3. Проблема социализации в исследованиях личности детей с психическим недоразвитием
В основе наиболее целостной теоретической концепции развития аномального ребенка, разработанной Л. С. Выготским, лежат, как в этом легко убедиться, прежде всего, представления об особенностях социального становления такого ребенка, то есть в центре внимания находятся проблемы развития его личности как системного, прижизненно формирующегося образования. Большинство положений этой концепции, давно отнесенных к категории классических, наиболее понятно и убедительно могут быть интерпретированы именно с позиций личностного подхода к диагностике развития, а некоторые из них вне личностного контекста просто утрачивают полноту и глубину своего содержания.
В частности, многократно уже упоминавшееся понятие «социальная ситуация развития» раскрывает сложнейший механизм не только психического, но, прежде всего, личностного развития ребенка, предполагая активный характер его взаимодействия с окружающей средой, в результате которого и возникают качественно новые психологические образования личности.
Представления Л. С. Выготского о первичном, «ядерном» дефекте и вторичных нарушениях развития без особых оговорок могут рассматриваться в ракурсе проблемы трансформации внешнесредовых влияний через сферу индивидуального, как в его органическом (в данном случае биологический дефект), так и в его психическом выражении (природно-психическое, элементарные психические процессы). То же относится и к проблеме дефекта и его компенсации, правильное, неупрощенное понимание которой возможно лишь через категории «социальная позиция», «социальные требования», «социальная обусловленность». Даже общеизвестное положение Л. С. Выготского о «зоне ближайшего развития», традиционно рассматривавшееся психологами и педагогами лишь в связи с обучением (обучаемостью) ребенка, в связи с потенциальными возможностями его когнитивной организации, не может ограничиваться рамками только познавательной деятельности.
Так, С. Пэрис и Д. Гросс (1988), рассматривая это положение с позиций современных психологических представлений, отмечают, что сильной его стороной является подчеркивание динамических изменений в детском развитии именно с опорой на социальную поддержку, оценивают зависимость ширины этой «зоны» от мотивационных компонентов деятельности и от потребности в социальной поддержке.
Отчетливо гуманистическая ориентация взглядов Л. С. Выготского, прослеживающаяся на всех уровнях исследования проблемы умственной отсталости – от глобальных методологических построений до конкретных принципов диагностики и коррекции нарушений психического развития, обозначила магистральные направления отечественной дефектологии. Однако именно такая ориентация лишала их перспективы в условиях строящегося тоталитарного общества, которое последовательно и жестко вытесняло научную методологию, подменяя ее диктатом идеологических догм и мифов. Возникла почва, порождающая постоянные противоречия между теорией, подчеркивающей огромную роль социальных факторов в психическом развитии ребенка, и реальной практикой «социалистического образа жизни», по существу отрицающей идею самоценности индивида, личности, с одной стороны, и тщательно камуфлирующей несостоятельность общественных институтов и всего общества в целом в решении проблемы «созидания человека нового типа», с другой стороны.
Отсюда постепенное формирование тенденции к объяснению аномалий развития и социального поведения ребенка преимущественно с медико-биологических позиций, с позиций примата физиологии высшей нервной деятельности. В практическом плане – это закономерное отведение приоритетной роли в диагностике нарушений психического развития психиатрии или детской психоневрологии.
Процессы дегуманизации деформируют и педагогику, начинающую игнорировать собственно личностные аспекты воспитания ребенка. Причины этих деформаций точно и кратко сформулированы В. В. Давыдовым в предисловии к «Педагогической психологии» Л. С. Выготского (1991), не издававшейся в нашей стране по идеологическим соображениям с 1926 года. Их суть В. В. Давыдов видит в том, что «под влиянием авторитарно-бюрократической системы демократические пути нашего образования были существенно извращены и деформированы, оно превратилось в единообразную казарменную организацию, в которой учащиеся стали лишь объектами регламентирующих манипуляций учителей и воспитателей, предначертания и поучения которых дети должны были неуклонно выполнять и запоминать. Образование потеряло свой подлинный развивающий характер. «Личная деятельность» ребенка, его «самость» выпали из такой тотализированной образовательной системы» (1991, с.7).
В полной мере сказанное может быть отнесено и к проблеме диагностики умственной отсталости, в толковании которой в разное время допускались и заблуждения, и искажения, связанные не столько с уровнем научных представлений о сущности этого феномена, сколько с компромиссными позициями исследователей, вынужденных считаться с требованиями методологии и идеологии своего времени. В конце 50-х – начале 60-х годов, ознаменовавших начало «реабилитации» психологии как самостоятельной научной дисциплины, появляется определение умственной отсталости, в достаточной мере отражающее ситуацию, сложившуюся в науке тех лет, и сохранившееся в почти неизмененной формулировке до наших дней: «Стойкое нарушений познавательной деятельности, возникшее вследствие органического поражения головного мозга» (С. Я. Рубинштейн, 1979, с.8).
С одной стороны, здесь легко усматривается дань психофизиологическим приоритетам и, с другой стороны, стремление обеспечить запросы сложившейся медико-педагогической практики с ее отчетливо клиническими предпочтениями. Однако вряд ли такое определение может быть сегодня принято безоговорочно как с теоретических, содержательных позиций, так и с точки зрения его практического приложения.
Во-первых, зафиксированная в нем модель умственной отсталости ориентирует на построение совершенно определенной диагностической концепции, опирающейся на стойкость нарушения познавательной деятельности и его органическое происхождение. По этим признакам оно может быть отнесено лишь к части детей, отстающих в психическом развитии, а именно к детям, страдающим олигофренией. Более того, в комментариях к этому определению подчеркивается опасность расширительного толкования умственной отсталости, в частности, за счет задержек психического развития. Однако, поскольку в определении не оговариваются ни мера выраженности нарушений познавательной деятельности, ни временной диапазон их стойкости, то оно вполне может быть применимо и к детям с задержкой психического развития церебрально-органического генеза (К. С. Лебединская, 1982), потому что длительность снижения познавательной активности у них весьма продолжительна, а степень возможной ее компенсации все-таки ограничена.
Во-вторых, как уже говорилось выше и как показывает опыт практической диагностики и данные специальных исследований (И. А. Коробейников, 1987; В. В. Ковалев, Г. С. Маринчева, 1988, 1989), ориентация на выявление симптомов органического поражения головного мозга часто бывает непродуктивной. Общеизвестны случаи, когда при наличии выраженных органических расстройств интеллект ребенка и его психическое развитие в целом существенно не страдают и даже могут находиться в пределах возрастной нормы. Но, что более важно, при отсутствии диагностически значимых органических нарушений, при отсутствии сведений в анамнезе о возможных повреждающих воздействиях на мозг ребенка массивность, выраженность его психического недоразвития без всяких сомнений может быть квалифицирована как умственная отсталость.
Кроме того, данным определением, по сути дела, исключается возможность депривационного происхождения умственной отсталости. Тем не менее известно, что ранняя и тяжелая психическая депривация способна приводить к последствиям не менее тяжелым, чем те, что возникают под действием повреждающих биологических факторов (Й. Лангмейер, З. Матейчек, 1984). В частности, и проведенное нами исследование (И. А. Коробейников, В. М. Слуцкий, 1990), направленное на изучение особенностей формирования интеллекта ребенка в условиях психической депривации, с достаточной определенностью демонстрирует значение специфической средовой ситуации развития в формировании клинической картины умственной отсталости.
В-третьих, в обсуждаемом определении феномен умственной отсталости сводится лишь к нарушениям когнитивной сферы, что не может не вызывать возражений с общетеоретических психологических позиций. Преимущественный акцент на интеллектуальном недоразвитии в трактовке умственной отсталости был подвергнут принципиальной критике опять же Л. С. Выготским, подчеркивавшим идею неразрывности интеллекта и аффекта, «их внутреннюю связь и единство» (1983, т. 5, с. 256), как основу для верного понимания своеобразия умственно отсталого ребенка и как исходный пункт для формирования общих принципов построения коррекционной работы с ним. Несправедливым было бы упрекать современных специалистов в области аномалий психического развития в незнании этих положений, ставших постулатами дефектологии. Однако постулат – не должностная инструкция, и реальная дефектологическая практика во многом по-прежнему исходит из упомянутого определения умственной отсталости, выдвигая на первый план (и часто единственный план) задачу коррекции познавательной, интеллектуальной сферы ребенка, в значительно меньшей степени проявляя интерес к собственно личностным аспектам его развития.
Вместе с тем, осознание важности этих аспектов прямо или косвенно находит свое отражение как в системе психолого-педагогических, так и клинических представлений о своеобразии умственно отсталого ребенка. В частности, в широко известном, трижды издававшемся учебном пособии С. Я. Рубинштейн (1971, 1979, 1986) «Психология умственно отсталого школьника», по праву считающимся настольной книгой дефектолога, проблеме формирования личности посвящена одна из трех основных его частей, правда, наименьшая по объему. Но уступает она двум другим частям не только по объему, но, что важнее, по содержанию, представляя собой популярно обобщенное изложение соответствующих взглядов на эту проблему классиков психологии, педагогики, дефектологии, психиатрии, частично подкрепленное ссылками на весьма немногочисленные исследования современных авторов. Наибольшее внимание при этом уделяется особенностям самооценки и уровня притязаний у умственно отсталых детей.
Следует заметить, что эта проблематика является центральной в психологических исследованиях личности умственно отсталого ребенка, что, с одной стороны, может быть связано с традициями, заложенными Л. С. Выготским, который придавал особое значение самооценке как важному структурному компоненту самосознания. С другой стороны, относительной доступностью исследования этого психологического образования в эксперименте. Как бы там ни было, но наибольшее количество отечественных исследований, связанных с проблемой формирования личности при умственной отсталости, посвящено, прежде всего, особенностям самооценки.
Аспекты ее изучения представлены достаточно широко – от экспериментальных исследований возрастной динамики по критерию адекватности – неадекватности и, как правило, в связи с критичностью мышления (С. Г. Байкенов, 1970; А. И. Корнева, 1971 и др.), анализа связей самооценки с положением ребенка в группе, с отношением к нему взрослых (В. А. Варянен, 1971; Ж. И. Намазбаева, 1971), до ее когнитивной дифференцированности и влияния на модус социального поведения (Н. Л. Коломинский, 1972, 1978; Ж. И. Намазбаева, 1986).
Признавая важнейшую роль самооценки и уровня притязаний в формировании самосознания, в осуществлении регуляции социального поведения, рассматривая ее как чуткий интегративный индикатор «социального самочувствия» ребенка, мы все-таки склонны не ограничиваться лишь ее значением в качестве основного показателя интеллектуально-личностной зрелости индивида. Тем более что, на наш взгляд, в подобной тенденции кроется угроза если не отождествления понятий личность и самооценка, то во всяком случае угроза значительной редукции содержания первого понятия за счет второго.
Иллюстрацией подобных тенденций может служить фундаментальное исследование Ж. И. Намазбаевой (1986), напрямую посвященное проблеме формирования личности умственно отсталых детей и обобщившее опыт длительного динамического наблюдения и экспериментального изучения учащихся вспомогательных школ, но ограничившееся в содержательном плане, главным образом, анализом динамики их самооценки. Попытки же более серьезных обобщений в этой работе, направленные на расширение контекста собственно личностных особенностей этих детей, по существу были сведены к формальным характеристикам общей направленности личности, заключение о которых делалось на основе анализа включенности умственно отсталого ребенка в общественную работу, а также на оценке понимания им нравственных норм поведения.
Количественный рост подростковых девиаций поведения, все чаще достигающих уровня криминальной выраженности, в известной мере стимулировал интерес исследователей к этой проблеме и в контексте умственной отсталости. Ясно, что одного лишь понимания несостоятельности концепции «моральной дефективности» у аномальных детей, критиковавшейся отечественными психологами еще в 20-х 30-х годах, явно недостаточно, чтобы считать эту проблему решенной, так как основные социальные задачи, связанные с ней, относятся к сфере прогноза поведения и профилактики его отклонений. Пути решения этих задач могут быть различными, но в целом их можно, на наш взгляд, свести к двум основным направлениям поисков. В одном случае – это установление статистически достоверных корреляций между реальным поведением членов исследуемой выборки с некоторым набором позитивных и негативных характеристик их личности и особенностями их социального анамнеза. Второй путь лежит через углубление уровня индивидуализации этих характеристик, приближающий к пониманию психологических механизмов формирования тех или иных форм поведения.
Первая модель нашла свое отражение в работе Г. Г. Запрягаева (1986), направленной на установление связи между психологическими особенностями умственно отсталых подростков и характером их поведения. Ее результаты, безусловно, представляют интерес с точки зрения уточнения как общих закономерностей формирования отклоняющегося поведения, так и роли в этом процессе отдельных факторов личностной и социально-психологической модальностей. Однако, даже располагая полным набором данных, полученных с помощью опросников, разработанных автором, можно говорить лишь о тенденциях большего или меньшего риска возникновения девиаций поведения у ребенка при достижении им подросткового возраста. То есть как средство для оценки индивидуального прогноза поведения подобный подход представляется малоэффективным.
Вторая модель представлена в исследовании Е. Г. Дозорцевой (1988), посвященном, в частности, феномену личностной зрелости несовершеннолетних правонарушителей с признаками психического недоразвития. Конкретная направленность этой работы на установление такого понятия как «вменяемость» при совершении подростками тяжелых правонарушений, предъявляла, соответственно, и более высокие требования к методике исследования. Продуктивное решение такой ответственной задачи не могло основываться на констатации тех или иных «тенденций», но должно было опираться лишь на данные индивидуального, корректного, валидного эксперимента. Этим объясняется и значительно более содержательный характер обобщающих выводов, касающихся особенностей всей выборки испытуемых.
В частности, автором были получены весьма интересные данные о способности к абстрактному мышлению, общей осведомленности, целенаправленности деятельности, которые наряду со способностью к учету социальных норм, мерой социализированности интересов и ценностей использовались в качестве критериев не только личностного развития подростков, но и их принципиальной возможности осознавать значение своих действий и руководить ими. Здесь используется и принципиально иной уровень анализа данных: соотнесение индивидуальных особенностей исследуемых качеств испытуемых с индивидуальным модусом их поведения в реальных жизненных ситуациях, подвергнутых предварительному психологическому структурированию. Подобный подход, несомненно, повышает и прогностичность экспериментальных данных.
В отечественной литературе почти совершенно отсутствуют работы, посвященные особенностям поведения умственно отсталых детей в конфликтных и проблемных ситуациях, что представляет большой интерес с точки зрения генезиса устойчивых форм поведения именно у умственно отсталого ребенка, который значительно чаще своих сверстников с нормальным интеллектом испытывает неудачи в самостоятельной деятельности. Агрессивный способ реагирования на собственную несостоятельность, часто отмечаемый у детей с признаками психического недоразвития, отнюдь не всегда обусловлен первичными нарушениями аффективной сферы, имеющими отчетливо органическую окрашенность. Кроме того, при внешне сходных поведенческих проявлениях, агрессия может иметь различное психологическое содержание. Она может быть, например, инструментальной, то есть обеспечивающей достижение определенной цели, или враждебной, то есть совершаемой ради причинения кому-то боли, страдания (П. Массен, Дж. Конджер и др., 1984). Она может быть средством защиты собственного «Я» или средством удовлетворения актуальной потребности (С. Розенцвейг, 1956). Агрессия может носить ситуативный, преходящий характер, что следует отличать от устойчивых форм агрессивности, требующих психопатологической квалификации.
К сожалению, в нашей клинической (да и дефектологической) практике подобная дифференциация агрессивного поведения у детей не является обязательной, а при наличии симптомов психического недоразвития такое поведение чаще всего рассматривается как имеющее преимущественно органическую обусловленность вне сложной системы опосредствований, стоящей между органическим дефектом и социальным поведением.
Одна из известных нам отечественных экспериментальных работ, посвященных психологическому анализу поведения умственно отсталых детей в ситуации неуспеха (Г. М. Угарова, 1985), убедила нас в целесообразности исследования фрустрационного реагирования этих детей, как существенной характеристики процесса предшествующей социализации ребенка, не только повышающей диагностическую информативность других данных о его личности, но и обладающей вполне самостоятельной ценностью. Автором же упомянутой работы были получены данные не только о типичных способах выхода из фрустрации, но и о выборе объекта для агрессивной разрядки, и о характере мотивации, придающей ситуации неуспеха фрустрирующее содержание.
Отдельные исследования, отражающие интерес к личностным аспектам коррекционно-воспитательной работы с умственно отсталыми детьми, все больше демонстрируют назревшую потребность в расширении диапазона представлений о феномене психического недоразвития с позиций общих закономерностей формирования личности (Р. С. Муравьева, 1980; Н. М. Буфетов, 1983; Ч. Б. Кожалиева, 1995 и др.).
Если до сих пор речь шла о тех сравнительно немногочисленных работах, в которых предпринимались попытки изучения особенностей личности умственно отсталого ребенка или подростка, то есть, главным образом, об учащихся вспомогательных школ, страдающих олигофренией (незначительный процент дефектных состояний при процессуальных заболеваниях не является предметом обсуждения в данной работе), то далее следует отметить, что спектр изучения этой проблематики значительно расширяется с выделением категории детей с задержкой психического развития. Возможно, причиной тому послужило содержание изначально сформулированной концепции этого вида нарушения развития, где на первый план выдвигались не столько интеллектуальные проблемы ребенка, сколько особенности его эмоциональной сферы. Это находит свое отражение уже в конструировании принципов клинической и клинико-психологической диагностики, уделяющих аффективным, поведенческим и личностным в целом характеристикам таких детей не меньшее внимание, чем особенностям мыслительной деятельности.
Сотрудниками НИИ дефектологии АПН СССР (ныне Института коррекционной педагогики РАО) на протяжении многих лет разрабатывается комплексная программа клинического и психолого-педагогического изучения детей с задержкой психического развития (ЗПР) как контингента, нуждающегося в особых условиях и формах педагогической коррекции, учитывающих своеобразие их развития как в сравнении с нормальными, так и с умственно отсталыми детьми.
В этой связи существенно повышаются требования к процедурам дифференциальной диагностики. На клинико-психопатологическом уровне разрабатывается и уточняется типология детей с ЗПР, основанная на учете этиологических факторов и патогенетических механизмов нарушений развития, подробно описывается их феноменология, выделяются критерии диагностики (К. С. Лебединская, 1975, 1980, 1982; В. В. Ковалев, 1979; И. Л. Крыжановская, 1983; Ф. М. Гайдук, 1986; Т. Т. Сорокина, 1986 и мн. др.).
Под руководством В. И. Лубовского сложилось новое, относительно самостоятельное направление в психологической диагностике нарушений психического развития, ориентированное, с одной стороны, на углубление анализа качественных особенностей психической деятельности детей с ЗПР, крайне необходимое для разработки эффективных средств педагогической коррекции, с другой стороны, на унификацию и стандартизацию процедуры диагностического исследования в расчете на получение количественных показателей, обязательных в данном виде дифференциальной диагностики (В. И. Лубовский, 1970, 1974, 1978).
В русле этого направления нами, в частности, была разработана процедура психодиагностического исследования, объединяющая в себе возможность качественного психологического анализа интеллектуальной деятельности ребенка с получением количественной оценки его достижений (И. А. Коробейников, 1982). И, что не менее важно, в структуре данного подхода впервые была сделана попытка количественного учета «надтестовых» показателей, то есть тех внеинтеллектуальных факторов, которые, будучи связанными с аффективно-личностными, функциональными характеристиками психической деятельности, существенно влияют на ее продуктивность.
Меняется и отношение к стандартизованным психометрическим тестам измерения интеллекта, которые начинают не только активно внедряться в клинико-психологическую практику, но и обретают новые формулы интерпретации, основанные на содержательном психологическом анализе как самих интеллектуальных достижений ребенка, так и их предпосылок, усматриваемых не только в органических факторах, но и в особенностях социальной ситуации развития ребенка (Г. Б. Шаумаров, 1980; Н. Г. Лусканова, 1987; К. К. Мамедов, 1991 и др.).
Проявление интереса к личностным аспектам данной проблемы знаменуется появлением работ о мотивационной готовности детей с ЗПР к школьному обучению (Н. Л. Белопольская, 1975), которая начинает рассматриваться как важный фактор успешности начального обучения в школе. Проводятся исследования мотивационной структуры учебной и игровой деятельности, общения, характерологических особенностей, направленные на разработку эффективных подходов к психологической и педагогической коррекции нарушений соответствующих видов деятельности и поведения (Н. И. Белопольская, 1976; Н. К. Асанова, Е. С. Слепович, 1984; Г. В. Грибанова, 1986; Л. В. Кузнецова, 1986; К. Ю. Королев, 1986; О. К. Агавелян, 1989; Д. И. Альрахаль, 1992; Е. С. Слепович, 1994).
Исследуются проблемы прогноза школьной адаптации у этой категории детей, основанные на использовании нейропсихологических критериев оценки сформированности высших корковых функций (И. Ф. Марковская, В. В. Лебединский, 1984). Проблема школьной неуспеваемости начинает изучаться с отступлением от традиционного контекста, замкнутого на умственных способностях: акцент переносится на формирование личности ребенка (Г. А. Косырева, 1984; Э. А. Александровская, 1984, 1988; Н. Г. Лусканова, Е. В. Новикова, 1985 и мн. др.).
Появляются работы, не только доказывающие принципиальную возможность средового генеза нарушений психического развития как в легких, так и в достаточно выраженных его формах, но раскрываются механизмы формирования этих нарушений, формулируются принципы их профилактики и коррекции (А. И. Захаров, 1991; М. Г. Лисина, И. В. Дубровина, 1981, 1990; А. Г. Рузская и др., 1979, 1986).
Кратко резюмируя обзор основных отечественных исследований, направленных на совершенствование форм и методов коррекционной работы с детьми, отстающими в развитии, следует отметить формирование новой тенденции в понимании сущности проблем психического дизонтогенеза, где отчетливо просматривается потребность в расширении диапазона представлений о генезисе различных его вариантов и, прежде всего, за счет изучения личностных факторов социализации. Одновременно с сожалением приходится констатировать, что на уровне практической помощи таким детям эта тенденция проявляет себя весьма слабо и неопределенно, что распространяется как на диагностические, так и на коррекционные процедуры. С одной стороны, это, по-видимому связано с инерцией прежних концептуальных представлений, с их преимущественно патобиологической трактовкой нарушений психического развития, с другой стороны (и, наверное, в тесной связи с первой причиной), с недостаточной разработанностью подходов и конкретных методов личностно-ориентированной диагностики и коррекции этих нарушений (В. Г. Петрова, 1993, с.12).
В зарубежных исследованиях состояний психического недоразвития у детей, при отсутствии единства методологических установок (присущих советской психологии и педагогике) и наличии отчетливо прагматической направленности исследовательских поисков, наблюдается и значительно большее разнообразие подходов к диагностике и коррекции нарушений развития вне зависимости от их клинической или психолого-педагогической ориентации. При несомненном приоритете отечественной науки в формировании фундаментальных теоретических взглядов на эту проблему, разработка практических ее аспектов долгое время уступала соответствующим разработкам на Западе. Анализ доступной нам литературы по данной проблематике показывает устойчивый интерес ее авторов, прежде всего, к проблемам личности ребенка, отстающего в развитии. Причем складывается такое впечатление, что вне зависимости от теоретических концепций, взятых на вооружение, исследовательские задачи всегда формулировались не с оглядкой на жесткие постулаты теоретических конструкций, а исходя из реальных жизненных коллизий, возникающих у умственно отсталого ребенка в процессе его социализации.
Большее внимание при этом уделяется все же не столько содержательным, сколько функциональным аспектам этого процесса, что связывается, вероятно, с преобладающей психоаналитической ориентацией исследователей. Традиции, связываемые с представлениями А. Адлера, придававшего особое значение в формировании личности ребенка характеру его раннего семейного воспитания (в первые пять лет жизни), активно развиваются и современными исследователями.
В частности, в работах П. Иннерхофера (1974), К. Лоуэлла (1973), С. Каммингса (1976), М. Симона (1978), М. Бристола и др. (1988) негативные факторы ситуации семейного воспитания ребенка рассматриваются как факторы, способные вызывать задержку психического развития, нарушения поведения и социально-психической адаптации в целом, и поэтому целенаправленное воздействие на семью является важнейшим звеном любой коррекционной программы.
Не меньшее значение придается микросоциальным и, прежде всего, семейным факторам при изучении этиологии и патогенеза легких форм психического недоразвития: исследование микросоциума рассматривается как не менее обязательное, чем психопатологическое, соматическое и психологическое исследование ребенка (К. Майер, 1972; Х. Костев и др., 1983; Б. Гибелл, 1983; С. Тотева, 1983; М. Аронсон и др., 1985).
В работе К. Райдера (1989) показано достоверное снижение уровня когнитивного контроля над проявлениями собственной агрессивности у детей с нарушениями психического развития, подвергавшихся плохому обращению в семье. Б. Хартуп (1987), исследуя особенности социальных взаимоотношений ребенка с детьми и родителями в раннем детстве, доказывает зависимость дальнейшего его социального развития и поведения от характера этих отношений.
В исследованиях С. Гольдберг (1988), изучавшей факторы риска нарушений взаимной привязанности матери и ребенка (как в норме, так и при умственной отсталости), получены данные, свидетельствующие о сходстве основных типов взаимоотношений в обеих группах. Выявленная же специфика в этих отношениях, отмечаемая в семьях, воспитывающих умственно отсталого ребенка, оказалась в большей мере зависимой не от ребенка, а от матери, осознанно или неосознанно демонстрирующей отчуждающее поведение. Сходное по направленности исследование С. Синтарканжело и К. Дайера (1987) также выявляет ряд зависимостей социального развития ребенка с признаками органического дизонтогенеза от характера материнского поведения. Много внимания уделяется изучению влияния организованных форм воспитания и обучения на личностное и интеллектуальное развитие ретардированных детей. Эта проблема рассматривается, прежде всего, с точки зрения адаптации умственно отсталого ребенка при его вхождении в организованную группу сверстников. В частности, в работе Д. Холмса, И. Рейха, И. Риффа (1988), наблюдавших динамику развития нормальных детей и детей с признаками негрубой органической недостаточности, не отмечается существенных различий между ними вплоть до поступления в детский сад. С началом посещения детского сада в основной группе детей зафиксировано заметное замедление темпа интеллектуального развития и признаки дестабилизации поведения. Интерпретация этого наблюдения не является однозначной и предполагает необходимость дополнительных исследований.
В изучении оценки качества интегрированности в школах детей, состоящих на психиатрическом учете (М. Бурлие, 1990), показаны существенные затруднения адаптации, высокая напряженность и конфликтность отношений, складывающихся с нормальными детьми у категории педагогически запущенных детей, причем выраженность этих затруднений не менее отчетлива, чем у детей с аффективными расстройствами.
Личностные аспекты изучения умственно отсталого ребенка тесно смыкаются с оценкой эффективности коррекционного обучения и различных тренинговых систем. В частности, весьма интересным представляется исследование, проведенное Д. Стасиносом (1986), изучавшим влияние тренинга творческого мышления у умственно отсталых детей на уровень их самоуважения. Нетрадиционность содержания коррекционных приемов и контролируемых качеств личности не снижают ценности результатов этого исследования, которые вполне можно интерпретировать в контексте связей между учебными достижениями и уровнем самооценки.
Личность ребенка становится объектом внимания исследователя даже при изучении детей со специфическими нарушениями чтения (А. О. Конелл, 1989), где возможность прогноза исправления дефекта связывается, помимо прочего, также с некоторыми особенностями родителей.
Нельзя сказать, что проблеме семейного воспитания ребенка, отстающего в развитии, в нашей стране уделялось недостаточное внимание, тем более что традиция исследований в этой области восходит опять же к Л. С. Выготскому, подчеркивавшему, что особенности личности аномального ребенка во многом детерминированы его положением в семье (т.3, 1983). Различным аспектам семейных влияний на ребенка, изучению структур взаимоотношений детей и родителей, анализу конкретных негативных факторов в этих структурах были посвящены работы А. И. Раку (1977), Г. И. Шурыгина (1978), А. Борич, (1979), Е. И. Сермяжко (1981), В. П. Козиева (1984), Г. В. Грибановой (1988, 1990), А. А. Сагдуллаева, 1990; И. А. Коробейникова, Т. А. Куприяновой, М. В. Соколюк (1995) и др. Результаты исследований, проведенных перечисленными авторами, так же как и работы их зарубежных коллег, убедительно демонстрируют тот факт, что те или иные факторы «неблагополучных» семейных отношений (конфликтность, повышенная депрессивность матери, патернальная депривация, агрессия, отчуждение, распад семьи, алкоголизм родителей и просто их педагогическая некомпетентность и др.) приводят к еще большему отставанию в развитии ребенка, усугубляя проблемы его социальной адаптации.
Список работ подобной ориентации можно было бы значительно расширить, однако для того, чтобы отразить современные тенденции, характеризующие направленность интересов как зарубежных, так и отечественных исследователей в контексте личностных аспектов социальной адаптации и поведения этих детей, приведенных примеров, на наш взгляд, достаточно. Кроме того, в этом кратком обзоре отражены именно те аспекты проблемы социализации, которые представляют наибольший интерес в ракурсе поставленных нами задач.
Несколько подробнее следует остановиться на проблемах приспособления отстающего в развитии ребенка к социальной среде, сосредоточившись на определении основных факторов, как способствующих, так и препятствующих этому процессу. Знание механизмов социальной адаптации умственно отсталого ребенка необходимо для уточнения специфических особенностей его социализации.
