До четырех…

До четырех…

Слушать и слышать детей.

Это не значит наблюдать за детьми как за объектом исследования, это не значит искать способы, как их образовывать, – это значит уважать их, любить в их лице новое поколение, которое растет рядом с нами. Если бы еще знать, насколько мы действительно их слышим, а насколько путаем волны приема, перевираем и приспосабливаем к собственному пониманию то, что слышим…

Мы ничего не можем навязать детям. Существует, по-моему, только один способ, чтобы им помогать: быть самими собой и говорить, что и сами мы тоже чего-то не знаем, но они это узнать должны; не надо утверждать, что мы строим им будущее, – они делают это для себя сами; только таким образом детям будет предоставлено право строить свою судьбу именно так, как они сами себе ее представляют. К великому сожалению, даже того не желая, мы воздействуем на детей.

Мы отвечаем на их просьбы и требования с автоматизмом, выработанным благодаря генетическому наследственному коду при определенных социальных условиях; мы уступаем своим порывам, смене настроений, внешним воздействиям. Но ошибки менее ощутимы, если возникают они в результате любви, пусть даже неумелой, когда доверие и уважение друг к другу создают условия для взаимопонимания.

Счастье, что начинают создавать «образовательные центры». Но было бы ошибочным доверять одному и тому же человеку проведение с детьми психоанализа и работу по их образованию. Эти роли уже были перепутаны, что вызывает лишь сожаление, поскольку направленность деятельности в обоих случаях не одинакова.

Психоаналитик, с одной стороны, начинает с выслушивания, помогая ребенку высказать то непроговоренное, что живет в нем с первых лет жизни, то есть психоаналитик возвращается вместе с ребенком в его прошлое, и исследование, таким образом, проводится с помощью воображаемого бессознательного возвращения к прошлой жизни, включая пренатальное существование. С другой – готовит ребенка к будущему и будущей самореализации. У психоаналитика нет практической цели, и он не прибегает к какому-либо образовательному прессингу. Он не судит и не советует. Учитель же, напротив, является своеобразным поводырем ребенка и обязан помочь ему вписаться в тот или иной тип общества.

В основе нашего интереса к человеку, пребывающему в возрасте детства, лежит по преимуществу то, что на этой стадии его развития возможно контактировать с ребенком на уровне задействования всего его личностного потенциала. Аналитик находится в том возрасте, когда с ним все ясно. Или почти все. В возрасте же его «пациента» есть нечто новое, уникальное, несравнимое, и этому «нечто» необходимо помочь выжить, пробудить его, поддержать.

Привести родителей к осознанию этого – не значит развить в них чувство вины. Мать психотика страдает от того, что находится не рядом с ребенком на сеансе психоанализа. По моему мнению, это материнское состояние необходимо учитывать при психоанализе. И я против того, чтобы мать была исключена из процесса лечения ребенка. Это позволяет избежать момента переноса на аналитика, ребенок не укоренится в том, что психоаналитик – заместитель матери.

Состояние ребенка, освобожденного от матери, которая, как он считает, «сжирает» его (или действительно так оно и есть), улучшается. Он выходит из периода регрессии. Под постоянным давлением родительницы он не ощущал себя самостоятельным, он был лишь частью своей матери. Она же, ясно видя посягательство на ее автономию, начинает чувствовать себя калекой. И тогда уже ей требуется помощь, ей необходимо помочь справиться с потрясением.

Замену доминанты необходимо обеспечить как можно раньше: до ясель, если мать работает, и до передачи ребенка няне, если мать сидит дома.

Многие родители набрасываются на книги Додсона[190] так, будто это сборники рецептов: делай так, и ребенок будет хорошо учиться и сделает неплохую карьеру. Но, кажется, Ваши наблюдения позволяют сделать вывод, что все решается до шести лет…

Если уж отваживаешься всерьез заниматься детьми, то совершенно особое внимание следует обратить на малышей. Я думаю, что в основном все сформировано к четырем годам, то есть до того, как ребенок пошел в школу[191]. Это тот переходный период, когда еще можно укоренить в личностной идентификации ребенка стойкое сопротивление любой «обработке».

Все решается до шести лет… или даже до четырех?

Речь не о том, что после четырех – шести лет все будет только ухудшаться, просто необходимо понимать, что структура личности к этому времени уже сформирована.

Когда я говорю, что все решается до шести или четырех лет, я совершенно не имею в виду будущую карьеру ребенка или его продвижение по социальной лестнице. Я вовсе не это имею в виду.

Все решается до шести лет… или даже до четырех? Структура личности к этому времени уже сформирована.

Если говорить о главном, обо всем, что можно сделать для предупреждения психических травм или избежания их, для предупреждения «блокировки», «пробуксовки», то – да, думаю, все решается до четырех лет. Все начинается раньше, много раньше. Первое испытание ребенка – отделение от матери сразу после появления на свет. Следующее – ясли. Не подготовленный к этому ребенок (да часто не готова к этому и мать) вновь рискует: изоляция от матери – особенно для ребенка восприимчивого, чувствительного – может приводить к весьма тяжелым последствиям, если мы не позаботимся о том, чтобы с помощью языка, речи подготовить ребенка к этой серьезной перемене в жизни. Если заранее все не проговорить, не обговорить с ребенком, то впоследствии упущенного не воротишь; ребенку совершенно необходимо услышать слова любви – в них, в словах любви, которые говорит ему мать или отец, если он при этом присутствует, залог безопасности ребенка. Необходима ребенку и поддержка со стороны всего окружения – все это укрепит в реальной жизни и жизни символической тот сокровенный треугольник, на котором строится вера ребенка в себя и во все человечество.

Единственно, что я бы посоветовала политическим деятелям: законодателю более всего следовало бы заниматься своими гражданами в возрасте от 0 до 6 лет.