4. Перемены, осуществленные британцами до 1857 г

4. Перемены, осуществленные британцами до 1857 г

Британское влияние на индийское общество нельзя рассматривать как действие единой силы, непрерывно функционировавшей на протяжении более чем трехсот лет. Само британское общество и характер британцев, отправлявшихся в Индию, невероятно изменились в период с правления Елизаветы I до начала XX в. Ряд важнейших изменений произошел за сто лет, примерно с 1750 по 1850 г. В середине XVIII в. британцы попадали в Индию, будучи рекрутированными для коммерции и грабежа «Почтенной Ост-Индской компанией», и под их контролем была лишь малая часть страны. К середине XIX в. они были фактическими правителями Индии, вооруженными организованной бюрократией, гордой своими традициями правосудия и юридических норм. С точки зрения современных социологических теорий бюрократии, почти невозможно понять, как подобная перемена могла случиться, ведь голый исторический материал не содержал почти никакой фактической информации: торговую компанию было непросто отличить, с одной стороны, от пиратов, а с другой – от слабеющих восточных деспотий. Социологический и исторический парадокс можно даже усилить, ведь из подобной безнадежной амальгамы в итоге возникает политическое образование с законными претензиями на звание демократического государства!

На британской стороне этого странного союза ход событий был примерно следующим. Во времена Елизаветы I британцы проникали в Индию в целях авантюры, обеспечения государственных интересов, ради торговли и грабежа. Мотивы и причины почти невозможно было различить в выплеске энергии, распространившейся по всей Европе после упадка традиционной христианской средневековой цивилизации и возникновения на ее месте новой, намного более секулярной. Хотя в Индии можно было нажить огромные состояния, вскоре стало понятно, что понадобится территориальная база. Если нужно было купить перец или индиго, единственный способ получить товар по выгодной цене заключался в том, чтобы оставить на месте человека, который договорится о покупке в сезон сбора урожая, когда цены падают, и сохранит товар на складе до прибытия корабля. Опираясь на устроенные для этих целей хранилища и форты, британцы начали проникновение вглубь сельской местности, покупая индиго, опиум и джут и постепенно приобретая необходимый для успешной торговли контроль над ценами. Поскольку поведение местных правителей казалось британцам изменчивым и непредсказуемым, у них возникло сильное желание получить больший объем реальной власти и, конечно же, вытеснить своих европейских конкурентов. Тем временем могольская административная система пришла в полный упадок. После победы Роберта Клайва при Аркате в 1751 г. роль Великого Могола стала декоративной, а победа Клайва при Плесси в 1757 г. положила конец французским надеждам на гегемонию. Отчасти британцы захватили империю из самозащиты, если не по беспечности: ведь португальцы и французы первыми завязали интриги с туземными правителями с целью вытеснения британцев, которые ответили контратакой. Расширив территориальную базу, британцы получили контроль над доходами покоренных правителей, в итоге заставив индийцев в существенной мере оплатить собственное поражение. Упрочив территориальную власть, британцы постепенно превратились из агрессивных торговцев в миролюбивых правителей, стремившихся к установлению покоя и порядка с помощью немногочисленных сил, находившихся в их распоряжении. По сути приобретение территориальной власти стало ключевым элементом всего процесса превращения британского присутствия в бюрократическую систему, которая, конечно, унаследовала какие-то английские понятия о правосудии, однако при этом продемонстрировала поразительные сходства с политическими порядками, установленными Акбаром.[209] Эти сходства сохраняются до настоящего времени.

Такой вкратце была эволюция британского присутствия в Индии: от пиратства до бюрократии. Это обернулось тремя взаимосвязанными последствиями для индийского общества: первыми шагами незавершенной коммерциализации сельского хозяйства, ставшей возможной благодаря установлению правопорядка, регулярных налогов и права собственности в деревне; частичным уничтожением крестьянского кустарного производства и, наконец, неудавшейся попыткой восставших сипаев свергнуть британское иго в 1857 г. В свою очередь, эти три процесса определили общие условия того, что случилось впоследствии вплоть до сегодняшнего дня.

Чтобы постепенно распутать эти взаимосвязи, мы начнем с налоговой системы. К концу XVIII в. ответственные британские чиновники в Индии расстались с прежними мечтами о том, чтобы как можно быстрее сколотить здесь себе состояние и поскорее вернуться домой. Ничто не указывает на то, что, стремясь организовать стабильную форму правительства, они желали как можно сильнее обескровить страну. Тем не менее их первичный интерес был тем же, что и у Акбара, – получить источник доходов, который обеспечит их господство, но в то же время не приведет к опасным волнениям. Чуть позже некоторые чиновники даже мечтали о том, что Индия может стать второй Англией или огромным рынком сбыта для английских товаров. Но среди англичан, живших в самой Индии, таких было немного. Только коммерческие мотивы не могут объяснить, почему британцы остались в Индии после того, как приобрели там значительную территориальную опору. Реальная причина, вероятно, намного проще. Отступление, которое, насколько мне известно, никогда всерьез не рассматривалось, означало бы признание поражения, даже не будучи таковым на деле. А если нужно было остаться, требовалось найти работающее обоснование для этого, и им стали налоговые поступления.

Решения о том, как устанавливать и собирать налоги, известны исследователям индийского вопроса как налоговые «урегулирования» («settlements»), и этот термин поначалу может показаться странным. Тем не менее он вполне оправдан, поскольку решения о том, как собирать доходы, оказывались на практике попытками «урегулировать» множество сложных проблем таким образом, чтобы не восстановить против себя туземных жителей. Реальные урегулирования были следствием британской политики и британских предубеждений, а также структуры индийского общества и специфической политической ситуации в конкретных областях. Все эти факторы сильно различались по времени и месту.[210] Поскольку ряд основных различий потерял свое значение в условиях продолжающейся британской оккупации, когда в XIX – начале XX в. проявились более глубокие экономические и социальные тенденции, у нас нет необходимости в подробном анализе урегулирований. Для нашего исследования важно их место в общем ходе социального развития Индии. Если кратко, то урегулирования были точкой отсчета для всего процесса изменений в деревне, когда становление правопорядка и связанных с этим прав собственности обострило проблему помещичьего паразитизма. Однако более значимо то, что они формировали основу политической и экономической системы, при которой иностранец, помещик или кредитор забирали у крестьянина экономическую прибыль и не вкладывали ее в индустриальное развитие, что сделало невозможным повторение того пути, по которому вошла в современную эпоху Япония. Разумеется, были другие препятствия и, возможно, даже другие пути, по которым Индия могла бы войти в современную эпоху. Но уже характер ее аграрной системы, возникшей в симбиозе британской администрации и индийского сельского общества, полностью исключал японский вариант.

Первым и исторически самым важным этапом было «Постоянное урегулирование» («Permanent Settlement») (известное также как «заминдари»), осуществленное в Бенгалии в 1793 г. Со стороны британцев это была попытка сохранить свои доходы, избавившись от тягот администрирования запутанной местной системы налогообложения, в которой они с трудом разбирались. Кроме того, это была любопытная попытка вывести на индийскую социальную сцену фигуру помещика-предпринимателя, которая в то время находилась на вершине своего могущества в английской деревне, будучи там источником «прогресса». С индийской стороны важной особенностью была могольская административная практика, опиравшаяся на услуги заминдаров, местных чиновников, которые, как мы видели, отвечали за сбор налогов, будучи посредниками между правительством и крестьянами. Пока могольская система функционировала, заминдар, по крайней мере формально, не был владельцем собственности. Но, когда она начала приходить в упадок, заминдары стали собственниками de facto примерно так же, как китайские генералы в XX в. Британский генерал-губернатор, лорд Корнуоллис, мечтал увидеть в заминдаре того, кто со временем превратится на английский манер в помещика-предпринимателя, способного расчистить страну и организовать полноценную культивацию, если ему предоставить гарантии, что в будущем его личные усилия не пропадут впустую, как это наверняка случилось бы при Моголах. В этом была причина того, почему англичане настаивали на том, чтобы сделать урегулирование постоянным. При новом правительстве заминдар получил права собственности, которые не подлежали отмене. Одновременно он оставался сборщиком налогов, как при Моголах. По условиям Постоянного урегулирования британское правительство получало девять десятых доходов, собранных заминдарами с крестьян-арендаторов, отдавая заминдарам оставшуюся одну десятую часть «за труды и заботы» [Baden-Powell, 1892, vol. 1, p. 401–402, 432–433; Griffiths, 1952, p. 170–171; Gopal, 1949, p. 17–18].[211] Хотя юридическая рамка Постоянного урегулирования, сохранившись до 1951 г., заслужила свое название с бо?льшим правом, чем большинство человеческих замыслов, результаты этого проекта стали огромным разочарованием для его авторов. Поначалу британцы чересчур завысили налоговые ставки и сместили тех заминдаров, которые не сумели выплатить требуемую сумму. В итоге многие заминдары, потеряв свои земли, уступили место тем, кого сегодня назвали бы коллаборационистами. Среди британцев в оборот вошел термин «уважаемые представители местных жителей» («respectable natives»). К середине XIX в., т. е. незадолго до восстания сипаев, около 40 % земли в важных областях, где применялось Постоянное урегулирование, поменяло своих владельцев таким образом [Cohn, 1960, p. 424–431]. Заминдары, лишенные собственности, стали важнейшей опорой восставших сипаев, тогда как опорой британских властей стали новые собственники. Последние, в свою очередь, массово превращались в паразитирующих помещиков, поскольку на протяжении XIX в. рост численности населения привел к росту арендной ставки, тогда как налоговое бремя оставалось неизменным.

Важно понять, что после Бенгальского и Постоянного урегулирований британская политика лишь ускорила и усилила развитие паразитического землевладения, но она не создавала этот социальный тип. Наиболее информативный отчет по Бенгалии в 1794 г. ясно показывает, что все главные пороки индийского аграрного общества (те же, что отмечаются особо и в описаниях XX в.) происходят из добританской эпохи [Colebrooke, 1804, p. 30, 64, 92–93, 96–97]. К их числу относились бездеятельность помещичества, многослойность арендного права и наличие класса безземельных тружеников. Рыночная экономика сделала эти проблемы достаточно острыми в сильно населенных речных долинах. В удаленных от рынков внутренних регионах они были намного менее серьезными. Там собиравший налоги чиновник еще не превратился в помещика. В трехтомном описании путешествия Бьюкенена по Мадрасу я обнаружил указания на то, что, с точки зрения туземцев и британцев, образ жизни помещика был паразитическим. Проблема долга не была серьезной. Хотя в некоторых областях существовали аграрные работники и даже рабы, едва ли можно вести речь о возникновении сельскохозяйственного пролетариата.[212]

В южной Индии была широко распространена другая основная форма налогового урегулирования – так называемая райатвари (от слова «ryot», имеющего также другие написания и означающего «землепашец»), поскольку доходы собирались непосредственно с крестьян, без посредников. В некоторых областях такой же была и могольская практика. Добиться этого результата, а также отказа от фиксированной ренты помогли печальный опыт Постоянного урегулирования, значительное влияние патернализма, а также английские экономические идеи о необходимости сильного крестьянства и о якобы паразитическом характере собственных помещиков, прекрасно выраженные в теории ренты Д. Рикардо. На мой взгляд, важнее, что в той области Мадраса, где реализовывалась в 1812 г. эта модель, не было заминдаров, с которыми налоговые отношения можно было бы урегулировать. Такая ситуация возникла потому, что местные вожди неосмотрительно выступили против британцев, которые сокрушили их, лишь немногих удостоив пенсии [Cambridge History… 1922, vol. 5, p. 463, 473; Baden-Powell, 1892, vol. 3, p. 11, 19, 22]. С точки зрения нашего исследования, главное значение урегулирования райатвари было отрицательным: оно не сумело предотвратить возникновение паразитического помещичества, которое во многих частях южной Индии со временем стало не меньшей проблемой, чем на севере. Как указано выше, несмотря на различия между разнообразными типами урегулирования, которые обычно преувеличиваются как в современной литературе, так и в исторических описаниях, в долговременной перспективе все особенности сгладились, поскольку проявились последствия гарантированного права собственности и роста численности населения.

Покой и собственность в широком смысле стали тем первым даром британского господства, который постепенно привел в движение с трудом начинавшиеся перемены в деревнях индийского субконтинента. Вторым даром стал плод английской промышленной революции – текстиль, который примерно с 1814 по 1830 г. заполонил индийскую провинцию, уничтожив целую отрасль местного кустарного производства. Больше всего пострадали городские ткачи, производившие высококачественные товары, а также целые деревни, особенно в Мадрасе, которые специализировались на производстве текстиля на продажу. Простые деревенские ткачи, делавшие грубые ткани для местного потребителя, почти не пострадали. Косвенные последствия состояли в том, что городским ткачам пришлось вернуться на землю, а шансы на трудоустройство в городе снизились [Gadgil, 1942, p. 37, 43, 45; Anstey, 1952, p. 146, 205, 208; Raju, 1941, p. 164, 175, 177, 181; Dutt, 1950, p. 101, 105–106, 108, 112]. Хотя наиболее серьезное воздействие на индийское общество, по-видимому, произошло в 1830-х годах, импорт текстиля продолжался весь XIX в. Британские чиновники, занимавшиеся индийскими делами, активно, но безуспешно защищали интересы индийских производителей [Dutt, 1950; Woodruff, 1953, vol. 2, p. 91]. По иронии судьбы, высказывания английских чиновников, собранные в сочинении индийского чиновника и ученого Ромеша Дута, похоже, легли в основу тезиса, разделявшегося как индийскими националистами, так и марксистами, о том, что прежде Индия была промышленной нацией, а затем британцы превратили ее в аграрную страну из своих корыстных империалистических интересов. В такой простой форме этот тезис бессмыслен. Уничтожению подверглось кустарное производство, а отнюдь не промышленность современного типа, причем даже в период расцвета кустарного производства Индия оставалась преимущественно сельскохозяйственной страной. Более того, все это случилось задолго до возникновения современного монополистического капитализма. Но недостаточно просто оставить этот тезис без внимания. Люди страдали вполне реально, пусть даже из этого последовали ошибочные теоретические выводы. Доля правды заключалась и в том, что (как мы убедимся ниже) британцы в определенной мере препятствовали промышленному развитию в Индии.

В целом, начиная с новой налоговой системы и заканчивая импортом текстиля, индийское деревенское общество – а большая часть общества была, конечно, деревенской – подверглось достаточным потрясениям, чтобы причины восстания сипаев были совершенно понятны современным историкам. Эти потрясения не исчерпывались тем, что было упомянуто выше. К непосредственным причинам выступления относились и другие факторы того же рода. В северных и западных частях Индии к 1833 г. возникла форма земельного урегулирования, промежуточная между заминдари и райатвари. Там, где было возможно, эта практика благоприятствовала корпоративным деревенским группам, а не помещикам, возлагая на эти группы коллективную ответственность перед правительством за поступление доходов [Baden-Powell, 1892, vol. 2, p. 21; Woodruff, 1953, vol. 1, p. 293–298, 301]. Сходные процессы происходили в штате Ауд, где британцы вытеснили местную землевладельческую элиту, разношерстных откупщиков, собиравших доходы с деревень и живших на разницу между тем, что они собрали, и тем, что приходилось отдавать туземному правительству. Ауд был богатым центром набора солдат для бенгальской армии, испытавшей сильнейшее потрясение, когда британцы аннексировали эту страну [Chattopadhyaya, 1957, p. 94–95; Metcalf, 1961, p. 152–163].[213] Последней и прямой причиной восстания стал печально знаменитый слух об особенностях винтовок нового образца, для использования которых якобы было необходимо, чтобы солдаты скусывали пыжи с патронов, намеренно смазанных коровьим и свиным жиром.

Ликвидация землевладельческой элиты в Ауде, наряду с другими фактами, заставляет многих авторов полагать, что главной причиной восстания сипаев было недовольство бывших помещиков. Эти авторы сравнивают реформаторскую прокрестьянскую политику британцев в период, предшествовавший восстанию, с более консервативной политикой, благоприятной для землевладельческой элиты, которую британцы проводили после восстания.[214] Похоже, это еще один пример слегка преувеличенной полуправды, заслоняющей собой более важную и общую истину. В причинах и следствиях британской политики было больше последовательности, чем позволяет предположить подобная интерпретация. Патерналистское отношение к крестьянству, романтическое и своекорыстное представление о том, что сильный и простой народ может и должен быть источником и оправданием их власти, составляли влиятельную тему британской политики на протяжении всего периода оккупации, даже когда выгода, которую получали крестьяне от этой политики, была сомнительной.

Хотя классовые отношения на селе очень важны сами по себе, они не проясняются, пока не поместить их в более общий контекст. Аграрные условия, особенно в Индии, нельзя отделять от кастовой системы и от религии, поскольку они образовывали единый институциональный комплекс. Основной раскол в индийском обществе, выявленный восстанием сипаев, оказался между глубоко оскорбленной ортодоксией, опиравшейся на определенные материальные интересы, и равнодушием тех, кто либо выгадал от британской политики, либо был не слишком затронут ею. Этот раскол проходил по религиозным границам и до некоторой степени также по материальным. Индуисты и мусульмане массово участвовали в борьбе с обеих сторон [Chattopadhyaya, 1957, p. 100–101].[215] А в Ауде крестьяне восстали вместе с прежними господами в единой оппозиции британскому вторжению. Поэтому, как можно судить, что бы ни делали британцы и что бы они ни пытались сделать – а, как мы видели, они проводили разную политику в разных областях и в разное время, – они в любом случае были обречены на то, чтобы разворошить осиное гнездо. В целом располагая лишь небольшими силами, завоеватели стремились делать лишь то, в чем была абсолютная необходимость. «Реформы» эпохи, предшествовавшей восстанию сипаев, были минимальными.

На уровне более глубоких причин восстание сипаев показывает, что воздействие Запада с его упором на коммерцию и промышленность, его секулярным и научным отношением к физическому миру, его вниманием к конкуренции, а не к унаследованным статусам представляло фундаментальную угрозу для индийского общества. В целом и по отдельности эти особенности были несовместимы с аграрной цивилизацией, организованной вокруг каст с их религиозными санкциями. Англичане действовали достаточно осмотрительно. Те, что были на месте, в Индии, не стремились нажить себе неприятности, слепо навязав собственные социальные нормы; они проводили реформы только ради того, чтобы спокойно заниматься торговлей и материально обеспечить собственное присутствие, а также в тех немногих случаях, когда индийские традиции оскорбляли британский разум.

Одной из таких традиций был ритуал «сати» («sati», также пишется как «suttee»), как называется обычай сжигать или умерщвлять каким-либо иным способом вдову сразу после смерти мужа. Этот обычай возмутил многих британцев. В Бенгалии вдову «обычно привязывали к трупу, часто уже гниющему; рядом стояли мужчины с палками наготове, чтобы затолкать ее обратно в случае, если веревки сгорят и жертва, обожженная и искалеченная, попытается освободиться» [Woodruff, 1953, vol. 1, p. 255]. В большом числе случаев, по крайней мере в XVIII и XIX вв., женщина шла на костер в смятении и ужасе. Многим известен ответ британского офицера 1840-х годов на заявление брахманов, что сати был национальной традицией: «У моей нации тоже есть традиция. Мы вешаем тех мужчин, которые сжигают женщину заживо… Так давайте же следовать своим национальным традициям».[216] Даже сегодня этот ритуал способен смутить самого рьяного поборника равноправия всех культур. Долгое время британцы избегали тотального наступления на сати из опасения вызвать враждебность местного населения. Лишь в 1829 г. обычай был формально запрещен в главных областях, находившихся под британским контролем [Ibid., p. 257].[217] Однако это еще не было концом истории – она и теперь еще не совсем закончена. Насколько мне известно от знатоков Индии, отдельные случаи проведения ритуала сати все еще имеют место.

Официальная британская политика по отношению к религии, несмотря на ее противоречивый характер, настораживала ортодоксов, как индуистов, так и мусульман. (В связи с этим важно напомнить, что даже начала эмпирической науки представляли угрозу для жреца, который был источником и санкцией в делах ремесел и искусств и взимал плату за их использование.) С одной стороны, британское правительство ежегодно тратило крупные суммы на поддержание мечетей и храмов. С другой стороны, оно допускало, а в некоторых случаях даже существенно поощряло деятельность христианских миссионеров. Миссионеры утверждали, что в 1852 г. у них было 22 общины и 313 опорных пунктов, несмотря на то что миссия насчитывала всего 443 человека [Chattopadhyaya, 1953, p. 37]. Организованные миссионерами народные школы, где девочек учили чтению и письму, вызывали у местных жителей страхи, что эти навыки внушат женщинам страсть к интригам или что всякая женщина, научившаяся чтению и письму, станет вдовой [Ibid., p. 33–34]. Наряду с реакцией на сжигание вдов, подобные свидетельства заставляют думать, что одна из важных причин индийской ненависти к британцам состояла в том, что европейцы разными способами мешали утверждению сексуальной и личной прерогативы мужчин, которая характерна для индусской цивилизации, что, впрочем, не исключает власти старших женщин во многих бытовых ситуациях. Кроме того, повседневный опыт службы в британской армии, тюрьмы, железная дорога, едва вошедшая в употребление накануне восстания сипаев, вызывали опасение, что британцы намереваются уничтожить становой хребет индусского общества – кастовую систему. Сложно судить о том, насколько именно чувствительными эти темы были и остаются для индийцев. Ряд последних событий, когда смешение каст не вызывало серьезных проблем, заставляет допустить, что европейцы переоценивали значение этих сентиментов.[218] Тем не менее ясно, что британское вторжение в целом создало достаточно горючего материала, который вспыхнул, как только на него упала искра.

Отчасти потому, что восстание сипаев имело характер серии спонтанных вспышек, британцы сумели пережить пожар. В некоторых областях, особенно в центральной Индии, население было готово взбунтоваться, но его порыв сдерживали местные власти. Союз старой элиты из местных князей и новой элиты, возникшей под британским покровительством, по-видимому, стал главной социальной силой, выступившей на стороне Британии. На северо-западе страны и в Ауде крестьяне вступили в союз с господствующими классами, что привело к массовым выступлениям [Chattopadhyaya, 1957, p. 95–97, 159–160]. За восстанием сипаев стояла попытка восстановить идеализированный status quo, который якобы существовал в Индии до британского завоевания. В этом смысле мятеж был абсолютно реакционным. Этой оценке на первый взгляд противоречит то, что он вызвал широкую народную поддержку, однако, приняв во внимание условия того времени, можно сделать вывод, что это обстоятельство лишь поддерживает ее.[219]

Поскольку англичане были завоевателями и основными носителями новой цивилизации, сложно представить, что восстание сипаев могло бы иметь иной характер. Его неудача поставила крест на перспективе развития Индии по японскому пути. Но в любом случае эта перспектива всегда представлялась призрачной и вряд ли заслуживает серьезного рассмотрения. Дело даже не в том, что иноземные завоеватели имели сильную территориальную базу. Мысль о том, что англичане должны быть изгнаны, не кажется безрассудной. Однако в индийской ситуации иностранное присутствие подталкивало к реакционному выступлению. Индия была слишком разделенной, слишком аморфной и слишком большой, чтобы объединиться своими силами под эгидой аристократической оппозиции и с опорой на крестьянство, как это случилось в Японии. За многие столетия в Индии сложилось общество, которое представляло себе центральную власть избыточной, а пожалуй, даже хищнической и паразитической. В Индии середины XIX в. аристократическая оппозиция и крестьяне могли сплотиться лишь вокруг лютого неприятия модернизации. В отличие от японцев индийцы не могли воспользоваться плодами модернизации для изгнания иноземных захватчиков. Потребовалось еще 90 лет на то, чтобы вытеснить британцев. Хотя в промежутке в ситуацию вмешались новые факторы, реакционный компонент оставался довольно сильным в освободительном движении, по крайней мере достаточным для того, чтобы серьезно помешать последующему превращению Индии в индустриальное общество.