4. Закат императорской системы и возвышение генералов
Во всех крупных странах Европы в течение очень долгого времени борьба между аристократией и короной была решающим элементом политики. Везде, даже в России, в некоторый момент возникают сословия, которые у немецких историков называются St?nde, т. е. статусные группы с существенным уровнем корпоративной идентичности и общественно признанными привилегиями, яростно оберегаемыми от посягательств со стороны других групп и особенно короны. Рывок модернизации по-разному повлиял на это противостояние – в зависимости от времени и ситуации, в которой она начиналась. В Англии ситуация была благоприятной для парламентской демократии; на континенте – гораздо менее и даже вовсе неблагоприятной, хотя в какой-то момент и здесь, как правило, возникала аристократическая либеральная оппозиция.
В рассматриваемый период китайский высший класс землевладельцев не создал сильной и принципиальной оппозиции императорской системе. Несомненно, были те, кто в качестве интеллектуальной игры переняли понятия западного парламентаризма, но не было политического оппозиционного движения, существенно укорененного на китайской почве. Некоторые обстоятельства, благоприятные такому развитию, наличествовали. Китайский чиновничий класс – я имею в виду обладателей ученых степеней, независимо от того, владели они землей или нет, – отличался сильным чувством корпоративной идентичности, а также пользовался привилегиями и свободами, с которыми считались как император, так и в значительной мере широкие слои общества.[127] В Европе эпохи феодализма аристократы добились привилегий и свобод, выработали чувство корпоративной идентичности, создали институции, которые, по мнению некоторых историков, внесли существенный вклад в движение к парламентской демократии. В Китае любое движение такого рода сталкивалось с гораздо большими препятствиями. Земельная собственность в китайском обществе не превращалась непосредственно в основу политической власти, независимую от политического механизма, обеспечивавшего поступление денег. Императорская система была не только способом получения денег с собственности, но и способом приобретения самой собственности.
Тот факт, что обстоятельства в целом препятствовали зарождению либеральной аристократической оппозиции, уменьшил возможности для гибкого ответа на совершенно новый исторический вызов в китайском случае, что помогает объяснить одну новую особенность, которую мы здесь встречаем: почти полное разложение центрального правительства. Режим, множество ключевых черт которого веками сохранялось в неизменном виде, просто распался меньше чем за столетие под напором западного влияния.
Конечно, в случае российской реакции на западное влияние центральное правительство также почти исчезло в самый краткий срок. Однако в России на фоне глубинных социальных изменений период правительственного коллапса был не более чем эпизодом. Тогда как в Китае финальный период почти полной анархии длился намного дольше. Самое малое его можно датировать с провозглашения республики в 1912 г. до формальной победы Гоминьдана в 1927 г. Его последний этап дал начало слабой реакционной фазе (она рассматривается ниже), которая также не имеет отношения к русскому опыту, поскольку она не предшествовала коллапсу, но следовала за ним. В этом разделе я постараюсь указать некоторые причины разложения центральной власти и обратить внимание на то, как высшая страта сумела сохранить себя, когда прежняя государственная система затрещала по швам.
В последние полвека своего правления маньчжурское правительство столкнулось с серьезной дилеммой. С одной стороны, ему требовалось больше дохода для усмирения внутренних возмущений и для ответа на внешнюю угрозу. С другой стороны, оно не могло получить эти доходы, не подорвав всю систему привилегий класса джентри. Для получения адекватных доходов нужно было поощрить развитие торговли и промышленности. Тот факт, что иностранцы контролировали таможню, делал проведение такой политики еще более затруднительным. Для наращивания правительственных доходов потребовались бы организация эффективной системы налогообложения и борьба с чиновничьей привычкой присваивать себе львиную долю налогов, собранных с подданных. Таким образом, правительству пришлось бы уничтожить важный источник доходов джентри и поощрить рост социального класса, который в конечном счете мог бы успешно конкурировать с джентри. Поскольку правительство само опиралось на джентри, подобное развитие событий было невероятно (см.: [Wright, 1957, p. 184–190; Cameron, 1931, p. 163; Morse, 1908, ch. 4]). Столь проницательный и сильный правитель, как Бисмарк, мог позволить себе пренебречь интересами существенных сегментов своей политической базы ради реализации политики, которая, по его расчету, должна была принести пользу и более сильную поддержку режиму. Успех в такой игре обеспечивает государственному чиновнику выдающееся место в учебниках истории, т. е. на «суде истории», к которому апеллируют все политики. Ни один правитель не способен просто отказаться от своей главной социальной опоры и фактически попросить ее совершить политическое самоубийство.
То, что в данных условиях успешная реформа в Китае XIX в. была немыслима, не значило, что правительство бездействовало. Ни правительство, ни джентри не хотели плыть по течению истории. Попытки реформ предпринимались, а их неудачи позволяют обнаружить те чудовищные препятствия, с которыми сталкивались правители.
Самое энергичное начинание, известное как Реставрация Тунчжи, которое описала Мэри С. Райт в весьма познавательной монографии, продолжалось больше десяти лет – с 1862 по 1874 г. На проблемы внутренних беспорядков и внешней агрессии выдающиеся администраторы, проводившие эти изменения, ответили решительной реакционной политикой. Одним из основных направлений стало усиление позиции джентри. Чиновники неукоснительно соблюдали правовые и экономические привилегии этого класса, восстановили status quo ante в праве собственности на землю там, где революция изменила положение дел, и в первую очередь к выгоде помещиков применяли налоговые льготы. Торговлю и коммерцию они считали «паразитирующим наростом» на хорошо устроенном сельскохозяйственном обществе [Wright, 1957, p. 129, 167]. Нисколько не забывая экономические и социальные проблемы своего общества, они говорили в основном в этических терминах поиска «правильного» мужа с «правильным» характером для выполнения «правильного» дела – «правильность» при этом, конечно, означала согласие с конфуцианской доктриной. Подобная возгонка традиционной риторики часто случается, когда правящий класс ощущает себя загнанным в угол. Хотя Реставрация Тунчжи на время одержала победу, ее успех лишь ускорил окончательное падение, поспособствовав тем силам, которые наиболее рьяно сопротивлялись фундаментальному преобразованию китайского общества. Таким образом, деятели Реставрации внесли свой вклад в насильственное свержение тех классов и институтов, которые стремились укрепить.
Шквал реформ в правление вдовствующей императрицы в первые годы XX в. имел другой характер, что указывает на еще один аспект проблемы. Мы можем упомянуть лишь ее попытку модернизировать образование и отменить экзаменационную систему. За этим в 1906 г. последовала тронная декларация приверженности принципу конституционного правления, хотя этот принцип и должен был реализовываться лишь по мере готовности страны. Одновременно вдовствующая императрица предложила провести реформу бюрократии и предприняла несколько энергичных шагов в этом направлении. Когда ее планы встретили жесткую оппозицию, она уволила четырех из шести министров Великого совета, показав серьезность своих намерений [Cameron, 1931, p. 103; Bland, Backhouse, 1911, p. 431–432]. Пусть даже этот всплеск реформаторской энергии, ни к чему не приведший, образует почти курьезный контраст с прежним поведением вспыльчивой, крайне реакционной и умелой интриганки, отвергнуть его с улыбкой как бессмысленный жест было бы неверной интерпретацией данного весьма показательного эпизода. Ее подход позволяет предположить, что реальной целью могло быть установление сильной власти центральной бюрократии, полностью подконтрольной правителю, наподобие того, что случилось в Германии и Японии.[128]
Для наших целей нужно отметить главное – социальная база для такого режима в Китае отсутствовала в еще большей степени, чем в России. Как показывает опыт Италии и Испании, краеугольный камень таких режимов – коалиция между слоями старого правящего класса землевладельцев, сохранявшего значительную политическую силу, несмотря на нестабильное экономическое положение, и нарождающейся коммерческой и промышленной элитой, обладавшей экономической властью, но ущербной политически и социально. В Китае того времени городские коммерческие группы на местах были слишком слабы, чтобы стать полезным партнером в подобном альянсе. Должно было пройти еще четверть века, прежде чем попытка такого рода реакционной политики могла быть реализована с некоторыми шансами на успех, но теперь уже под эгидой Гоминьдана.
Фундамент для нее был заложен в последней трети XIX в., когда произошли важные сдвиги в характере и положении джентри. Идеал конфуцианской учености, а вместе с ним традиционная статусная система в Китае в целом пошатнулись, поскольку материальный базис социальной роли ученого чиновника и ее значение в китайском обществе неуклонно уменьшались. Выше уже был случай отметить двусмысленную ситуацию, в которой оказалось правительство, вынужденное балансировать между необходимостью получения дополнительных доходов и опасением навредить позициям джентри. Наконец, избранное им решение поспособствовало окончательному коллапсу режима.
В поисках доходов после восстания тайпинов (1850–1866), опустошившего огромные области Китая, правительство несколько приоткрыло черный ход для стремившихся к государственной службе, позволив большему числу людей покупать чин, а не приобретать его, как было принято, через сдачу экзаменов.[129] И хотя новые состоятельные рекруты не сломали иерархию, престиж экзаменов снизился и главная опора старого режима была серьезно повреждена. Формальная отмена экзаменационной системы после ряда попыток ее модернизации, лишь настроивших против себя традиционных ученых, опасавшихся, что их знания станут ненужными, была объявлена прокламацией 1905 г. По инерции в течение нескольких лет, поскольку заменить ее было нечем, система продолжала свое существование.
Когда возможность для исполнения традиционной роли ученого уменьшилась, а власть центрального правительства ослабла, джентри постепенно взяли под свой контроль местную политику, что предвещало долгий период хаоса и междоусобной войны, которая не прекращалась вплоть до победы коммунистов в 1949 г. Во многих частях страны джентри собирали собственные налоги, не позволяя другим платить их центральному правительству [Chang, 1955, p. 46, 66, 70]. Установив знаменитый лицзинь, налог с хозяев магазинов и коммивояжеров, императорское правительство ускорило разрушительные тенденции. Налог был чрезвычайной мерой, необходимой после восстания тайпинов для сбора денег, которые невозможно было собрать традиционными способами. Ничего удивительного, что вожди Реставрации предпочитали лицзинь, а не повышение налога на землю [Wright, 1957, p. 168–169]. Налоговый контроль выскользнул из рук императорского правительства, однако сам налог сохранился для поддержания экономической основы новых региональных администраций, предшественников эпохи военных диктатур [Beal, 1958, p. 41–44; Chang, 1955, p. 69].
Конец маньчжурской династии и провозглашение республики в 1912 г. обеспечили косвенное конституционное признание того, что реальная власть перешла в руки местных сатрапов, у которых она оставалась еще по меньшей мере полтора десятилетия. В течение этого периода высшие слои бывших джентри оставались у власти, либо захватывая военное руководство, либо вступая в союз с независимыми военными. Весь социальный и культурный механизм, обеспечивавший легитимность класса джентри, был безвозвратно уничтожен. Их наследникам пришлось стать просто помещиками, бандитами либо сразу тем и другим – тенденция к этому просматривалась еще в эпоху империи.
Между землевладельцами и вооруженными бандитами царили отношения симбиоза. Наиболее ясно это проявлялось в функционировании системы военных реквизиций – сбора налогов, взимавшихся рабочей силой либо натурой, – которая оставалась главным методом принуждения крестьянства к поддержке элит в сельской местности. Торговцы также сыграли в этом свою роль, что предопределило коалицию между коммерческими группами и помещиками, на которую опирался Гоминьдан.
Теоретически военные реквизиции объяснялись необходимостью собирать налог на землю. Система была довольно гибкой, как правило в ущерб крестьянам, потерявшим большую часть гарантий, предоставлявшихся им со стороны имперских чиновников, и лишившимся норм ограниченной «легитимной» эксплуатации, – эта деградация продолжалась уже некоторое время. Исходная сумма налога в два катти муки могла превратиться в два с половиной, три катти сена могли стать шестью, а четыре повозки – шестнадцатью и т. д. Торговцы зерном договаривались с реквизиторами и часто выступали агентами помещиков, получая прибыль, уплачивая сумму, когда приходил срок, и затем поднимая цену на зерно, разделяя разницу между фиксированной и рыночной ценой. Иногда поборы не прекращались даже после ухода военных. Крупные помещики, нередко обладавшие своим войском, обычно заставляли арендаторов оплачивать его постой.[130] Пусть даже, как я предполагаю, источники, из которых получены эти сведения, преувеличивают бедствия крестьян, но в том, что ужасные страдания, сотворенные людьми, имели место, нет никаких сомнений.
Оставив до более подходящего момента рассмотрение положения крестьян, можно заметить некоторые общие черты эпохи правления генералов. Система реквизиций продолжала те же политические отношения, в которых джентри пребывали при мандаринате, когда политическая власть порождала и поддерживала экономическую, в свою очередь воспроизводившую политическую. С исчезновением центрального правительства высший класс землевладельцев потерял один из основных механизмов, сохранявших китайское общество в его традиционной форме, несмотря на все серьезные трещины и разломы. По мнению некоторых специалистов, в предшествующую эпоху общество оздоровилось, когда джентри и крестьяне выработали новый modus vivendi и новая сильная династия пришла к власти. В XX в. новые силы заявляли о себе, и наследники старого правящего класса безуспешно обращались к новым союзникам. Такова историческая судьба Гоминьдана, к рассмотрению которой мы теперь переходим.
