Ядовитые носки
Поскольку анилиновые краски стали использовать для широкого спектра предметов нательной одежды, некоторые их владельцы страдали от острых и болезненных симптомов отравления. Пот растворял красители, которые оставляли пятна на коже, превращая руки владельцев перчаток в «руки красильщика». Однако самыми ядовитыми были неприметные трикотажные изделия, которые женщины и мужчины носили на ногах. В 1860-е годы в моде на мужские носки и женские чулки традиционные красители уступили место ярким синтетическим фуксину и кораллину, что иллюстрируют четыре пары полосатых мужских носков из коллекции Музея костюма в Манчестере (ил. 3 и 4 во вклейке). На двух парах был вышит год их создания – 1862, а увеличенный фрагмент показывает, насколько яркие цвета изделий: черный чередуется с почти что флуоресцентным оранжевым и маджентой. В 1861 году в газете The Lady’s Newspaper отмечалось «внезапное появление пестрых и разноцветных чулок, чьи цвета были настолько яркими и ослепительно контрастными, что на первый взгляд казалось, что их обладатели отправились на костюмированный бал… красный и черный, красный и белый, мов и серый пляшут пред изумленными взглядами во всех магазинных витринах», привлекая внимание зрителя к «обтянутым радугой лодыжкам», выглядывающим из-под оборчатых юбок[311].
В Англии эти «ослепительные» и «великолепные» новые фасоны полосатых и клетчатых носков и чулок пользовались у публики большим спросом. Еще 250 тысяч пар хлопковых и 125 тысяч пар шерстяных изделий ежегодно шли на экспорт[312]. Эти цвета «были рассчитаны на то, чтобы привлекать глаз»[313] в магазинных витринах, большей их частью любовались приватно, оставляя незаметными для посторонних глаз. Яркие носки буржуа можно было увидеть лишь мельком, как цветную вспышку между его ботинками и черными брюками. В других случаях они оставались спрятанными под полусапогами. Вне зависимости от того, насколько хорошо они были заметны, яркие носки вскоре стали предметом получивших широкую огласку общественных и медицинских споров. Известен случай, когда член британского парламента на несколько месяцев слег из-за болезненного воспаления стоп[314]. Француз из Гавра купил в Лондоне носки в фиолетовую и красную полоску, проносил их «двенадцать дней» и затем страдал от пустулезного воспаления стоп и лодыжек, сопровождавшегося острой и болезненной экземой в виде «красных поперечных полос»[315]. Врач определил, что источником болезни были носки, и подверг их химическому анализу. Он обнаружил, что красный цвет давал фуксин, который ранее не использовался для окрашивания изделий, «вступающих в прямой контакт с кожей». Интересно отметить, что британский медицинский журнал The Lancet отказался публиковать отчет французского врача об этом завезенном из Британии яде, возможно, из-за оскорбленного чувства национальной гордости. После этих происшествий одна «весьма уважаемая городская мануфактура» отменила заказ на поставку 6000 пар окрашенных носков, «потерпев крупные материальные убытки», и вернулась к традиционным красящим веществам, потеряв в процессе 1000 фунтов прибыли[316]. Тем не менее далеко не все производители были настолько щепетильны, и впоследствии было зафиксировано еще множество отравлений. Так, в 1871 году пара желто-фиолетовых носков одного джентльмена вызвала у него на ногах «воспаление полосами, внешний вид которого можно было описать как „воспаленный тигровый окрас“»[317]. Несмотря на эти проблемы, один из врачей сделал саркастическое замечание: «Какое это имеет значение? Они радуют глаз и служат достаточно долго по сравнению с тканями, которые мы производим на сегодняшний день!»[318] В действительности ядовитые носки стали причиной ожогов кожи и паники, охватившей жителей Франции и Англии. Один насмешливый корреспондент газеты The Times, взявший псевдоним «Босой из Тонтона», предложил в качестве лекарства от недуга последовать его или ее примеру и вовсе перестать носить носки и чулки[319].
Врачи гадали над тем, почему лишь малая часть носивших цветные носки страдала от химических ожогов, в то время как остальные хорошо себя чувствовали, в том числе и судья в деле о ядовитых носках, который сам «имел обыкновение носить цветные носки без каких-либо пагубных последствий»[320]. Хотя некоторые мужчины неблагоразумно надевали токсичные носки без предварительной стирки, определенные виды красителей, по-видимому, выделялись из хлопковых, шелковых и шерстяных тканей только под воздействием высоких температур летом, когда тугие ботинки прижимали ткань к коже, или же при взаимодействии с индивидуальным химическим составом пота владельца носков[321]. В 1868 году химик Уильям Крукс безуспешно пытался определить точный химический состав агента в «нескольких сотнях дюжин пар цветных торпед, уже запущенных в общество»[322]. Он установил, что виной отравлениям был новый оранжевый краситель, введенный в производство всего полутора годами ранее. При смешивании его с маджентой можно было получить ярко-алый цвет. Мастера, взаимодействовавшие с этой едкой краской, были вынуждены «уходить на покой» после шести месяцев работы на фабрике с руками, покрытыми язвами[323]. Другая проблема появилась, когда краска вступила в реакцию с потом небольшого количества потребителей. У большинства людей пот имеет слегка кислый pH-баланс, но именно этот новый оранжевый краситель реагировал с более редким щелочным или нейтральным потом, таким образом, от отравлений пострадала небольшая, но весьма обеспокоенная часть владельцев носков[324]. Крукс предложил не выбрасывать зловредные носки, а постирать их в растворе мыла и соды, что «лишило бы их раздражающего действия как на ноги, так и на зрительный нерв»[325].
Проблема ядовитости английской красной, оранжевой и лиловой красок также коснулась мужчин из рабочего класса, солдат и даже детей, носивших цветную одежду гораздо более открыто, чем их буржуазные сограждане в ярких чулках. В 1869 году в медицинском журнале La Lancette fran?aise вышла статья о случае отравления капитана дальнего плавания французского флота цветной рубашкой. В декабре 1868 года «Капитан Б.», зашел в порт города Грейт-Ярмут (Англия). Не располагая чистой одеждой после многомесячного плавания, он приобрел прекрасную амарантовую, или карминно-красную, рубашку в темно-фиолетовую полоску в магазине дешевого готового платья, заплатив за нее всего десять шиллингов. Надев рубашку без предварительной стирки, капитан проносил ее пять дней подряд[326]. Накануне отбытия во Францию моряку пришлось снять обновку, поскольку его кожа, волосы и внутренняя часть губ окрасились в несмываемый красный цвет, который не удавалось вывести ни горячей водой с мылом, ни спиртом. Однако, заболев пневмонией, он был вынужден надеть ее вновь, и тогда обильное лихорадочное потоотделение смертельно больного капитана спровоцировало новую, еще более тяжелую кожную реакцию, чуть не убившую «мужчину в полном расцвете лет и с прекрасным здоровьем»[327]. Врач-француз надеялся, что моряки впредь не польстятся на цветастую английскую ткань, однако еще одна статья, вышедшая через четыре года после инцидента, сообщала о новых случаях отравления: солдат-зуав отказывался выбросить свою красную рубаху, не веря, что такая прекрасная вещь могла быть причиной его недуга[328]. Можно сказать, что страсть широкого потребителя к ярким цветам, развитие химического производства, реклама новых красителей и все расширяющаяся база медицинских знаний о потенциальных угрозах соперничали за внимание общественности на всем протяжении второй половины XIX столетия.
На лондонской Международной выставке здоровья (1884) коммерческие организации наживались на страхах потребителей, продвигая такие товары, как «знаменитое» вручную пряденое и вручную тканое ирландское галвейское белье из фланели, окрашенной растительными красками из корня марены и индиго[329]. К концу XIX века хромофобия была знакома всем. В 1892 году Ада Баллин, эксперт в области женского и детского здоровья, решительно заявила: «Нельзя допускать контакта кожи с каким бы то ни было окрашенным предметом одежды»[330]. Отныне не только зеленый, лиловый и красный, но и все прочие цвета считались опасными. Конечно, цвет не исчез из гардероба полностью, но мода эдвардианской эпохи на белые хлопковые платья и модернистские «чистые» белые стены, возможно, стала как следствием того, что широкая публика получала все больше медицинских знаний, так и результатом многолетних общественных кампаний и выставок «гигиенистов» и реформаторов костюма[331]. Развитие микробной теории и токсикологии также повлияло на переход к белым, некрашеным тканям, поскольку их было легко стирать и хлорировать для дезинфекции. Масштаб последствий, которые влекло за собой использование зеленого красителя и мадженты, значительно сократился к 1890-м годам. Однако благодаря новым красильным технологиям рынок наводнили другие дешевые, но высокотоксичные побочные продукты анилинового производства, в частности нитробензол. Это вещество входило в состав обувной ваксы, крашеных мехов и косметики.
