Научная литература
Наука о ребенке, все более и более многословная, позаимствовала инструментарий из естественных и гуманитарных наук – биологии, экономики, статистики, экспериментальной психологии. Ей не больше века. Первые публикации по педиатрии относятся к середине XIX столетия. Пожалуй, можно сказать, что исследование поведения новорожденных – нуждается ли он в первую очередь в питании или в любви? – дело совсем новое; последовательное изучение подобных вопросов началось всего несколько десятилетий назад. Не окажется ли при таком научном подходе, что мудрость бабушек, волшебные сказки, мифология, передаваемые из рук в руки идеологии полностью переместятся в область литературы? Или, напротив, ученые доищутся до корней интуиции, питающей творчество поэтов и романистов? Положение детей от этого выиграло бы. Можно было надеяться, что наука, на которую возлагались такие надежды в XIX веке, придет на службу ребенку.
Но этого не произошло. Наука не стала служить ребенку. Она поступила на службу установленным порядкам, общественному образованию, полиции. Или самой Науке. Исследования для исследований. Здесь, к сожалению, снова не обошлось без идеологии. Сталкиваются разные течения мысли, разные тенденции. Детство как объект исследования превратилось в яблоко раздора для современных ученых: одни, социопсихологи, выпячивают роль среды, окружения, другие – биохимические и генетические факторы. И первые подозревают вторых если не в реакционности, то, по крайней мере, в объективном содействии новым правым. Тяжба намеренная, нейробиологи опровергают их, пользуясь их же аргументами, отстаивая свои права с голубиной невинностью.
По словам профессора Эмбера, руководителя лаборатории нейробиологии развития в Парижском университете Paris-Sud (Opcэ), у детей любого происхождения, из любой среды, обеспеченных и необеспеченных, есть нечто общее, и это – мозг.
С точки зрения наук о нервной системе, ребенок – это не взрослый в миниатюре, и разница заключается не только в количественных показателях. Состояние детства обусловлено не только социальными условиями, под которыми подразумевается семейная, юридическая, экономическая зависимость несовершеннолетних.
Центральной нервной системе ребенка присущ ряд особенностей: нейрофизиология показывает, что это, прежде всего, огромная хрупкость, необыкновенная чувствительность к потрясениям, исходящим из окружающей среды. Но эта хрупкость играет не только отрицательную роль. По сравнению со стадией взрослости она несет в себе такое преимущество, как пластичность, большая способность к восстановлению в случае травмы. У взрослых афазия[89] вследствие поражения мозга неизлечима. А у ребенка она излечима. Отмечалось, что после некроза[90] или удаления участка полушария детский мозг способен создавать замещающие структуры.
Наибольшее внимание нейробиологов теперь привлекает как раз не крайняя хрупкость новорожденного, а его пластичность, то есть способность его мозга и нервной системы возмещать и создавать обходные пути в случае травмы. У ребенка до шести лет можно удалить даже целое полушарие, и если, скажем, произошла травма, то удалить его целесообразнее, чем оставить, потому что оно мешает развитию второго полушария. Ребенок, перенесший такую ампутацию, развивается так же, как ребенок с двумя здоровыми полушариями, а если ему оставить полушарие с анатомическими повреждениями или нарушенным кровообращением, то другое полушарие перестает работать. Это чудо: оказывается, одно полушарие – лишнее! Может быть, клетки мозга всю жизнь мешают друг другу; они словно дублируют работу друг друга, готовясь к несчастному случаю, когда им придется принять эстафету. Мы не используем всех возможностей мозга; у него всегда остаются резервы.
Науки о мозге подтверждают фундаментальную интуитивную догадку психоанализа о потенциале грудного младенца и о важности первых мгновений жизни.
Было сказано: все происходит до шести лет, затем решающими годами в формировании личности были провозглашены первые три года.
Но может быть, все совершается за неделю, за первую неделю жизни. Время первых неизгладимых отпечатков, первых рубцующихся ран следует, возможно, отнести к перинатальному[91] периоду.
Нейробиологи убеждены – так утверждает г-н Эмбер, – что ребенок сразу после рождения отличает языковые, речевые звуки от неречевых. Более того: он уже узнаёт голос матери среди всех других голосов.
Он узнает голос отца, который слышал в материнской утробе: звуки низкой частоты в утробе слышны лучше – и отличает отцовский голос от материнского. В Питивье был поставлен классический опыт, подтвердивший, что человеческий зародыш реагирует на звуковые импульсы, идущие от будущего отца, когда отцу предлагают вступить с ним в контакт[92]. Г-н Эмбер из Коллеж де Франс отзывается на этот счет сдержанно: «Это еще надо доказать». Надо сказать, что исследования в этой области продвигаются вперед крайне медленно. Работу тормозят прежде всего препятствия методологического характера; и всякий раз, когда одну из таких трудностей удается преодолеть, к известным до сих пор возможностям новорожденного в области мышления и восприятия добавляется нечто новое. Напрашивается вывод, что потенциал ребенка скорее всего выше, чем принято думать. Можно предвидеть, что в будущем у новорожденных обнаружатся еще более значительные способности, чем те, которые мы ему приписываем теперь.
Младенцы прекрасно умеют сидеть
«Обычное неврологическое исследование использует далеко не все сенсомоторные возможности новорожденных». Педиатр из Больничного центра в Байонне д-р А. Гренье сконструировал приспособление для новорожденных в возрасте от 15 до 20 дней и произвел над этими младенцами опыты с целью освободить новорожденных от некоторых принуждений, скрывающих реальные возможности их моторики.
Фильм, который он отснял со своей командой, показывает, что ему удалось рассадить новорожденных за маленькие столики, поддерживая им головки только двумя пальцами. Общаясь с няней, эти дети могут – что видно на пленке – схватить предмет, который им показывают. Никто не подозревал, что новорожденные уже способны на подобное моторное поведение.
