Опека над ребенком и сексуальное насилие
Когда ребенок, вопрос опеки над которым является предметом для споров, выдвигает обвинения в совращении его одним из родителей, у компетентных органов может возникнуть подозрение, что подобные обвинения ему внушил второй родитель. Проблема заключается в том, что из-за такого подозрения можно не обратить внимания на реальные события. Есть высокая вероятность того, что подлинные случаи сексуального насилия над детьми могут быть упущены из виду скептически настроенными судьями. Проблема серьезная. Количество обращений по поводу случаев сексуального насилия над детьми за последнее время резко увеличилось.
Те, кто считает, что обвинениям в насилии не стоит верить, обращают внимание на то, что подобные обвинения обычно исходят от матери (а не от социального работника, учителя или доктора) и что именно она инициирует расследование (в подавляющем большинстве случаев такие обвинения предъявляются отцам, а не матерям). Мать может руководствоваться личными мотивами, ревнуя к отцу ребенка и стараясь ограничить его доступ к нему, или просто не понимает их взаимоотношений. Отец, который теперь сам купает ребенка и должен менять ему подгузники, возможно, прикоснется к нему при этом не так, как раньше. Фактически большая часть обвинений в совращении и домогательствах включает в себя сообщения о прикосновениях и эксгибиционизме, а не о фактах проникновения в тело ребенка. В ходе реализации престижной программы «Семья и право» Мичиганского университета было выявлено, что половина подобных обвинений не имеет оснований [9].
С другой стороны, социальные работники, психиатры и психологи утверждают, что домогательства начинаются еще до развода, но лишь после того, как родители разъехались, ребенок решается рассказать о том, что происходило. Они также считают, что стресс, связанный с разводом, и одиночество, которое за ним следует, провоцируют неприемлемое поведение родителя, который находится в поисках любви и утешения. Многие эксперты согласны с мнением Ричарда Кругмана, директора Денверского национального центра Кемпе по предотвращению жестокого обращения с детьми и терапии последствий насилия, который провел исследования обращений по факту сексуального насилия над детьми в рамках 18 спорных случаев об установлении родительской опеки. Он установил, что 14 случаев соответствуют действительности, три — выдуманы, а один был так запутан, что установить истину не представлялось возможным [10].
В нашей стране разворачивается кризис в таком вопросе, как установление опеки над детьми. Как юрист-практик и автор исследований в области семейного права я наблюдаю крайне негативные тенденции в области законов, регулирующих опеку, и в самой сути споров на эту тему за последние десять лет. Количество разводов резко возросло, и это объясняется практически универсальными законами, в которых не определяется вина ни одного из супругов, из-за чего не только сама процедура развода упростилась, но и отношение общества к этому стало более терпимым. Радикальные изменения в процессе установления опеки над ребенком тоже стали следствием такого отношения, где не устанавливается вина ни одной из сторон. Матерям больше не отдается предпочтения при установлении права на опеку над ребенком. Отцы, которые стремятся получить такое право, часто легко его добиваются, и заметна тенденция принимать решение о совместной опеке. Около 30 штатов приняли законы, одобряющие совместную опеку при ряде условий, а в Калифорнии закон 1980 года определяет совместную опеку как приоритетное решение. В Калифорнии такое решение принимается, даже если один из родителей возражает против него [11].
С каждым годом будет появляться все больше детей, которые пострадают при разводе родителей и попадут под действие неоднозначных новых законов о совместной опеке. Зачастую родителей убеждают принять это решение, в противном случае суд примет встречные меры против них. Доктор Джон Хейнс, бывший президент Академии семейных проблем, утверждал: «В течение ближайших пяти лет совместная родительская опека станет нормой даже в рамках судебной системы» [12]. Но мало кто из разведенных супругов может действовать на основе сотрудничества, опираясь на решения, которые раскалывают жизнь ребенка напополам. Начинаются трения, растет вражда.
Как только было принято соглашение о совместной опеке над детьми, отменить его практически невозможно. К сожалению, единственным убедительным для судьи поводом пересмотреть такое решение может стать обвинение в сексуальных домогательствах со стороны одного из родителей. Обвинения в сексуальном насилии предъявляются настолько часто, что на ежегодной конференции в Американской академии детской и подростковой психиатрии прозвучал доклад, в котором говорилось об угрожающем росте случаев сексуального совращения, которые заставляют общественность всерьез задуматься о росте преступлений сексуального характера, о том, что необходимы законы, которые обязывали бы учителей и врачей сообщать о малейших подозрениях, о том, что появляются безответственные консультанты, расспрашивающие предполагаемых жертв, используя наводящие вопросы, а также о том, что принимаются законы о совместной опеке, которые в некоторых случаях подталкивают матерей жестче отстаивать свое право на единоличную опеку над детьми [13].
Речь идет о жизни детей, и наш долг — защитить их. Бессмысленно заниматься законотворчеством, в результате которого принимаются решения о совместной опеке над детьми, не удовлетворяющие их интересы. Появляется все больше подтверждений тому, что такая совместная опека — не самое лучшее решение для многих семей, которые вынуждены ему подчиняться. На ежегодном собрании Американской ассоциации ортопсихологов прозвучал доклад Центра переходных этапов в жизни семьи, в котором было представлено исследование последствий совместной опеки над детьми. Те дети, у кого родители развелись относительно мирно, от такой формы опеки не пострадали, но психологическое состояние тех, чьи родители болезненно пережили развод, было значительно хуже, чего не произошло бы, если бы суд принял решение о единоличной опеке над ребенком одного из родителей [14].
По моему мнению, соглашения о совместной опеке не должны быть прерогативой суда и навязываться родителям, если они того не желают. Если родители пришли к такому соглашению, то должна существовать возможность для пересмотра этих решений по желанию каждого из родителей или ребенка. Если подобное решение неэффективно, по мнению родителей, то совершенно не в интересах ребенка продолжать настаивать на его выполнении. Весьма вероятно, что благодаря такому подходу количество обвинений в сексуальных домогательствах, которые стали проклятием семейных разногласий, снизится.
Но в данный момент в суды поступает все больше подобных обращений. Обвинения в сексуальных домогательствах значительно отличаются от обвинений в сексуальных преступлениях, которые рассматриваются в рамках уголовных дел. Подзащитному не гарантируется право на суд присяжных в соответствии с шестой поправкой к Конституции США или на встречу с теми, кто свидетельствует против него. Судья имеет право принять решение по его делу на основе принципа перевеса доказательств, а не на основе принципа уголовного права «при отсутствии обоснованного сомнения».
В различных штатах существуют разные процедуры рассмотрения обвинений в насилии в рамках дел, связанных с опекой над детьми. Во многих штатах обвинение в сексуальных домогательствах рассматривается с участием специалистов из Службы защиты детей, которые изучают заявление и направляют его в суд по делам несовершеннолетних для слушания, если сочтут, что для этого есть достаточные основания. В суде по делам несовершеннолетних судья может запретить доступ к ребенку на некоторый период времени на основании принципа перевеса доказательств. Затем такое решение будет присовокуплено к резолюции по опеке во время дальнейших слушаний. В некоторых штатах семейные суды непосредственно рассматривают обвинения в сексуальных домогательствах.
В семейном суде или суде по делам несовершеннолетних судья может встречаться с ребенком в своем кабинете, а не в зале суда. Туда также может быть вызван психиатр для составления экспертного заключения, что зачастую не допускается при уголовном судопроизводстве. Такой эксперт играет роль адвоката для ребенка, а не эксперта-свидетеля для обоих родителей. Каждый из родителей может привести с собой психиатра-эксперта.
У такого неформального подхода есть и положительные, и отрицательные стороны. Отрицательные заключаются в том, что незначительное количество фактов будет рассматриваться профессиональными дознавателями до слушания дела, а поскольку оно не уголовное — обвиняемый родитель не предстанет перед судом.
Положительный момент заключается в том, что ребенка не заставляют повторять свою историю бесчисленное количество раз до суда, да и само судебное разбирательство причинит ему меньшую психологическую травму. Если его свидетельские показания будут представлены в неформальной обстановке в отсутствие родителя, против которого предъявлено обвинение, возможно, ребенок будет свободнее выражать свои мысли и меньше контролировать то, что захочет рассказать.
К сожалению, нередко в спорных семейных делах судьи совершенно не обладают должной подготовкой для того, чтобы рассматривать обвинения в сексуальных домогательствах. При этом им необходимо принимать быстрые решения по делу, которое не только переворачивает всю жизнь ребенка, но также жизнь и репутацию родителя, которому было предъявлено подобное обвинение.
Когда судья приглашает детского психиатра, тот часто выносит свое решение исключительно на основе свидетельских показаний ребенка. Некоторые психиатры убеждены, что судья может оказывать на психиатра давление, заставляя его определить, лжет ребенок или нет, а психиатру часто это не под силу. Мелвин Г. Голдзбанд, детский психиатр, автор известных трудов в области опеки над детьми, свидетельствует:
«Эксперт в основном не может вынести однозначного решения об абсолютном наличии или отсутствии объективной верифицируемой истины в заявлениях опрошенных. Психиатр может и должен дать описание структур характера и личности своих подопечных и может сделать утверждение, до какой степени вероятна ложь для определенных типов характеров в сравнении с другими (если это в принципе возможно). Однако практически не бывает случаев, в которых эксперт может прямо заявить, что обвинения одного участника расследования в отношении другого правдивы или ложны» [15].
Но многие психиатры и психологи уверены, что они могут довольно точно определить, кто из детей лжет во время обсуждений жалоб на сексуальные домогательства в ходе рассмотрения разногласий из-за опеки, а кто говорит правду. Доктор Артур Грин, директор Семейного центра Пресвитерианской больницы в Нью-Йорке, утверждает, что существует особый синдром детей, ставших жертвами насилия. Он уверен, что за редким исключением профессиональный психиатр может заметить, что ребенок говорит неправду.
Грин считает, что, когда ребенок лжет, он поступает так под давлением мстительной и мнительной матери, которая проецирует на супруга свои подсознательные фантазии. В подобных случаях детали действий сексуального характера могут быть выяснены относительно легко или их можно непосредственно распознать, наблюдая за поведением ребенка. Он рассказывает о домогательствах спокойно или безо всяких эмоций и часто использует термины, которые встречаются в речи взрослых. А вот настоящие жертвы инцеста, как утверждает Грин, скрывают, что стали жертвой совращения. Они зачастую неделями молчат об этом и иногда сначала отказываются от своих показаний, а потом вновь возвращаются к ним. Такое скрытное поведение обычно сопровождается подавленным настроением, дети описывают событие словами, свойственными их возрасту.
В качестве примера лжесвидетельства Грин приводит историю Энди Б., которого подговорила действовать подобным образом его мнительная мать:
«Когда Энди видели в обществе его отца, он был весел, вел себя раскованно и проявлял к нему любовь, и было заметно, что ему нравится, что они вместе. А когда были рядом оба родителя, он злился на отца и демонстрировал свое враждебное отношение к нему. Он пытался унизить отца, нарисовав его изображение с огромным пенисом в состоянии эрекции, и рассказал мне, что они с папой играли с пенисами друг друга, раздевшись догола. Во время этого эмоционального рассказа Энди постоянно поглядывал на мать, чтобы убедиться, что у нее на лице появляется одобрительное выражение» [16].
В судах Калифорнии, которые выступают в качестве флагманов процессуальных реформ, отказались от практики учитывать мнение экспертов о том, наблюдаются ли в поведении ребенка признаки «синдрома малолетней жертвы сексуальных домогательств». Они следуют так называемому правилу Келли Фрай: свидетельства, построенные на «новейших научных открытиях», неприменимы, если нет доказательств, что они признаны научным сообществом. В деле трехлетней Сары, дедушка и бабушка которой обратились в суд с заявлением о том, что отчим подверг девочку сексуальному насилию, апелляционный суд принял решение не допускать психолога к участию в судебном разбирательстве, чтобы засвидетельствовать, что у Сары присутствовали признаки «синдрома малолетней жертвы сексуальных домогательств», поскольку существование подобного синдрома не было признано Американской психологической ассоциацией или какой-либо иной профессиональной организацией [17]. Сару вернули в семью матери и отчима.
Однако суды Калифорнии разрешили психиатрам и психологам, выступающим в качестве экспертов, выдавать заключения о свидетельских показаниях детей, которые в противном случае были бы квалифицированы как не относящиеся к делу (заявление с чужих слов), и не дали разрешения свидетельствовать против причинившего детям насилие. В деле Черил X. суд предоставил психологу возможность вынести заключение о показаниях трехлетней девочки, которая сообщила матери, что отец ее совратил. Такие сведения были приняты в качестве исключения по отношению к правилу о заявлении с чужих слов, когда разрешаются утверждения не о причинившем насилие лице, а о состоянии разума жертвы. Суд постановил:
«Хотя рассказ трехлетней жертвы сексуального насилия детскому психиатру о том, что ее совратил отец, не был приемлем в соответствующих судебных процедурах в качестве доказательства факта сексуального насилия со стороны ее отца, показания жертвы были приняты в качестве свидетельских показаний о том, что ребенок верил, что ее отец совершил по отношению к ней насилие, то есть в качестве конкретного доказательства состояния разума жертвы» [18].
В случаях сексуального насилия, где редко бывают свидетели, такое свидетельство от третьих лиц имеет большое значение.
Совершенно очевидно, что судебное производство должно претерпеть изменения, благодаря которым судья сможет опираться на более четкие принципы принятия решений. Ни один родитель не имеет права лжесвидетельствовать по поводу сексуальных домогательств другого родителя ради того, чтобы ограничить его доступ к ребенку, а ребенок всегда должен быть под защитой.
Во-первых, суд по установлению опеки или по делам несовершеннолетних должен иметь полный доступ к процессу сбора фактов и профессиональным собеседованиям, которые проводятся в рамках уголовного расследования. К судье не должны попадать обвинения, по поводу которых не было проведено расследования.
Во-вторых, должны быть ясные указания для экспертов, выступающих в качестве свидетелей (обычно психиатров). Таким экспертам слишком часто поручают выявить обманщика, а это задание выходит за рамки определения «синдрома малолетней жертвы сексуальных домогательств». Поскольку обычно доказательств бывает мало или они совершенно отсутствуют, это наделяет эксперта властью, выходящей за рамки его юридически оправданных полномочий.
Фактически в привлечении психологов и психиатров в качестве экспертов-свидетелей к процессу судопроизводства есть очень много спорных моментов. В недавнем исследовании Фауста и Зискина, опубликованном в журнале Science, утверждается, что «многие исследования доказывают, что точность суждений клиницистов ненамного превосходит суждения обывателей». Например, в одном из исследований было установлено, что старшеклассники могут предсказать, что человек склонен к насилию, с той же степенью точности, что и профессиональные психиатры [19]. Подобное открытие, безусловно, ставит под сомнение способность психиатра точно определить, когда именно ребенок говорит неправду.
С другой стороны, главная цель слушаний в суде по установлению опеки — защитить ребенка, а не отправить под суд преступника. Более расплывчатая трактовка правила о неформальном заявлении потерпевшего с чужих слов позволяет психиатрам и психологам предоставить свидетельство о состоянии рассудка ребенка, чтобы защитить его интересы, потому что он сам за себя постоять не может.
В-третьих, хотя права подозреваемого в совершении преступления не подвергаются сомнению, обвиняемый в преступлении родитель вправе рассчитывать на защиту. Показания родителя, который предъявляет обвинения, должны подвергнуться тщательному рассмотрению. Суд не может позволить ему просто передавать слова ребенка (в качестве неформального заявления с чужих слов). Ребенок должен рассказать о случившемся сам. Как же быть с совсем маленькими детьми, которые не в состоянии самостоятельно давать свидетельские показания? В этом случае суд должен полагаться на убедительные доказательства, например результаты медицинской экспертизы и выводы психиатров и психологов о том, что рассказал ребенок у них на приеме (а не заключения о том, солгал ребенок или нет). Поскольку судье не нужно придерживаться принципа «при отсутствии обоснованного сомнения» в гражданском деле, он вполне может принимать решение о том, что на основе перевеса доказательств отцу или матери доступ к ребенку будет запрещен.
Примерно половина детей в будущем столкнется с разводом родителей и соответствующими процедурами по установлению опеки над ними. Метания между двумя родителями, к которым ребенок привязан, и конфликты между ними могут заставить ребенка лгать по самым различным поводам. В предыдущей главе я упоминала, что ребенок выстраивает стену между двумя мирами разведенных родителей, с помощью которой он защищает свою частную жизнь. Вполне вероятно, что одному родителю будут лгать про жизнь другого. А расстроенный родитель может начать вести себя так, как в обычном состоянии он бы счел неразумным. Каждый случай нужно изучать тщательнейшим образом и не относиться к нему как к «еще одной докучливой жалобе по поводу опеки».
