РАЗДЕЛ II. О ТОМ, КАК ПОМОЧЬ ПАЦИЕНТУ КОНТРОЛИРОВАТЬ СЕБЯ
Сила самоконтроля убедительно выказала себя в Ретрите — Мотивы для проявления самоконтроля — Выводы о возбуждении страха, сделанные исходя из вышесказанного — О степени, в которой возбуждение страха может быть полезным — О возбуждении буйного помешательства ненадлежащим обращением; и о действенности убеждения и доброго отношения в деле обретения самоконтроля — Довод в пользу системы устрашения. О поведении служителей по отношению к сумасшедшим при первом знакомстве — Аналогия между разумным обращением с детьми и с умалишенными — О том, как говорить с маньяками — О взывании к разуму пациента на предмет его галлюцинации — О беседе, адаптированной для меланхоликов — Благотворные воздействия физических упражнений и многообразие целей для этой группы, проиллюстрированное волнующим примером — Преимущество регулярного труда в некоторых случаях — Стремление к уважению являет собой мощную причину для достижения самоконтроля — Другие способы взращивания самообладания — Помощь религии в содействии самообладанию — Подсказки служителям, работающим с умалишенными
Мы уже отмечали, что большинство душевнобольных в значительной степени сохраняют способность к самообладанию, и что применение и совершенствование этой способности сопровождается самыми благотворными последствиями. Хотя многих невозможно заставить осознать неразумность их поведения или мнений, все же в целом они осознают те особенности, за которые общество полагает их надлежащими объектами для изоляции. Таким образом, в Заведении, описываемом здесь, часто случается так, что пациент, впервые встречаясь с нами, пытается скрыть все следы умственного расстройства. Бывало и так, что усилия оказывались настолько успешными, что лица, которые, вне всякого сомнения, демонстрировали чрезвычайно яркие приметы безумия, и которых дома объявляли неуправляемым, не проявляли достаточных симптомов расстройства в течение очень значительного времени, что мешало врачу объявить их non compos mentis (невменяемыми). Несомненно, представление о том, что их раннее освобождение, что беспокоит больше всего, и их лечение во время изоляции будут зависеть в значительной степени от их поведения, имеет тенденцию создавать эту спасительную сдержанность на пути нездоровых пристрастий. Кроме того, как следствие, возникает мысль о том, что безумие во всех его формах способно осуществлять полноценный контроль путем возбуждения принципа страха в достаточной мере. Это умозрительное мнение, невзирая на то, что каждодневный опыт прямо ему противоречит, составляет наилучшее оправдание из всех возможных тем варварским практикам, что зачастую преобладают в лечении умалишенных.
Принцип страха, редко ослабевающий при душевных расстройствах, считается очень важным в управлении пациентами. Но не допускается возбуждать это чувство выше того уровня, который естественно возникает из принятых в семье правил. Ни цепи, ни телесные наказания в нашем Заведении не допускаются ни под каким предлогом. По этой причине и угрожать пациентам такими жестокостями нельзя. Тем не менее, во всех учреждениях, созданных для приема душевнобольных, необходимо принимать во внимание общий комфорт. Буйных требуется отделять от более спокойных и применять к ним определенные меры для предотвращения агрессивного поведения по отношению к товарищам по несчастью. Соответственно, пациентов подразделяют на категории настолько точно, насколько возможно, согласно той степени, в которой они приближаются к разумному или благонравному поведению.
Они быстро осознают, а если нет, то при первой возможности им сообщают, что обращение с ними в значительной степени зависит от их поведения. Таким образом, принуждение проистекает как своего рода необходимое следствие и выполняется таким манером, который подчеркивает нежелание служителя, а посему оно редко усиливает буйство пациента или вызывает ту лихорадочную, а иногда и необузданную возбудимость, придающую окончательную завершенность маниакальному характеру, при наличии которого способность к самоконтролю полностью утрачена.
Нет никакого сомнения в том, что принцип страха, заложенный в человеческом разуме, оказывает благотворное влияние на общество при условии его умеренного и разумного использования, что и происходит при действии справедливых и равноправных законов. Принцип этот также особенно полезен в образовании детей, у которых несовершенное знание и суждение служит поводом к тому, что они менее подвержены влиянию других мотивов. Но там, где чувство страха слишком возбуждено, там, где страх становится главным мотивом к действию, он, безусловно, склонен к ослаблению благожелательных чувств и принижению разума. Как хорошо спел поэт Свободы,
Таким образом, представляется разумным возбуждать, насколько это возможно, действие высших мотивов, а страх следует вызывать только тогда, когда невозможно добиться нужной цели другими методами. Если принять это за истинный масштаб оценки той степени, в которой этот принцип, в общем, может быть использованным, оказывается, что в Ретрите он равным образом применим к душевнобольным.
Сама мысль о том, что постоянное или частое возбуждение ощущения страха способно «повелеть меланхолии перестать скорбеть», слишком явно абсурдна в теории, чтобы требовать опровержения на практике. К несчастью, тому свидетельствует слишком много накопленного опыта, и, как следствие, это, возможно, в значительной степени объясняет, почему меланхолия считается настолько менее восприимчивой к лечению, нежели мания. Вне всякого сомнения, именно мягкой системе лечения, принятой в Ретрите, мы можем отчасти приписать счастливое выздоровление такой большой доли пациентов в меланхолии.
Является ли принцип насильственного возбуждения страха лучше приспособленным к тому, чтобы дать возможность маньяку контролировать свой бред и подавлять свои эмоции? Разве не общеизвестно, что страсти многих маньяков крайне легко возбудимы? И, когда они уже входят в это состояние, разве не оказываются все моральные способы усмирить их столь же неэффективными, какой была бы попытка утишить извержение Этны искусственными средствами?
И если правда то, что притеснение делает из мудреца безумца, то неужели можно предположить, что порка, оскорбления и увечья, причина которых остается неизвестной их получателю, рассчитаны на то, чтобы сделать мудреца из сумасшедшего? И что подобные приемы не послужат к усугублению его болезни и не будут возбуждать его негодование? Не попытаться ли нам, исходя из этого, со всей ясностью осознать, почему буйное помешательство почти незнакомо в Ретрите? Почему все пациенты носят одежду и, как правило, склонны принимать благопристойное поведение?
Управляющий нашего Заведения полностью согласен с мнением, что состояние буйного помешательства очень часто вызывается способом управления. Несколько лет тому назад в нашем Заведении произошел поразительный случай, способный послужить иллюстрацией к этому мнению. Пациент, довольно злопамятный и с большим самомнением, который ранее вел себя с вполне приемлемой пристойностью, однажды взобрался на окно, выходившее во дворик, где его содержали, и забавлялся созерцанием внутреннего убранства помещения. Служитель, работавший у нас недавно, узрев сложившуюся ситуацию, поспешно подбежал к нему и без всяких предисловий стащил его на землю. Пациент был крайне возмущен; незамедлительно воспоследовала драка, в которой он преуспел, отшвырнув своего противника; и если бы громкие вопли этого служителя не встревожили обитателей дома, возможно, он поплатился бы жизнью за свое опрометчивое поведение. Буйное состояние рассудка пациента продолжалось недолго, но после этого происшествия он стал еще более злопамятным и буйным.
В некоторых случаях управляющий имел дело с временными приступами буйного помешательства, вызванными лишениями, необходимыми при рецидиве после значительного периода ясного сознания, во время которого пациент пользовался многими привилегиями, несовместимыми с его состоянием во время обострения. Здесь мы хотели бы предложить целесообразный вариант там, где только возможно, использовать для контроля пациента во время его пароксизмов тех служителей, с кем он мало общался во время ясных промежутков. Примеры буйного помешательства, однако, очень редки. Но к нам поступило значительное число пациентов, о которых сообщалось, что они настолько буйно помешанные, что им требуется постоянное принудительное стеснение.
Свидетельства служителей, работавших с пациентами еще до помещения их в Ретрит, не считаются достаточной причиной для любого чрезвычайного ограничения свободы; и имели место случаи, когда убеждения и доброе обращение вытесняли необходимость каких-либо принудительных средств.
Несколько лет тому назад в Заведение доставили мужчину в возрасте около тридцати четырех лет, почти геркулесова роста и размера. Припадки случались у него уже несколько раз. И поэтому во время нынешнего приступа его заковали в цепи, а одежду можно было снимать и надевать с помощью завязок, не трогая при этом наручники. Несмотря на это, по прибытии в Ретрит с него сняли наручники и ввели в помещение, где ужинали управляющие. Больной был спокоен; казалось, его внимание приковано к новой ситуации. Его пригласили присоединиться к трапезе, во время которой он вел себя с приемлемой пристойностью. После завершения трапезы управляющий проводил пациента в его комнату и рассказал об обстоятельствах, от которых будет зависеть обращение с ним, причем главным желанием было обеспечить максимально удобное пребывание в Заведении для каждого обитателя, и он искренне надеялся, что поведение пациента сделает ненужным принуждение. Умалишенный почувствовал доброту обращения с ним. Он обещал сдерживать себя и настолько преуспел в этом, что за все время пребывания к нему не понадобилось применять никаких средств принуждения. Этот случай дает яркий пример эффективности мягкого лечения. Пациент часто вел себя шумно, угрожал своим служителям, которым очень хотелось усмирить его смирительной рубашкой, чтобы защитить себя. Когда такое случалось, управляющий шел в палату, и, несмотря на то, что при его появлении казалось, что возбуждение больного только возрастало, все же после того, как он садился рядом с пациентом и какое-то время спокойно оставался там, неистовая ажитация постепенно убывала и больной начинал внимательно вслушиваться в увещевания и доводы своего дружелюбного посетителя. После таких разговоров пациент, как правило, чувствовал себя лучше в течение нескольких дней или недель. Примерно через четыре месяца его выписали совершенно выздоровевшим.
Можно ли усомниться в том, что в данном случае болезнь была значительно усилена тем, как с ним обращались? Или в том, что последующее доброе обращение выказало великолепную предрасположенность к содействию его выздоровлению?
Вероятно, можно настаивать — и я прекрасно осведомлен об этом — что существует значительная категория пациентов, чьи странности можно в значительной степени контролировать, и кого можно удерживать в покорности и кажущемся соблюдении благопристойной манеры поведения посредством жесткого возбуждения принципа страха. Их можно заставить подчиняться своим служителям с превеликой готовностью: вставать, садиться, стоять, ходить или бегать ради их развлечения, пусть даже повеление выражается только взглядом. Такое послушание, сопровождаемое иной раз даже видимостью привязанности, мы нередко видим у бедных животных, выставленных, чтобы удовлетворить нашу любознательность к естественной истории. Но, наблюдая за подобными представлениями, кому удастся избежать размышления над тем, что та готовность, с которой дикий тигр подчиняется своему хозяину, есть результат обращения, узнав о котором человечество содрогнется; и неужто мы будем предлагать такие средства для того,
Если бы те, кто дружен с так называемой системой управления ужасом, могли бы доказать, невзирая на то, что такая система способна закрепить страдания большей части меланхоликов на всю жизнь и довести многих из более возбудимых маньяков до бешенства или отчаяния, что все же эта система — если рассматривать ее действенность в большом масштабе — приспособлена к тому, чтобы содействовать излечению безумия, тогда у них было бы хоть какое-то оправдание за избирательное принятие ее. Если же, напротив, сообщение о доле излечений в Ретрите в достаточной степени докажет эффективность умеренных способов, не будут ли те, кто принимает противоположную линию лечения, поступать разумно, задумавшись об ужасной ответственности, сопутствующей их образу действия? Давайте постоянно помнить, что есть Существо, для чьих глаз темнота есть свет; кто видит самые сокровенные глубины подземелья, и кто объявил: «Ради страдания нищих и воздыхания бедных ныне восстану». (Псалтирь 12:5)
Что касается уместности возбуждающего страха, как средства, содействующего лечению безумия, ибо он позволяет пациенту контролировать себя, с точки зрения, которой мы сейчас придерживаемся, будет, пожалуй, почти излишним объявить, что, по нашему мнению, получившее широкое распространение представление о том, что знакомство с умалишенным необходимо начинать с демонстрации силы или же производить впечатление суровости, совершенно ошибочно. Эмоциональная окраска, связанная с этой жестокой системой, вероятно, продиктована косностью и страхами, столь долго преобладавшими и, к несчастью, все еще преобладающими во многих убежищах, принимающих душевнобольных.
Существует много аналогий между разумным обращением с детьми и с сумасшедшими. Локк заметил, что воспитание — это «большое искусство, и тот, кто нашел способ сохранить душу ребенка непринужденной, деятельной и свободной и в то же время удерживать ребенка от многих вещей, к которым его влечет, и направлять его к тому, что ему не совсем нравится»[37].
В высшей степени желательно, чтобы служители, занимающиеся душевнобольными, обладали именно таким влиянием на их рассудки; но этого невозможно добиться строгостью и суровостью. Как правило, не достигнут большего успеха и попытки принять важный вид и напугать пациента возможными последствиями.
Излишняя фамильярность с маниакальным пациентом в момент, когда тот впервые попадает в новую ситуацию, как правило, не считается целесообразной. В некоторых случаях это может иметь тенденцию к уменьшению авторитета служителя, который время от времени необходимо проявлять. Иногда бывают также случаи, когда сухая и солидная манера держать себя может дать преимущества. Но, в общем и целом, даже в отношении более буйных и шумных маньяков успешным оказывается совсем иное поведение; лучше всего подступаться к ним с мягкой убедительностью. Управляющий уверяет, что в этих случаях он обнаружил, что особенно необходимо говорить с пациентом голосом добрым и пониженным. Так что верны античные максимы,
Кроткий ответ отвращает гнев.
Соломон Мягкая речь лечит ум, гневом помраченный.
Эсхил
Однако следует понимать, что убеждение, распространяемое на пациентов, ограничено теми моментами, которые влияют на их свободу или комфорт. Не было установлено никаких преимуществ, возникающих из попыток урезонить наших пациентов касательно их конкретных галлюцинаций. Одним из отличительных признаков безумия является фиксированная ложная концепция, которая служит причиной почти полной неспособности прислушаться к доводам. Соответственно, попытка опровергнуть их убеждения, как правило, раздражает их, и еще сильнее вбивает им в голову ложное восприятие. Было несколько случаев, когда, с помощью какого-то поразительного свидетельства удавалось вырвать маньяка из его излюбленного, несовместимого со здравым смыслом представления. Но равным образом вслед за этим в силу вступало иное, столь же безрассудное.
Что касается меланхоликов, то беседовать об их унынии полагаю в высшей степени неразумным. Следовать надлежит прямо противоположной методе. Прибегать можно к всевозможным способам, чтобы соблазнить разум отвлечься от своих излюбленных, но печальных размышлений с помощью физических упражнений, прогулок, бесед, чтения и других невинных разновидностей отдыха и развлечений. В нескольких случаях мы наблюдали в нашем Заведении поразительный эффект от упражнений и разнообразных видов деятельности. Несколько лет тому назад к нам, по его собственной просьбе, поступил пациент с ярко выраженными меланхолическими и ипохондрическими симптомами. От дома до нас он прошел расстояние в 200 миль в компании с другом; и по прибытии обнаружил гораздо меньшую склонность к обсуждению собственных абсурдных и меланхолических взглядов на свое состояние, нежели прежде.
(Хотя у этого пациента сохранилось гораздо меньшая склонность к беседам на данную тему, ипохондрические идеи все же остались, как доказывает следующее описание им самого себя, почти дословно воспроизводящее его собственное высказывание: «У меня нет души; у меня нет ни сердца, ни печени, ни легких; у меня вообще ничего нет в теле, ни капли крови в венах. Кости мои все сгорели в пепел: у меня нет мозга; а голова иногда тяжела, как железная, а иногда мягкая, как пудинг». Другой пациент, его сотоварищ по несчастью и тоже ипохондрик, развлекался, перелагая это трогательное нелепое описание в следующие стихотворные строки:
Этот пациент был садовником по профессии, и управляющий незамедлительно усмотрел, исходя из воздействия долгого путешествия, уместность держать его занятым. Он провел больного в сад, беседовал с ним о садоводстве и вскоре обнаружил, что пациент великолепно разбирается в формирующей обрезке и других разделах своего искусства. Он предложил несколько улучшений в организации сада, которые были приняты, и садовника попросили предоставить пациенту полную занятость. Однако вскоре он проявил нерасположение к регулярным усилиям и значительную склонность к бродяжничеству, что и раньше было одной из характерных особенностей его недуга. Садовнику неоднократно предписывалось поощрять трудовые занятия пациента и следить за тем, чтобы тот не покидал территорию. Но, к сожалению, исключительные способности пациента возбудил ревность в сознании садовника, что заставило его с неприязнью относиться к помощи со стороны больного; и как соответственно можно было предположить, пациент повиновался инструкциям садовника весьма неидеально.
Несколько раз бедняга бродил вокруг заведения за пределами сада, что, учитывая состояние его рассудка, повергало семью в значительное беспокойство. Разумеется, стало необходимо больше времени держать его взаперти, однако он часто уходил. Управляющий пользовался возможностью сопровождать его в прогулке по полям или по саду и на некоторое время занять его спокойным ручным трудом. Поскольку расстройство усиливалось, все труднее становилось заставить пациента работать с напряжением сил; но даже в этом состоянии, поработав некоторое время он, судя по всему, забывал свои мучительные мысли и чувства, и, бывало, с явным здравомыслием обсуждал общие темы.
В этом поистине прискорбном случае управляющий несколько раз пробовал эффективность длительных прогулок, во время которых наличествовали многообразные и привлекательные обстоятельства, но ни они, ни беседы, которые велись, не могли выманить пациента из «настроений, одолевавших его собственный рассудок» столь же эффективно, как регулярная упорная работа в саду. Однако нет ничего невероятного в том, что из той превосходной манеры, в коей наш пациент выполнял свою работу, воспоследовала та степень уверенности в себе, которая и оказала благотворное влияние; а если бы образование увеличило его любопытство, облагородило бы вкус и наблюдательность в отношении объектов природы и искусства, он мог бы извлечь гораздо больше преимуществ из разнообразия бесед и пейзажей, как очевидным образом поступают многие пациенты.
Материальное положение этого пациента не позволяло ему обзавестись собственным служителем, а обязательства управляющего слишком многочисленны и важны, чтобы позволить ему посвятить одному случаю время и внимание, в каковых он, по-видимому, нуждался. Управляющий часто выражал мне волновавшее его разум сильное чувство сожаления о безуспешном лечении этого пациента; эта история болезни, безусловно, указывает на огромную важность упражнений и труда в моральном лечении душевных болезней, особенно в случаях меланхолии.
Проведя несколько лет в доме, этот пациент умер от острого воспаления кишечника. В течение значительного времени перед смертью его состояние было в высшей степени прискорбным и часто напоминало мне то впечатляющее описание, которое наш великий поэт дает о состоянии нашего праотца после изгнания из счастливого места первозданной невинности:
Женщин-пациенток в Ретрите как можно больше занимают шитьем, вязанием или домашними делами, а кое-кто из выздоравливающих помогают сиделкам. Из всех способов, с помощью которых пациентов можно склонить к сдерживанию себя, постоянная занятость, похоже, наиболее эффективна. Эти виды занятости, несомненно, наиболее предпочтительны — по причинам как моральным, так и физическим, поскольку сопровождаются значительными телесными действиями, чрезвычайно приятными пациенту и чрезвычайно противоположными его болезненным иллюзиям.
В начале этой главы говорится, что пациентов считают способными к рациональным и благородным побуждениям. И хотя мы признаем, что страх занимает значительное место в создании той сдержанности, которую пациент обычно проявляет, оказавшись в новой ситуации, тем не менее, в Ретрите считается, что стремление к уважению работает, как правило, более мощно. Это правило в человеческом разуме несомненно влияет на нашу обычную манеру поведения в значительной степени, хотя зачастую тайно. Оно с особой силой действует тогда, когда мы вступаем в новое общество, и оказывается, что оно имеет большое влияние даже на поведение душевнобольных. Пусть оно не обладает достаточной мощью, чтобы дать душевнобольным возможность полностью противостоять сильным беспорядочным склонностям, порожденным болезнью, но все же, при правильном культивировании, оно способно многих подвести к стремлению скрыть и преодолеть свои болезненные пристрастия. И, по крайней мере, материально помогает больным в ограничении отклонений в пределах таких границ, которые не делают их отвратительными для окружающих.
Эта борьба очень полезна для пациента, укрепляя его разум и способствуя благотворной привычке к самоограничению — цели, которая, как показывает опыт, имеет колоссальное значение в излечении безумия моральными средствами.
То, что страх не является единственным мотивом, служащим к выработке самоконтроля в умах маньяков, становится очевидным, исходя из того, что это ощущение часто возникает в присутствии незнакомцев, которые просто появляются в доме. И полагаю, объяснить его зарождение можно только потребностью в уважении, которая уже упоминалась как мощный мотив поведения.
Вероятно, поощрение действий по этому принципу принесло столько преимуществ нашему Заведению, начиная с общения с пациентом как с разумным существом насколько это позволяет состояние его разума. В своем разговоре с пациентами управляющий относится к этому вопросу с особым вниманием. Он затрагивает такие темы, которые, насколько ему известно, их больше всего интересуют, и которые в то же самое время позволяют пациентам показать свои знания в самом выгодном свете. Если пациент — сельский труженик, ему задают вопросы, связанные с его занятиями и, когда знания пациента могут быть полезными, часто обращаются к нему за советом по любому поводу. Я слышал, как один из худших пациентов в доме, который до болезни был почтенным скотоводом, давал очень разумные наставления по лечению больной коровы.
Эти соображения, несомненно, очень существенны, поскольку принимают во внимание комфорт душевнобольных; но гораздо большее значение они имеют потому, что имеют отношение к лечению расстройства. Ощущение собственной значимости побуждает пациента поддерживать ее, напрягая рассудок и ограничивая те настроения и склонности, способные, если им потакать, умалять то уважительное отношение, которое ему оказывают, или принизить его репутацию в глазах его сотоварищей и служителей.
У тех, кто не знаком с характером душевнобольных, есть заметная склонность разговаривать с ними как с детьми, или, что хуже, начальственным тоном. В результате, пациенты Ретрита зачастую отмечали, что, судя по всему, посетившему их незнакомцу казалось, что они — дети.
Естественная направленность такого обращения заключается в том, чтобы привести разум пациента в упадок и сделать его безразличным к тем нравственным чувствам, которые, при разумном направлении и поощрении, признаны способными в немалой степени укреплять силу самоконтроля, что во многих случаях делает обращение к принуждению ненужным. Даже когда применение принуждения абсолютно необходимо, даже тогда, если пациент обещает контролировать себя самостоятельно после его устранения, его слову, как правило, оказывается большое доверие. Я знаю пациентов, у которых при наличии такой договоренности, чувство чести и морального обязательства в течение длительного времени ведут успешную борьбу с насильственными предрасположенностями, свойственными их расстройству, и служителям следует прилежно поощрять такие попытки.
До сих пор мы в основном рассматривали такие способы побуждения пациента к контролю своих расстроенных предрасположенностей, которые возникают из обращения к общим умственным способностям; но в этой части морального управления значительное преимущество, несомненно, может быть извлечено из знакомства с предыдущими привычками, нравами и предрассудками индивидуума. Не должны мы забывать и о том, что в наших стараниях способствовать самоконтролю следует призывать на помощь мягкое, но мощное влияние предписаний нашей святой религии. Там, где природа наша сильно пропиталась ими в раннем возрасте, предписания эти становятся немногим меньше первоосновы нашего характера, и их ограничивающая сила часто чувствуется даже в присутствии бредового возбуждения безумия. Поощрять влияние религиозных принципов на рассудок душевнобольного почитается действом большой важности, а именно лечебным средством. Для этой цели, а также для других, еще более важных, безусловно, верным является укрепление в пациенте внимания к привычным способам выражения уважения к своему Создателю.
Многие пациенты посещают религиозные собрания Общества, проводимые в городе; и большинство из них собираются в полдень Первого дня[38], когда управляющий читает им несколько глав из Библии. Обычно возникает глубокая тишина, во время которой, как и во время чтения, очень приятно наблюдать их благочинное поведение и ту степень, с которой те из них, кто чрезвычайно склонен к действию, сдерживают свои разнообразные предрасположенности.
Преследуя сии желаемые цели, не позволяйте неопытному, но благоразумному служителю ожидать слишком незамедлительного эффекта своих усилий или унывать из-за разочарования, случающегося время от времени. Пусть он помнит достойные восхищения слова великого лорда Бэкона, сказавшего, что «могущество природы в порядке, в поиске, последовательности и взаимообмене применимостями, что, хотя и требует более точных знаний при прописывании лекарств, и более точного послушания в выполнении предписанного, но вознаграждается значительностью результатов».
По здравому размышлению все сказанное здесь, является всего лишь несовершенным взглядом на принципы и способы действий, посредством которых в Ретрите порождается самоконтроль. Упоминание всех принципов разума, которые могут быть полезны в продвижении этого благотворного дела, стало бы перечислением наших интеллектуальных способностей и привязанностей. Я только замечу в дополнение к уже сказанному, в качестве общего вывода, что служитель при душевнобольных обязан усердно стремиться к тому, чтобы завоевать их доверие и уважение, привлечь их внимание и зафиксировать его на объектах, противоположных их иллюзиям; вводить в действие, насколько возможно, каждую сохранившуюся умственную способность и принципы разума; и помнить, что при крушении интеллекта эмоциональные склонности нередко выживают.
