3. Провал коммерческого сельского хозяйства

3. Провал коммерческого сельского хозяйства

Культурологические и психологические объяснения, основанные на том, что неотступное стремление к наживе даже в сельском хозяйстве было несовместимо с конфуцианским идеалом изысканного досуга, быстро наталкиваются на трудности. Западные исследователи, на мой взгляд, преувеличивали значение пренебрежительного отношения китайской высшей страты к «западным варварам». Как показано выше, когда китайские джентри получали шанс воспользоваться техническими достижениями западной цивилизации и даже некоторыми ее социальными традициями, всегда находились люди, готовые сделать это. Повествуя о раннем этапе западного влияния, один добросовестный ученый отмечает «отчетливую фазу в эпохе до 1894 г., когда промышленные и технические предприятия учреждались видными членами господствующего класса, т. е. той группой, которую на Западе обычно считали архиконсервативной» [Cameron, 1931, p. 11]. А недавно один исследователь заметил, что в кругу серьезных китайских мыслителей 1890-х годов изучение западной техники воспринималось почти как панацея от китайской экономической отсталости [Feuerwerker, 1958, p. 37]. Если и существовал культурный барьер для технического прогресса, то он не кажется непреодолимым. Поскольку китайский высший класс выражал значительный интерес к технологиям в военных и промышленных целях, можно было бы a fortiori ожидать, что еще больший интерес он проявит к использованию новых технологий в сельском хозяйстве, которое играло центральную роль во всем его образе жизни. (Можно почти не сомневаться, что именно это объяснение было бы использовано, если бы технически продвинутое коммерческое сельское хозяйство все-таки укоренилось.) Однако за редкими исключениями в основном декларативного характера представители высшего класса не проявляли подобного интереса [Ibid., p. 34].

Более убедительное объяснение можно извлечь из анализа материальных и политических условий, сложившихся в Китае в то время, когда современный мир стал оказывать на него влияние. Хотя города существовали, в Китае не было быстрого роста городского населения, отличавшегося хотя бы умеренно распределенным и увеличивающимся благосостоянием, которое могло бы действовать как стимул для рационального рыночного производства. Если судить на основании позднейшей ситуации, близость города побуждала крестьян в основном к выращиванию фруктов и овощей, которые можно было доставить на рынок вручную. Имперская политика в начале расцвета династии препятствовала образованию крупных земельных владений. Во второй половине XIX в. большие поместья господствовали в некоторых частях империи.[126] И хотя этот момент требует дальнейшего изучения, похоже, крупные поместья часто были просто скоплением небольших участков земли, т. е. состояли из большего числа крестьян, которые благодаря этому платили собственнику повышенную совокупную ренту.

Здесь мы подходим к ключевой проблеме. Отношения между китайскими помещиками и арендаторами были политическим инструментом для выжимания экономической сверхприбыли из крестьян и приобретения за счет этого благ цивилизации. (Сейчас можно пренебречь тем, что? крестьянин мог либо не мог приобрести от этих отношений.) В отсутствие крупного городского рынка оставалось немного причин для изменения этой ситуации и, вероятно, еще меньше возможностей сделать это. Амбициозные и энергичные индивиды предпочитали добывать себе бюрократические посты ради увеличения семейных владений.

Китайское сельское хозяйство, конечно, не осталось совершенно статичным во второй половине XIX и первых десятилетиях XX в. Когда городская жизнь интенсифицировалась, это имело далеко идущие последствия для аграрного сектора; на некоторые из них мы уже обратили внимание, до других дойдет очередь ниже. Здесь требуется отметить только один выделяющийся момент. В условиях простой технологии и избытка рабочей силы китайские землевладельцы не нуждались в рационализации производства на ферме для продажи продукции на городском рынке. Если ферма располагалась по соседству с городом, помещику было намного проще бездельничать и сдавать свою землю крестьянам-арендаторам, позволяя конкуренции за землю увеличивать свой доход, не прилагая к этому особых усилий. Сходным образом преуспевающие городские жители без труда могли найти возможность для выгодного вложения в землю. Экономически этот процесс означал распространение вблизи городов феномена отсутствующих помещиков. Социологически это работало на частичное сращение слоев бывших джентри и состоятельных городских кругов. Но эта ситуация оставалась стабильной, лишь пока сохранялись политические методы принуждения крестьян к работе и собирания с них ренты. Вскоре эта задача оказалась неразрешимой.

Итак, не похоже, что внутренний недостаток приспособляемости мешал китайским джентри совершить успешный переход в современный мир. Важнее был недостаток стимулов и наличие в этой исторической ситуации иных, более примитивных альтернатив. Большую часть времени рынок оставался слишком неразвит для того, чтобы заниматься этим серьезно. Но там, где рынок все-таки возникал, джентри становились не аграрными предпринимателями, а рантье с политическими связями. В направлении капитализма двигалось меньшинство. Но именно оно образовывало передний край мощной исторической тенденции. В тех условиях, с которыми сталкивались джентри, у них вряд ли был иной выбор. Судьба китайских джентри, далеко не самого отвратительного правящего класса в истории, была, как это обычно бывает в случае упадка любого правящего класса, отчасти трагической.