214

На стороне ребенка

3 глава Новые жизненные пространства для детей

Дети на заводе

У нас короткая память. Кроме того, у нас существует тенденция думать, что структура буржуазной семьи, сосредоточенной на самой себе, мальтузианской семьи, существовала всегда и неизменно, кроме каких-то там случаев в истории. Ну, например, мы знаем, что ребенок рано уходил из семьи, начиная со средних веков до XVIII века.

Нынешние молодые матери, если им не напоминать об исторической перспективе, уверены, что семья всегда была такой, какая она есть: ребенок – в центре, отец и мать, страдающие страхами и гипертрофированной заботливостью в отношении к каждому ребенку, даже если их в семье несколько, и все увеличивающаяся дистанция между поколениями. Однако такие отношения относительно новы. Нуклеарная семья (семейная пара и один-два ребенка) представляется изобретением этого (ХХ) века.

Сокращение в современном обществе семьи, как шагреневой кожи, особенно заметно у средних классов, но не характерно для богатых и бедных. У бедных по-прежнему много детей, да и у богатых бывает больше, чем в семьях среднего достатка. Почему? Бесспорно потому, что у богатых нет проблем с жильем, держат открытый дом и могут нанимать помощников – гувернанток и слуг.

И только люди среднего достатка довели себя до такого семейного мазохизма, который принимают за достижение. Подобная жизнь лишает их жизненных сил, но они в своем мазохизме и наивности считают, что все это – для их же счастья.

Сейчас уже появились внуки и внучки у тех отцов и матерей, кто был единственным ребенком в семье. Еще пятьдесят лет назад это было исключением. Сегодня – нет.

Эти дети и родители единственных детей особенно подвержены неврозам: они могли выйти замуж или жениться все равно на ком для того, чтобы завести десяток детей – настолько они страдали от одиночества, – ни двоюродных сестер и братьев, ни бабушек-дедушек. Родители умирают и – всё, никого, как со стороны отца, так и со стороны матери, семья теряет корни, возникает чувство сиротства, заброшенности, одиночества. А те родители, что живы, паразитируют на собственных детях, потому что у них больше нет никого на свете. Раньше такие случаи были редки: затухание рода, эпидемии, болезни, детская смертность или страх перед необходимостью раздела большого состояния. Теперь же подобное – из-за нежелания разделить с кем-то свое несчастье. Для того, чтобы и без того печальное существование сделать по возможности менее грустным или стремления свести несчастье к минимуму. Да и следует признать, что поднять в «цивилизованном» обществе ребенка, воспитать его – это взвалить на себя столько обязательств, что люди говорят: «Нет, это невозможно!» Теперь не возьмешь с собой ребенка, как раньше, на работу; раньше и на поле – вместе, и на стройку; зарабатывали, сколько могли, но ребенок был все время с родителями. Теперешние запреты и ограничения совершенно садистски подействовали на способность людей продолжать свой род.

Одна женщина, которая руководит предприятием, рассказывает, что так как у нее был грудной младенец и его надо было кормить грудью, она установила в машине люльку от коляски и кормила его между двумя посещениями строек. А в день зарплаты рабочие заходили к ней в контору и играли с ребенком, пока получали свой конверт с деньгами. Она могла так вести себя, но если бы кто-нибудь из работающих женщин привел с собой ребенка и посадил его в уголок, то ей предложили бы его вывести.

Отец Маргерит Юрсенар, преподаватель философии, брал дочь с собой на лекции. Девочка никогда не училась в школе. Довольно рано она потеряла мать, и отец никуда ее от себя не отпускал. Она была с ним повсюду. Он же и учил ее: проверял домашние задания и давал ей изложение на латинском языке, задания по греческому. В университете она слушала те курсы лекций, что читал студентам отец. И никто не мешал отцу-преподавателю брать с собой девочку. Правда, было это в Бельгии, а не во Франции. Однако рабочим брать с собой на работу детей запрещено. Даже уборщица не может этого сделать – хозяйка откажет ей от места, если та придет с ребенком.

Произошла бы настоящая социальная революция, если бы разрешалось брать детей на рабочие места их родителей. И все-таки взрослым людям необходимо справляться с жизнью. Но с жизнью, какая нас окружает, они больше не справляются. Труд по определенным часам перестает быть работой, которой хочет посвятить себя человек.

Если есть желание возобновить прерванную связь с той социализацией ребенка, которая существовала в обществе в XVII–XVIII веках, нужно было бы брать с собой детей на заводы. Приходя туда, отец или мать отводили бы своих детей в ясли при заводе и в любое время могли бы навестить их. Но нынешняя администрация воспротивится этому, как только ребенок заболеет или у него поднимется температура до 38° (о, эта мания измерять температуру!). И существовать будет совершенно невозможно, потому что отцу будет предписано три дня в неделю отводить заболевшего ребенка в больницу, а не брать с собой на завод. А ведь завод – место жизни людей. И если отец заболевает гриппом, но хочет идти на работу, то ему никто не препятствует. К ребенку же это не относится. Нет, мы точно живем в мире, где все регулируется бесчеловечными приказами, которые тем не менее издаются людьми для людей, для, так сказать, коллективной безопасности. Коллективной безопасности для тела ценой нарушения общественных связей и языковых контактов человека как создания, обладающего языком. И получается, что мы живем в совершенно безумном мире. Запрещено кому бы то ни было работающему приводить с собой на работу ребенка, и так будет до тех пор, пока ребенок не вырастет и общество само не найдет ему работу. Но это – ошибка, потому что иначе ребенок был бы готов войти в мир работы, потому что уже знает, что это такое, потому что в детстве отец и мать брали его с собой на свою, и это подготовило его. Подготовка к активной жизни произошла сама собой.

В Италии по воскресеньям есть такой ритуал: все – средний служащий, бедняк или богач – идут всей семьей в ресторан с детьми, и те копошатся посередине зала, и никого это не волнует. Во Франции же такое не разрешается. Попробуйте-ка войти в кафе с орущим или все хватающим ребенком! А плачущие дети? Это же наваждение для родителей, которые останавливаются в гостиницах, да они просто готовы задушить собственных детей! Слишком много запретов, и ребенок чувствует себя из-за этого чужаком. Он бы не плакал, если бы ему отвели в жизни место, если бы его в нее приняли.

В Мезон Верт – пятьдесят детей в небольшом помещении, но нет ни криков, ни плача, – всё живет, копошится, чем-то занимается. И это очень хорошо.

Замыкающаяся сама на себе нуклеарная семья является вырождением общества. Общество может стать защитником детских интересов, позволяя детям выйти из этого душного круга; но и оно, точно так же, может идти в том же самом направлении и само превратиться в другой замкнутый круг.

И все же структура, замкнутая на двадцати детях одновременно, не столь замкнута, как замкнувшаяся на одном; двое-трое взрослых и двадцать детей – все-таки лучше, чем двое взрослых и один ребенок.

Современное общество амбивалентно: с одной стороны, оно помогает ребенку выйти из-под семейного гнета, который мешает ему развиваться, – это возможно лет в тринадцать-четырнадцать, когда ребенок уже вполне готов к самостоятельности и к тому, чтобы брать на себя большую ответственность. С другой же стороны, более, чем когда бы то ни было, современное общество предлагает детям готовые модели. Оно определяет цели, производит отбор среди детей путем соревнования. Это, бесспорно, освобождает ребенка от его семейной обстановки, и он быстро от нее освобождается; но одновременно – общество завладевает ребенком, который испытывает на себе его высшую силу. Общество заставляет всех детей играть в гуська: если не достиг определенной клеточки, возвращаешься на точку отправления или выходишь из игры – это обязательно и желательно. Но зачем удалять из игры кого бы то ни было? Можно этого и не делать. Надо просто сориентировать некоторых молодых людей на тот вид деятельности, который им нравится и которому соответствуют их образование и умственное развитие; и в этом случае, возможно, крайние меры и не потребуются.

Однако зачем же производить отбор, селекцию детей по группам вместо того, чтобы вести индивидуальную работу? Все потому, что создается система судейства, а для того, чтобы судить, каковы ученики, нужно, чтобы они были похожи на какую-то штампованную форму.

Ребенок попадает в ловушку. Он оказывается в системе с определенным количеством заранее проложенных маршрутов, изменить которые невозможно; в них есть свои тупики и свои западни-ловушки, откуда уже не выберешься. Определено также, что считать тупиком, а что – правильным путем, и – в конце концов – кто не пошел по этому маршруту, тот и не дошел.

Происходит фантастическое разбазаривание тех жизненных сил, что заключены в детях, и это смертельно для общества. Потому что живут не только те, кто проходит отбор. Все живут в этом обществе.

И вот парадокс: ребенок находит прибежище в нуклеарной семье, которую должен был покинуть, чтобы обрести самостоятельность, и в нее же он возвращается, чтобы замкнуться, когда общество отбрасывает его от себя. В этом случае семья еще усугубляет поражение – будут ли родители настаивать на продолжении ребенком поиска себя в том направлении, в котором он не может этого сделать, или же – возьмут на себя всю заботу о нем как о совершенно недееспособном, как о маргинале. Ну, а раз ребенок не удовлетворил желания своих учителей и не может этого сделать, поскольку идет в ложном направлении, свое собственное желание, выходит, ему надо задушить. Ему в вину ставится все: его желания, его любопытство, то, чего он жаждет. Таким образом, семья принимает решение общества как вердикт. Но вердикт этот относится к определенному «закреплению» этого человеческого существа в обществе, а не к самому человеческому существу. Мне кажется, что подобная политика выявления худшего в области образования, выявления неудачи характеризует, скорее, конец системы установившегося образования, а не конец цивилизации. Не мешало бы пересмотреть полностью вопрос воспитания и образования ребенка в зависимости от его взросления как физического, так и умственного, и в соответствии с возможностью его коммуникации с внешним миром. И пусть каждый получает образование там, где хочет, и учится тому, чему хочет. Школа должна была бы стать местом, где взрослый предлагает ребенку завоевывать то, что ребенку хочется, а не заставлять его заниматься, когда у того нет никакого желания. И тогда взрослый, а не ребенок будет «записываться» на занятия: «Я приду во столько-то и на столько-то».

А пока не произошло этой революции в умах и нравы не изменились – неудивительно, что дети будут находить себе прибежище в научной фантастике.

Поем оперу в семь лет

В 1982 году сто семнадцать детей в возрасте от 7 до 11 лет из начальной школы Edouard-Herriot de Fresnes осуществили в зале Фавар, в Парижской Опера-комик, постановку оперы «Секреты ночи» по сказке Андерсена. Спектакль они полностью создавали сами: либретто, звукозапись, постановка, декорации и костюмы. Готовили в течение года. В первом триместре занимались движением и оркестровкой. И в соответствии со вкусами и талантом каждого ребята распределились по мастерским, стали заниматься в оркестре, петь.

Новым в работе взрослых явилось то, что они не отбирали участников, а привлекли к постановке всех детей, используя возможности каждого ученика, каким бы ни был его уровень.


— AD —

Похожие книги из библиотеки