Пусть клубника плодоносит в начале лета, а урожай винограда собирают по осени, их сочетание несет в себе несколько эротизированный посыл: женщина, украшенная таким венком, соблазнительна и аппетитна.
Примерно в то же самое время стихотворение Кристины Россетти «Базар гоблинов» (1862) рассказывает историю девушки Лауры, соблазненной магическими гоблинскими фруктами. Лаура обменяла свой золотой локон на плоды и, выпив их сок, зачахла, когда у нее не хватило денег, чтобы купить новую порцию. Сюжет стихотворения отсылает к первородному греху, образу Евы и древу познания, только на этот раз ядовитый плод продают торговцы: «На вкус – как мед, для сердца – яд!»[245] В странном соответствии с болезненной главной героиней стихотворения, которая «высасывая сердцевину, / Опустошила бы корзину», в том же 1862 году девочка пятнадцати лет по имени Элизабет Энн Абдела из района Шордитч в лондонском Ист-Энде умерла, слизнув зеленую краску с сочных на вид стеклянных виноградин. Ее тринадцатилетняя подруга Элизабет Холл работала на галантерейщика, занимавшегося продажей украшений для шляп. Его юная работница получила виноград, который девочка в качестве подарка преподнесла своей старшей подруге. После гибели девушки оставшийся искусственный виноград и листья отправили на химический анализ: хотя голубые и розовые плоды оказались безвредными, зеленые ягоды содержали мышьяк, и судебный эксперт заключил, что «количества яда в одном зеленом листе, возможно, достаточно, чтобы отравить ребенка»[246]. Увешанный плодами головной убор должен был быть пиром для одних лишь глаз. Не все ягоды винограда были ядовиты, но его изящные просвечивающие листья были способны погубить здоровье мужчин и женщин, занятых в производстве искусственных цветов.
