Власть через террор

Власть через террор

В секретном рапорте о детях и юношестве, который заказал Токвиль[119] графу де Гобино в начале своей карьеры в 1843 году, сообщается о бунте в исправительной колонии того времени, расположенной в Меттрэ (департамент Эндра и Луары)[120] . Это был образцовый исправительный дом, по замыслу – «семейный и земледельческий». Обитатели – так называемые нарушители и брошенные дети. Мятеж начался, когда объявили о приближении кометы и заключенные занервничали. Мятежники требовали наказать тюремщиков, добивались хартии прав юных заключенных. Автор отчета, посетивший эту детскую каторгу, сообщает: «Молодые – одна из величайших опасностей, какие угрожают нашей цивилизации… Единственная политика, которую надлежит к ним применять, – это политика террора». Дрессировка террором. Террором, который организован на государственном уровне и обрушивается на юных упрямцев. Так впервые хладнокровно были сформулированы на бумаге оправдания террору, проводимому по отношению к малым и слабым. Это то, о чем обычно не смеют говорить вслух и что запечатлено в сознании носителей власти. Этот секретный рапорт для детей – то же, что «Майн кампф» для евреев.

Власть с железной рукой в бархатной перчатке испытывает страх перед непосредственностью, стихийным гением, естественностью, которые присущи молодости. Молодежь мешает – она ставит под вопрос многие ценности, одобренные системой. Но главное, выслушивать ее очень утомительно. Вот, может быть, единственная причина, по которой никто не хочет настоящих изменений.

Мятежники захватили в плен директора заведения и генерального инспектора, который приехал из Парижа, чтобы составить отчет о происшедшем (сегодня он назывался бы руководителем ведомства поднадзорного воспитания при Министерстве юстиции Франции). Гобино, свидетель этого мятежа, является посредником между взрослыми и детьми. Он дает высказаться всем вожакам, как будто они взрослые мужчины, и сам говорит с ними как со взрослыми: на равных. Он ничуть не унижается перед ними, как все остальные. Он вступает в переговоры и просит их принять участие в круглом столе, чтобы выработать хартию прав детей. Баш на баш.

Этот документ проникнут презрением к живым силам этноса.

Кто может убить ребенка?

«Quien puede matar a un nino?» («Кто может убить ребенка?») – это название испанского фильма Наркисса Ибаньеса Серрадора (неудачно переведенное как «Мятежи двухтысячного года»), одного из самых жестоких фильмов в этом роде. В прологе нам показывают отрывки из документальных лент об убийствах детей в Освенциме, во Вьетнаме, в Республике Биафра, в Индии. Эти маленькие жертвы мира взрослых, их войн, их несправедливостей по отношению к целым народам и классам до некоторой степени оправдывают бунт детей, их сложившееся в результате инверсии господство над взрослыми. Молодая пара во время отпуска уплывает на очаровательный испанский остров, где муж бывал в студенческие годы. На острове их встречают дети с неприветливыми лицами и нехорошими улыбками. Взрослых больше нет – дети убили. Всех, кроме одного старика, с которым тут же и расправляются. Молодая женщина беременна. К ней подходит девочка и ласково гладит ее по животу: этим она передает «заразу» неродившемуся младенцу, он разрывает свою мать изнутри и убивает ее. Молодой человек не осмелился стрелять в детей. Прибывает полицейский катер, но полицейские слишком поздно обнаруживают правду, в которую не в силах были поверить. Их убивают, молодого человека тоже. А потом мы видим, как эти дети – не то мутанты, не то зараженные неведомым вирусом – уплывают в сторону побережья: они собираются заразить других детей и вовлечь их в свою «игру»…

Мари Жозе Шомбар де Лов, сотрудник Центра социальной этнологии и психосоциологии в C.N.R.S. (Национальном центре научных исследований), определяет этот фильм, исходя из типологии его мизансцен, так: общество, которое само себя разрушает. Ребенок-мутант, зачинатель новой расы, выражает жестокость, ненависть взрослых, желание отомстить.

«Этот фильм конкретизирует нечистую совесть взрослых по отношению к детям и их страх перед подрастающими поколениями, которые выступают против установленных ими порядков и с которыми им становится все трудней и трудней находить общий язык. Перед лицом кризиса, охватившего современное общество, возврат к детству – это защитный рефлекс или проекция тревоги, или даже призыв к другому способу существования. Создатели фильма сами жили с этими чувствами и передали их публике. Они показали детей с присущей им, детям, точкой зрения, с их манерой чувствовать. Все в целом выражается еще и точным, идущим от ребенка языком, общим для всех людей данного общества и глубоко укорененным в психике каждого: изображение ребенка – объект и сфера совместного приложения психологического и социального начал».

Мари Жозе Шомбар де ЛовРебенок в фильме, 1980