Как мудро распорядиться детскими показаниями
Такие нашумевшие дела, как дело городка Джордан и дело Макмартин, заставили общественность сомневаться в надежности детских показаний. Общество узнало о противоречивости детских заявлений о насилии в контексте спорных случаев опеки. Одно из самых популярных национальных телешоу «Право в Лос-Анджелесе» было посвящено случаю, когда мстительная мать подговорила дочь сделать ложное заявление о том, что ее совратил собственный отец. Во время шоу мать, естественно, во всем созналась — и было достигнуто мировое соглашение.
Современные исследователи достоверности детских свидетельских показаний рисуют более оптимистическую картину. Исследования указывают на то, что даже четырехлетние дети могут дать правдивые показания. Но есть несколько сложных моментов. Чем младше ребенок, тем меньше деталей он способен вспомнить. Частично это происходит из-за того, что ребенок не может сконцентрироваться на большом количестве деталей, а еще потому, что его способность понимать и интерпретировать события, особенно необычные, находится в процессе формирования. Но если событие вспоминается на знакомой территории, например это детали мультфильма, который он смотрел в первый раз, ребенок запоминает гораздо больше деталей, чем взрослый [23].
Основная проблема со свидетельскими показаниями детей до 10 лет заключается в том, что чем младше ребенок, тем сложнее ему вспоминать события непроизвольно. Чтобы включить его память, тому, кто беседует с ним, необходимо управлять процессом воспоминаний ребенка [24]. И здесь мы оказываемся на грани того, чтобы внушать ребенку какие-то мысли.
Внушаемость — это степень управляемости свидетеля, когда он начинает верить в существование деталей, которых на самом деле не было. Есть опасения, что в процессе расследования и осуществления правосудия во время постоянных бесед свидетелю будут постепенно внушаться детали, которые, в конце концов, вытеснят часть настоящих воспоминаний.
Внушаемость — это не только детская проблема. Я участвовала в эксперименте, который проводила Элизабет Лофтус, одна из самых передовых исследователей феномена внушения. На мероприятии был показан фильм, в одной из сцен которого красная машина мчалась по пустой улице и врезалась в другую. Затем были заданы вопросы о том, где находился дорожный знак остановки, хотя на самом деле там был знак «Уступи дорогу». Я точно описала, где находится знак «Стоп», а при дальнейшем опросе утверждала, что точно видела его. Это же утверждали многие присутствовавшие на эксперименте.
Дело не в том, насколько дети склонны искажать факты, а в том, насколько сильно это проявляется у них по сравнению с взрослыми. В этой области сейчас проводится много исследований, и их результаты противоречивы. Однако исследователи единодушны в том, что к десятилетнему или одиннадцатилетнему возрасту дети ненамного отличаются от взрослых, когда речь идет о предоставлении неточной или неверной информации. Существуют разногласия насчет детей в возрасте 6 и 7 лет. Некоторые исследования помогли установить, что дети не более подвержены восприятию ложной информации, чем взрослые, а другие исследования указывают на обратное. Дети младше 7 лет, согласно исследованиям, гораздо более восприимчивы к ложной информации касательно второстепенных фактов, но не в отношении основного события. Дошкольники очень внушаемы, когда отвечают на вопросы взрослых [25].
Когда Варондек попросил детей описать цвет бороды их учителя (а никакой бороды у него на самом деле не было), дети, возможно, стали выбирать цвет бороды, чтобы угодить экспериментатору. Во многих экспериментах ребенка, который был свидетелем какого-то события, дезинформировали. Вырисовывается схема внушения. Дети наиболее подвержены воздействию ложной информации, если у них слабые воспоминания о событиях, неверная информация направлена на детали события, а не на само событие, а человек, дающий неверную информацию, — авторитетный для них взрослый. Во время одного эксперимента, когда ложную информацию детям предоставлял другой ребенок, а не взрослый, ее признавали лишь в половине случаев [26].
Ребенок максимально подвержен внушению при первой беседе. Ведущий собеседования может быть социальным работником или полицейским без специальной подготовки. Даже те, кто должным образом подготовлен, могут сбить ребенка с толку. Стандартная техника собеседования заключается в том, что ребенку дают двух кукол с ярко выраженными анатомическими деталями и предлагают с их помощью изобразить, что случилось. Некоторые исследования подвергли сомнению то, что на самом деле происходит. В рамках одного исследования сравнили 25 жертв насилия с 25 детьми, которые не пострадали, и существенных различий между ними выявлено не было. В другом исследовании 100 благополучных детей почти в 50 % случаев так манипулировали куклами, что проводящие собеседование могли интерпретировать это как свидетельство прошлого сексуального насилия [27]. Выступающие гениталии и женские половые органы кукол, возможно, подсказали детям, как именно нужно играть с ними.
Очевидно, что необходимо провести больше исследований и учитывать потребности развития детей, чтобы научить ведущих собеседования техникам, не построенным на внушении. Кинг и Юлли, эксперты в области детской внушаемости, рекомендуют не работать с куклами, а добавить в опрос несколько техник, которые построены на том, что нам известно на сегодняшний день о детском развитии. Например, можно использовать такие подсказки, как уменьшенные модели комнат и мебели, которые помогают детям вспомнить о событии; также можно применять такие практические задачи, как идентификация фотографий, чтобы ребенок мог лучше понять, о чем идет речь. Хотя маленькие дети все еще могут нуждаться в вербальных подсказках, чтобы лучше вспомнить события, ведущий собеседования должен дать понять ребенку, что ему совершенно необязательно все вспоминать, можно просто сказать: «Я не помню» [28].
Если дети, даже очень маленькие, в состоянии точно восстановить события (при условии правильно заданных вопросов об этом), то нужно ли судье выносить вердикт об их компетентности? С XVIII века считалось, что судья, задавая вопросы, в каждом индивидуальном случае может принимать решение, насколько, по его мнению, ребенок честен, разумен, в состоянии вспомнить события и выразить их словами. Судьи задавали, например, такие вопросы: «Ты знаешь, в чем различие между добром и злом?», «Ты знаешь, что такое принимать присягу?» В зависимости от возраста ребенка судья мог попросить его воспроизвести алфавит, или произнести наизусть адреса и телефонные номера, или сказать, как зовут его учителей.
Поскольку случаев сексуального насилия, в которых ребенок является единственным свидетелем, становится все больше, в настоящее время существует тенденция не проводить опрос с целью установления компетентности ребенка в отношении способности давать показания; он наделяется такими же правами, как и остальные свидетели. (Уже восемь штатов исключили это требование.) Суд присяжных или судья должны решить, насколько правдоподобны детские свидетельские показания. Но не существует адекватных исследований, которые могли бы установить, в состоянии ли присяжные оценить компетенцию ребенка. Безусловно, присяжные должны получить некоторые четкие инструкции по поводу того, как интерпретировать показания ребенка.
Также наблюдается тенденция к развитию правила заявления с чужих слов или создания нового исключения подобного рода для ребенка, ставшего жертвой сексуального насилия. Цель законов, исключающих заявление с чужих слов, состоит в том, что любые утверждения за пределами законного расследования являются ненадежными. Только если заявления сделаны в суде и под присягой, где обвиняемый может их оспорить, они могут признаваться надежными. В случаях, связанных с сексуальным насилием, заявления с чужих слов могут быть единственными доказательствами вины, если ребенка признают некомпетентным для дачи показаний.
Три самых распространенных варианта, когда заявления с чужих слов принимаются судом, таковы: если ребенок предъявляет жалобу о состоянии своего здоровья, если он конкретно рассказывает об изнасиловании или возбужденно сообщает о том, что с ним произошло. Обычно последнее происходит непосредственно в момент домогательства: «Этот мужчина залез рукой мне под платье!» Но суды обычно весьма снисходительны во время рассмотрения дел о сексуальном насилии, принимая во внимание эмоциональные рассказы о том, что произошло за несколько дней, несколько недель или несколько месяцев до разбирательства. Некоторые штаты ввели в действие особое исключение для дел, связанных с сексуальным насилием, в соответствии с которым еще один свидетель, кроме ребенка, может давать за него свидетельские показания, если на то есть достаточные основания [29]. Такие дополнения к правилу о заявлении с чужих слов еще не были ратифицированы Верховным судом США.
Предпринимаются попытки защитить ребенка от контакта с обвиняемым во время судов по уголовным делам. Те, кто хотел бы изменить эту процедуру, считают, что ребенок будет так нервничать, что это может исказить его показания. В некоторых штатах используется видеосвязь, когда обвиняемый видит пострадавшего, находясь в другой комнате. В других штатах разрешена видеозапись свидетельских показаний, чтобы избежать встречи ребенка с обвиняемым в насилии над ним. Некоторые штаты приняли решения, что ребенок может не давать свидетельских показаний и что передавать его рассказ о случившемся за него будут взрослые. Это создает исключения в правиле заявления с чужих слов, которое сводится к тому, что свидетель должен сам излагать произошедшие события.
В июне 1988 года Верховный суд в деле Кой против штата Айова выразил серьезные сомнения по поводу соответствия положениям Конституции таких попыток оградить ребенка от непосредственного контакта с тем, кто обвиняется в насилии над ним. В этом деле две 13-летние девочки подверглись сексуальному насилию, когда отдыхали на заднем дворе своего дома. Обвиняемый Джон Эйвери Кой был их соседом. Законы Айовы предусматривают возможность защиты жертв сексуального насилия, которым позволяется находиться за экраном, отделяющим их от обвиняемого, так что девочки его не видели, а он видел их размытые силуэты и слышал показания.
Джастис Скалиа выражает мнение большинства о том, что «право на непосредственный контакт» соответствует положениям шестой поправки к Конституции США. Он утверждает, что стороне обвинения сложнее лжесвидетельствовать при непосредственном контакте с обвиняемым, и считает, что «в самой человеческой природе заложена глубокая необходимость столкнуть обвинителя и обвиняемого лицом к лицу, чтобы это способствовало справедливому суду в рамках уголовного расследования и наказания за преступление» [30].
С ним согласна Джастис О'Коннор, которая утверждает, что в штате Айова не допускают такого столкновения, но при этом она подчеркивает, что во многих иных новых процедурах, имеющих место в других штатах (включая видеозаписи свидетельских показаний в суде), такие показания совершаются в присутствии подзащитного. Она также сообщает, что еще есть возможность рассмотреть проблему конфронтации на основе анализа различных дел. «Но если суд в отношении конкретного дела принимает решение о необходимости подобного подхода в соответствии со статутами многих штатов... наши дела предполагают, что более узкая трактовка параграфа о конфронтации может удовлетворять жизненно важному стремлению штата защищать интересы детей, выступающих в качестве свидетелей» [31]. Такое важное решение Верховного суда оставляет многие принимаемые в штатах законы в подвешенном состоянии. Наиболее вероятно, что каждый из них будет пересмотрен и, возможно, переработан для того, чтобы гарантировать их соответствие этому неоднозначному решению.
По моему мнению, Верховный суд принял оправданное решение и с юридической, и с нравственной точки зрения, утверждая, что мы не можем просто так отказаться от соблюдения принципов Конституции. Общественность, безусловно, находится на стороне ребенка, сопереживает ему, потому что он может испытать страдания и дискомфорт в этой ситуации, но именно для таких ситуаций и принималась шестая поправка. В преступлениях, где слова обвинителя становятся единственным доказательством, подзащитный имеет все права на то, чтобы оградить себя от ложных обвинений.
Дуглас Таррант, 41-летний помощник финансового инспектора из школы округа Пинеллас в Санкт-Петербурге, Флорида, покончил с собой, так и не узнав, что 15-летняя девушка, обвинившая его в непристойном поведении и развратных действиях, отказалась от своих показаний двумя днями ранее [32]. Кроме Тарранта были еще подобные дела. Сотни членов организации VOCAL утверждают, что стали жертвами ложных обвинений. Ложное обвинение в сексуальном насилии может разрушить жизнь и репутацию человека гораздо больше, чем ложные обвинения в других преступлениях.
Более того, ведущий исследователь этой проблемы Гэри Мелтон утверждает, что не существует документов и исследований, подтверждающих необходимость подобных реформ. Мы доподлинно не знаем, будет ли ребенок в состоянии предоставить лучшие свидетельские показания в отсутствие обвиняемого, и у нас нет реальных доказательств того, что непосредственный контакт с обвиняемым настолько психологически травмирует каждого ребенка. Фактически он предполагает, что некоторые жертвы смогут пережить своего рода катарсис, когда встретятся лицом к лицу с обидчиком и осознают, что причиненное им зло будет наказано [33].
Существуют и другие процедуры, которые не вступают в противоречие с Конституцией и позволяют ребенку чувствовать себя более комфортно. Ребенок может быть лучше подготовлен к тому, что произойдет в зале суда. Будет полезно привести туда ребенка и объяснить ему роль каждого из участников. Как только ребенок занимает место свидетеля, адвокаты могут просто задавать вопросы, используя понятный для него язык, чтобы выстроить его свидетельские показания. Например, адвокат может узнать, какими словами ребенок обозначает половые органы. Судья может контролировать перекрестный допрос, чтобы не допустить насилия или попыток запутать свидетеля.
В судебном разбирательстве по гражданским делам, где определяются условия опеки или способ защиты ребенка от угрожающего ему родителя, нет ограничений со стороны Конституции, поскольку подзащитный как участник уголовного дела отсутствует. Судьи могут провести неформальные беседы с ребенком, задавая ему вопросы у себя в кабинете, поступая так на свое усмотрение в присутствии адвокатов.
Еще один важный вопрос связан с использованием свидетельских показаний экспертов — психиатров и психологов, которые проводили освидетельствование пострадавшего. Такие свидетельские показания допускаются гораздо чаще в гражданских делах по сравнению с уголовными, поскольку они считаются наносящими вред подзащитному. Есть два вида информации, которую предоставляют эти эксперты: дать заключение о душевном состоянии пострадавшего и прокомментировать детали, адекватно осветить которые жертва не в состоянии; проанализировать поведение ребенка в случаях, когда они могут указать на то, действительно ли он стал жертвой сексуального насилия.
По моему мнению, исключение свидетельства экспертов в отношении достоверности детских показаний или душевного состояния ребенка разумно в уголовных делах. Обвиняемый по уголовному делу имеет право на защиту своих интересов, что до сих пор представляется противоречивым психологам и психиатрам, а также он защищен от вторичных свидетельских показаний о том, что произошло на самом деле.
Гражданские дела, главная задача которых — защитить ребенка от кого-то из родителей или опекуна, — совсем другая ситуация. Судья (а не присяжные) должен получить максимум информации, чтобы защитить ребенка. Экспертам должно быть предоставлено право давать заключение о душевном состоянии ребенка и его психологическом портрете. Но в этот момент свидетельства о том, есть ли в поведении ребенка проявления «синдрома жертвы сексуальных домогательств», можно считать неуместными, поскольку существование такого синдрома не было официально признано наукой.
