Кенделл пятьдесят два года, она консультант по маркетингу с ученой степенью, полученной в одном из старейших университетов; замужем, есть дети. Вспоминая детство, она говорит, что росла в семье, «где все были очень красивы». Когда ее родители начали встречаться в университете, их прозвали «Кен и Барби». Окончив университет, отец Кенделл стал адвокатом, ведущим патентные дела. Мать работала профессиональной манекенщицей. Старший брат и младшая сестра активно занимались спортом и тоже были красавцами.
– Внешность реально много значила в нашей семье, – вздыхает Кенделл, она была «всем», а я немного выпадала из этого ряда. Я родилась очень маленькой и плохо росла. Меня даже принимали за близнеца моей сестры, хотя та была на два года меня младше. К тому же я страдала сильными коликами и вечно плакала. Успокоить меня не удавалось, и они просто давали мне прореветься.
Из-за того что она была не такая, как все, Кенделл дразнили Дюймовочкой, и ей это не нравилось.
– Меня бы, наверное, вообще заклевали, но я была хорошенькой, и это меня спасло.
Я смотрю на нее, она и сейчас очень симпатичная. Напоминает Мерил Стрип: широкие скулы; огромные манящие зеленые глаза; каштановые волосы, небрежно стянутые в конский хвост. Но рост у нее, конечно, не модельный, пожалуй, чуть ниже среднего.
Когда Кенделл пошла в начальную школу, проблемы со здоровьем не исчезли, а только усугубились: ее по-прежнему мучили колики, а иногда она чувствовала себя такой слабой, что не было сил встать с кровати. В детском альбоме Кенделл есть фотография: вся семья стоит, свободно опустив руки, тогда как Кенделл сжимает свой живот, на лице у нее гримаска боли.
– Мне правда было плохо, но родители все время говорили мне: «Прекратить хныкать и жаловаться».
В десять лет у Кенделл развилась хроническая диарея, но мать ничего не предпринимала. В тот год у них планировался большой семейный отпуск.
– Я сказала матери, что я не в порядке, что у меня желудок болит, что я из туалета не выхожу, но она ответила: «Прекрати пороть чушь! Подумаешь, пуп Земли!» Но она все-таки отвела меня к врачу. Анализы показали, что у меня стрептококковая инфекция и к тому же острая анемия, которая требовала немедленного лечения.
Несмотря на серьезный диагноз, семья все-таки отправилась на лыжный курорт в Канаду, и Кенделл взяли с собой. Она пила антибиотики и железосодержащие препараты.
– Родители ожидали, что я буду кататься, как все. В нашей семье всегда было так: если ты заболел, с тобой обращаются так, будто ты что-то плохое делаешь. Ты, мол, слабак, и тебе просто надо встряхнуться… Когда я поднималась в гору и у меня было ощущение, что я упаду лицом в снег. Шла как зомби до подъемника, ничего не видя вокруг. Вечером я еле-еле доплелась до комнаты и рухнула на кровать. Но ко мне никто не подошел. Мать только наорала на меня: «Ты что, позаботиться о себе не можешь?!»
После того как Кенделл пропила курс таблеток, мать сделала вывод, что ее дочь выздоровела, и не повела девочку к врачу. Именно в тот год у Кенделл появились признаки синдрома навязчивых состояний.
– Иногда, – говорит она, – я начинала кружиться, чтобы успокоиться. Однажды я сказала своей матери: «Я не могу перестать кружиться, хочу, но не могу, а моя мать развернулась и вышла из комнаты. Однажды вечером, – вспоминает Кенделл, – прямо перед ужином мой отец тоже начал кружиться, а потом закружились мои брат и сестра. Они просто передразнивали меня, смеялись. Мне пришлось притворяться, будто ничего такого не произошло, иначе было бы еще хуже.
Никогда ни у кого в этой семье не возникало мысли, что девочка страдает, что ей нужно помочь справиться с хроническими болями в желудке и тревожностью.
– Вместо этого они все решили, что я придуриваюсь, что это нормально – насмехаться надо мной. Я была объектом травли, недочеловеком для них.
Однажды Кенделл подошла к школьной медсестре и пожаловалась, что у нее сильно болит голова. Та измерила температуру, потом позвонила матери Кенделл и сообщила, что у девочки жар и ее нужно забрать домой. Кенделл услышала, как мать громко сказала: «О господи, опять! Ну когда же это закончится!» Когда мать все-таки пришла, лицо у нее было недовольным: «Неужели ты не могла потерпеть еще пару часиков? Мне бы хоть не пришлось забирать тебя посреди дня».
Кенделл не знала этого в детстве, но ее родители сами были жертвами неблагополучных обстоятельств в семье.
– Мать моего отца совершила самоубийство, когда он был совсем еще ребенком, но это никогда не обсуждалось. Много позже я объяснила для себя, почему мой отец боготворил мою мать. Он продолжал искать для себя идеальную мать, которая не покинет его. Именно по этой причине он во всех наших конфликтах принимал сторону моей мамы – чтобы не опорочить идеальный образ великой матери, которой у него никогда не было. Отец всегда говорил нам: «Матери, любые, – это центр Вселенной, не забывайте об этом». Брат с сестрой оправдывали ожидания моих родителей, а я не вписывалась в эту идеальную картинку, я ее разрушала, и поэтому они все так бесились.
Проблемы с желудком у Кенделл стали хроническими. Ей было двенадцать, когда брат с сестрой придумали для нее прозвище Китс. Это была аббревиатура от «Кенделл – туалетный завсегдатай». Так и дразнили, перестав называть по имени. Родители ни слова не сказали по этому поводу.
– Более того, они придумали мне другое прозвище: Камилла. Был такой фильм с Гретой Гарбо, там главная героиня, Камилла, весь фильм драматично кашляла, умирая от туберкулеза. Если я говорила, что устала, мои родители вздыхали: «Ну что взять с нашей Камиллы». Или они могли сказать: «Прекрати ныть, изображая из себя королеву драмы. Во всем должна быть мера».
Примерно в это же время в их семье поселился парень, игрок бейсбольной команды из колледжа, этому колледжу и этой команде помогал отец Кенделл, сам бывший бейсболист.
– Семья этого парня была неблагополучной, но он был звездным игроком, и над ним все тряслись. «Ему нужен дом, – сказала нам мать. – Пусть поживет у нас какое-то время». Как же мне было обидно! Я никогда не забуду, как однажды он был чем-то расстроен, и моя мать сидела рядом с ним, излучая доброту и нежность. Я таких чувств от нее никогда не видела. Для нее было важно, чтобы этот питчер был здоров и счастлив, а на меня можно было наплевать.
Несмотря на все это, Кенделл дожила до двадцати лет с мыслью, что у нее нормальные родители.
– Нет, в самом деле. Они были красивы, мы жили в роскоши и часто путешествовали. Они помогали моему колледжу. Я не задумывалась, нормально ли то, что я переживаю. Я считала, что у меня прекрасное детство, просто это я – проблемный ребенок. И мне было очень стыдно за то, что я такая. Эти проблемы со стулом, эта тревожность… Как только я приходила куда-то, я усиленно искала туалет. Я была ненормальной. – Кенделл надолго замолкает, а потом говорит: – Я впитала в себя то, как моя мать воспринимала меня: что проблема не в моем здоровье, а во мне самой. Мать не упускала возможности сказать о моей ужасной бесхарактерности, и я укрепилась в мысли, что да, так и есть. Я воспринимала себя как недоразумение.
Пройдут годы, прежде чем Кенделл задумается: «Почему моя мать никогда не пыталась решить мои проблемы со здоровьем, почему она не сказала однажды: “Вау, что происходит? Как я могу помочь моему ребенку?”».
В возрасте двадцати двух лет, сразу после университета, Кенделл начала работать администратором в социальной службе.
– Однажды я увидела девчушку лет примерно двенадцати-тринадцати, она пришла к нам в офис со своей матерью. Мать выглядела встревоженной, а девочка все кружилась и кружилась без остановки. Я спросила у кого-то из коллег: «Такое вообще лечится?» И мне сказали: «Да, лечится. Это признак синдрома навязчивых состояний». Как же мне было горько! Почему же моя мать палец о палец не ударила, чтобы помочь мне?
Потом Кенделл устроилась работать специалистом по корпоративным мероприятиям. Ей нравилась эта работа, но…
– Отправлялась в дальние поездки, я изо всех сил старалась скрывать свою диарею, что было довольно трудно, и тяжелые приступы паники. К тому же мне уже исполнилось двадцать пять, а постоянного бойфренда у меня не было. Я знала, что больной меня никто не полюбит, и делала вид, что все нормально. Если бы меня кто-нибудь попросил охарактеризовать себя, я бы сказала, что у меня первобытный страх оскандалиться при всех, быть неидеальной. Ничего в моей жизни не было, кроме страха.
Однажды на пути Кенделл встретился человек, который проявил к ней участие.
– Старушка, бывшая соседка… Она хорошо знала нашу семью. Так получилось, что она переехала в тот же город, где теперь жила я, ее дом был рядом, и мы иногда ходили вместе пить кофе.
Пожилая женщина провела с Кенделл «большую терапевтическую работу».
– Она была свидетелем того, как я взрослела, и она знала определенные факты о моей семье: о самоубийстве моей бабушки и запоях, пусть и редких, моего отца.
Соседка сказала, что у отца Кенделл был «достаточно серьезный эпизод депрессии», что он мог быть агрессивным, что далеко не все считали его идеальным семьянином.
– Для меня это было полным откровением, – призналась Кенделл. – Но, с другой стороны, мне было немного неприятно слышать такое. Ведь это были мои родители. Правда, к тому времени почти все связи между нами прервались. И… к этой женщине я очень привязалась, ведь едва ли не впервые ко мне с таким участием отнесся человек много старше меня.
Кенделл так хорошо промыли мозги воспитанием, что она не обратилась к врачу, даже став взрослой. Она вышла замуж в возрасте тридцати пяти лет, и после рождения первого ребенка у нее случился физический упадок.
– У меня было сильное головокружение, а слабость не давала заниматься самыми простыми домашними делами. Я почти все время лежала ничком и могла впихнуть в себя совсем чуть-чуть еды. Для малышки пришлось взять няню.
Однажды Кенделл ехала за рулем, и ее начало рвать. Пришлось остановиться. Она была в ужасе.
– Меня так воспитывали, что я полагала: у меня нет права болеть. Но как же быть? У меня маленькая дочка, что будет, если со мной что-то случится? Нет-нет, я просто обязана немедленно поправиться!
Движимая этой мыслью, Кенделл отправилась к врачу. Заподозрив у нее «хрестоматийный пример непереносимости глютена», доктор был крайне удивлен тем, что она не обратилась раньше.
Анализы подтвердили глютеновую энтеропатию, аутоиммунное заболевание, при котором тонкий кишечник не воспринимает белок глютен, содержащийся в злаковых. Если не соблюдать диету и не лечить эту болезнь, развивается хроническое воспаление оболочки тонкого кишечника, что ведет к коликам, вздутию живота и диарее. Нарушается также работа других органов, и анемия, как правило, возглавляет список неприятных симптомов. У Кенделл также выявились проблемы со щитовидной железой – у нее был аутоиммунный тиреоидит. А частые обмороки врач объяснил расстройством вегетативной нервной системы. Позже было выявлено еще одно аутоиммунное заболевание: синдром Шегрена, патологическое поражение соединительной ткани.
Кенделл почувствовала себя инвалидом. Сначала она попыталась объяснить для себя «полное неведение» тем, что двадцать пять лет назад, возможно, непросто было поставить диагноз. Но доктор сказал, что ее случай был слишком очевидным, детские гастроэнтерологи могли бы его без труда распознать, если бы родители Кенделл забеспокоились. Но они этого не сделали.
– Много лет назад я стала жертвой халатности со стороны родителей, – говорит Кенделл. – У меня до сих пор в голове это не укладывается. – Потом она улыбается: – Но я все-таки поняла, что все происходящее не было моей виной.
* * *
С Кенделл я познакомилась случайно. Она прочла в Интернете мою статью о взаимосвязи между негативным опытом детства и заболеваниями во взрослой жизни и написала мне. Я позволю себе процитировать ее письмо:
«Когда я ознакомилась с вашей статьей, я была поражена. Это было одно из самых ярких откровений в моей жизни. Это про меня, поняла я. К тому времени я уже все разложила по полочкам и сделала вывод, что мое внешне благополучное детство нанесло мне много эмоциональных увечий, но что увечья были еще и физическими – об этом я как-то не думала. Мне всегда казалось, что если вы не пережили сексуального насилия или не получали тумаков, то не на что жаловаться. Но оказывается, нашей иммунной системе не важен источник стресса. Она не видит разницы между насилием, насмешкой и равнодушием. Будучи ребенком, я не могла в этом разобраться».
Кенделл думает, что у нее была генетическая предрасположенность к непереносимости глютена и навязчивым состояниям, но атмосфера, в которой она росла, «превратила тлеющую искру в полыхающий пожар».
Результат Кенделл в анкетировании по негативному детскому опыту равен шести.
«Я стараюсь не злиться и не обвинять родителей, – пишет она. – Я была маленьким чувствительным ребенком, принявшим на себя ту же ношу пренебрежения, то же дурное обращение и недостаток воспитания, который мои родители испытали на себе когда-то. И они передали это мне – потому что их научили именно этому».
* * *
У многих женщин, переживших травмирующий опыт в детстве, развивается целый букет заболеваний. И в этом женщины опережают мужчин, что само по себе вызывает тревогу. Сюда, однако, надо добавить еще один фактор: изначально женщины получают в детстве больше негативного опыта.
По словам Винсента Феличчи, женщины «имеют на 50 % больше вероятности испытать на себе пять или более видов негативного детского опыта. А чем больше баллов по ACE, тем выше вероятность сбоев в организме».
Феличчи полагает, что «острый детский стресс является первопричиной многих гинекологических проблем, ожирения и синдрома хронической усталости». Женщины болеют не потому, что от природы они «слабее», а потому что у них более чувствительная психика. Переживая детские обиды, вспоминая без конца о серьезных травмах, таких как изнасилование, они уже в молодости подрывают здоровье. Статистика свидетельствует, что женщины после тридцати страдают от хронических заболеваний в два раза чаще мужчин, однако связь между детскими травмами и позже возникшими болезнями остается непризнанной в медицинских кругах, способствуя тому, что Феличчи называет затяжной «медицинской слепотой».
