Страдание - симптом несостоятельности
Благоприятствующая развитию жизнеспособного, общественно и личностно необходимого, способствующая скорейшему отмиранию традиционно сковывающих развитие, предвзятых, опасливо стесняющих самореализацию личности явлений социальная тенденция, под влиянием которой я складывался, трансформировалась во мне как человеке и враче в отношение к страданию как к доказательству несостоятельности, которое необходимо предупредить, срочно устранить, или хотя бы превратить в творческую силу, способствующую достижению здоровья, радости, счастья, и тем разрушающую самое себя - страдание.
Не только демонстрировать страдание, но и страдать без перспективы одолеть причины страдания для меня стыдно.
Особенности отношения в семье родителей, несколько месяцев, проведенных в больнице в семилетием возрасте, вырвавшие меня из привычной среды сверстников, частая смена школ до 11 лет, рвавшая глубокие контакты с одноклассниками, и направляемое родителями чтение преимущественно классики, русской и зарубежной, привили очень рано проявившийся сознательный интерес к субъективному в человеке (в себе и в других), привычку к постоянному и уже не мешающему непосредственности, самонаблюдению, открыли мне боль других, научили сочувствованию.
Отдельные особенности привычного для меня способа реагирования на трудности или болезни послужили для разработки элементов II этапа терапии.
Когда в 7 лет врач, выписывая меня (после первой ревматической атаки) из больницы, предупредил маму, видимо не заметив моего присутствия, что в 14 или 18 лет я от порока сердца умру, отец вывез меня зимой в деревню и заставлял проходить вместе с ним на лыжах по подмосковным заснеженным ельникам по 10-15 километров. Я валился с ног и был счастлив, что смог, могу!
Отсюда обучение выявить свои возможности при столкновении с неизбежной опасностью, действительный размер которой можно узнать только практической проверкой.
В детстве меня не миновала мистическая настроенность.
Надеясь упредить строгость отца и избежать ее, я, перед тем, как войти в дом, заклинал себя примерно так: «Накажут! Опять накажут! Накажут!». Создавалось впечатление, что заклинание помогало.
В действительности искренняя готовность к наказанию или устраняла необходимость в нем, или снижала мою эмоциональную реакцию на него.
Так возникла привычка готовить себя к опасности, предварительно пережив ее преувеличенно, и способ устранять не поддающиеся подавлению яркие и нежелательные переживания, давая им волю, усиливая, с тем, чтобы пережить их, пусть ярче, но быстрее.
Это внутреннее поведение с собственным переживанием трансформировалось в прием - «сосредоточение на навязчивости».
В 14 и 18 лет, следуя предсказаниям врача, я ждал смерти.
Эту ятрогению[14] переболевал трудно.
Анализ ее помог мне потом в понимании роли оформляющих и провоцирующих факторов.
Выпутавшись в 26 лет из собственного невроза, который манифестировал[15] за 3 года до того, я на себе уяснил психогенез и психотерапию (собственную) невроза.
Это был 1969 год, тогда же окончательно сложились первые три этапа методики психотерапии.
