Православие трансценденции или «вера сердца»
Третье понимание и реализация термина «Православие» находит свое выражение в следующей цитате:
«Церковь — не просто человеческое общество, не просто общество людей, которые во имя Божие собраны, которые послушны Его заветам, которые живут Его дарами; Церковь — чудо гораздо большее. Это тело, живое тело, организм, который одновременно и Божественный, и человеческий, в котором на равных началах — потому что любовь неравных делает равными — Бог и человек встречаются, соединяются, делаются неразлучными. Церковь — место, где совершается это чудо встречи, взаимно отдающейся любви, вечности уже пришедшей, победы любви над всякой рознью [31]».
Это понимание Православия, как единой и единственной духовности, включающей в себя все, что можно принять, исправить и преобразить в мире. Это «вера сердца», когда ничему, кроме греха и никому, кроме беса, не говорится «нет».
В религиозной история мира исстари существовали два мотива, сколь логичных, столь и ложных. Бесконечно упрощая, то есть лишая их благочестивых упаковок, их можно описать так. Первое: наша форма общения с богом (богами) единственно возможная и если вы не с нами, то вы либо дураки, либо обманщики, либо враги. Вторая: Бог далеко и как поклоняться ему правильно не знает никто полностью и все понемножку, а значит следует либо не делать этого вовсе (а что, Он у меня в душе, все видит и слышит и так), либо признать, что в каждой религии есть нечто, что можно заимствовать и необходимо это сделать, создав единую совершенную всеобъемлющую религию.
Казалось, в плоскости выход из этих двух противостоящих систем не просматривался, но в момент кризиса ХIХ-го столетия, когда с одной стороны дал бурный рост ядовитый сорняк цинично-разъедающего теоретического атеизма, а с другой ширятся болотные обманчивые огни сладострастного мистицизма, Господь воздвигает пророка и не из ветшающего благодатными дарованиями «духовного сословия», а небогатого дворянина и честного офицера, православного мирянина А. С. Хомякова. Он открывает и не заумно мудрствуя обосновывает сколь простой, столь насущный для спасения души и мира в нашу эпоху, тезис — «Церковь одна». Цепь рассуждений безупречна: если Бог один, то создает Он только одну Церковь. Но что Она такое? Вместо прежнего понимания механистической совокупности индивидов в «обществе» — организации, пусть «Богоустановленной», теперь открывается возможность пережить «соборность» — торжество единства в сопричастности — «Церковь не есть множество лиц в их личной отдельности, но единство Божией благодати, живущей во множестве разумных творений».
Восприятие Православия выше и шире, чем наше обыденное представление о нем. Господь жив и действует и за алтарной перегородкой, и за оградой храма и за пределами Патриархатов. Во все времена и везде, где человек, кем бы ни был рожден и как бы ни прозывался, когда его поступки и чувства находятся в гармонии с духом Доброй Вести, мы вправе отождествить это с Православием, с преизбытком разлитому по Вселенной. «Дух дышит, где хочет» и почти синонимизируя дар правильного прославления Бога с вне — ритуальным проявлением мудрости, открытости, почтительности, жертвенности, умиления, надежды, мы осуществляем упование на Божию милость, признавая, что понимание Его путей, превосходит наши нынешние возможности. Отваживаясь на доверие сердцу изнутри и Промыслу извне, мы ощутим согласие с «рыцарем», которого не смогли принять штатные преподаватели «школьного богословия» из за страха услышать: «Писание есть внешнее и Предание внешнее и дело внешнее; внутреннее же в них есть один Дух Божий. Поэтому должно понимать, что исповедание, и молитва, и дело суть ничто сами по себе, но разве как внешнее проявление внутреннего духа [32]». Аутентичность его духовного опыта, право говорить «как власть имеющий» подтверждается личностными его чертами по воспоминаниям знавших — «Внутренняя жизнь его отличалась трезвостью — это была преобладающая черта его благочестия. Он даже боялся умиления, за каждую пролитую слезу, зная человеческую склонность все вменять себе в заслугу, он нарочно обливал себя струей холодной насмешки». Приведший это наблюдение сподвижников, прот. Г. Флоровский, отражая общецерковное согласие, убежден: «Верность Хомякова есть закаленность его духа [31]».
Православие последних дней приходит к данной само-идентификации, чему свидетельство мы видим у наших несомненно духоносных современников, не взирая на различные акценты в их духовных воззрениях и практиках:
Авторитетный и харизматичный (в лучшем смысле этого слова) богослов о. Сергий Булгаков подтверждает:
«Хомяков с б и л католическую постановку вопроса, которая проникла и в православие. Она поставляла православие в положение нерешительного, непоследовательного католичества, которое имеет неоспоримую заслугу последовательности и развивает идею о внешнем органе церковной непогрешительности до конца. Вопрос стоит именно так: или свобода православия или…» и продолжает: «Исповедание единой, святой, соборной и апостольской церкви совсем не исключает допущения возможности того, что свет ее простирается и далее пределов ее земной организации. Господь по неисповедимым путям своим делает ей сопричастными многие миллионы христиан и за этими пределами. Иначе говоря, может быть православие за пределами Православной церкви, как организации, ecclesia extra ecclesiam. Это не означает, что есть несколько церквей, но единая церковность действует вширь и вглубь.Границы этого общества не положены. <…> Ап. Петр говорит о проповеди во аде (1 Петр. 3: 19—20). Отчетливая и радикальная постановка вопроса о вероучительном авторитете в Православии принадлежит Хомякову, вписавшему этим свое имя неизгладимо в истории православного богословствования, как апостол свободы в Православии [31]».
Кристально ясный и отважный в процессе рефлексии своего служения пастырь пишет:
«Все яснее становится, мне, что Православие — это стихия абсолютной свободы. Отвращение к пропаганде, насилию хотя бы чисто идейному или психическому, боязнь убеждать, вера только в самую наличность религиозной жизни — все остальное придет само [31]».
Возродивший древний подвиг юродства Христа ради, епископ Варнава (Беляев), в одном из писем, поучает:
«Православие не заключается только в формальных догматах (как почему-то настаивают в Патриархии), не только в морали — благочестии, чем хотят ограничиться зарубежные епископы, но и в харизматической силе Св. Духа. Скажут, не всем быть чудотворцами. Да и не нужно. Святые отцы говорят, что есть такие дарования, которые не обладая блеском чудотворений, знамений и пророчеств, тем не менее куда выше последних [31]».
Современный подвижник о. Серафим Роуз, апостольски просиявший в среде, наиболее отстоящей от исторического Православия, к концу жизни высказал поразившее его собратьев утверждение:
«Все церковные организации в конце концов поклонятся антихристу.» а в последней беседе с паломниками, он, призвав «глубже чувствовать Церковь Христову и то, что наша формальная принадлежность ей недостаточна для спасения», процитировал слова современного румынского исповедника о. Георгия Кальчу о том, что значит быть в Церкви: «Церковь Христова жива и свободна. Ты находишься в Церкви всякий раз, поднимая сломленного скорбью, подавая нищему, утешая больного. Ты в Церкви, когда взываешь «Господи, помоги мне». Ты в Церкви, когда ты добр и терпелив и отсекаешь гнев на брата, даже если он ранил твои чувства. Когда честно трудишься, возвращаясь домой уставшим, но с доброй улыбкой. Сострадай тому, кто рядом. Никогда не спрашивай «кто он?», но говори — «он не чужой. Он как и я — Церковь Христова [31]».
Ступая вслед за теми, кто утверждает примат «духа» над «буквой», пусть даже эти буквы взяты из Писания и Предания, кто дорожит любым проявлением Добра: позитива, ценности, чувства того, что «хорошо» (Быт. 1: 10), кто любуется «полевыми лилиями, которые сегодня есть…» (найдите сами в «Новом Завете» — прим. авт.), мы обнаруживаем себя в третьем, согласно нашей классификации, восприятии явления Православия. Эта вера, по мнению автора, сравнительно с другими Христианскими исповеданиями, хороша тем, что не подчиняется в отличие о Католичества единому авторитету, вещающему в абсолюте ex cathedra, и тем, что, отличаясь от Протестантизма, сохранила Таинства, то есть то, к чему следует приступать в смирении, благоговении и настоящем непонимании.
Несомненно, последует возражение о чрезмерных границах Православия. Мы можем тут предложить лишь руководствоваться следующим принципом: «Кто имел возможность знать Христа» и отступил — тот вне. Кто стремился жить, не ведая Христа, но так, как бы одобрил Господь — тот православен».
Продолжая «богомыслить» в этом направлении, мы приходим к формуле — «Православие есть состояние души». Не отдельная религия, не восточная традиция хвалы Бога, но пребывание в Источнике Жизни. Осмысленное и ответственное отношение к этому приводит к воцерковлению в правильной (Ортодоксальной) Церкви с принятием Ее уставов, традиций и Таинств, с осознанием того, что можно минутно отпасть от Церкви и тут же войти в Нее, предать Ее своим греховным помыслом и восстановиться в Ней через борьбу с оным. Православная Церковь есть общность душ, устремляющихся к любви, через Первоисточник, получающих от Него возможность благодарности за жизнь, возможность любить всех (и, что отличительно, и врагов клянущих, обижающих и бьющих), что невозможно естественным путем, но дается Благодатью и принимаемое как свидетельство и утверждение Свыше.
Не отказывая в именовании Православным всему, что есть доброго, умного, красивого и здорового в мире, сотворенном Любовью с любовью, имея в уме знание о Христе, а в сердце доверие, благоговение и ответную любовь, мы можем соборно предложить третий вариант «православной психотерапии».
Каким он будет? Хотя бы в общих чертах? Или как распознать, увидеть это в том, что уже было?
«Православная психотерапия», исходящая из такого восприятия Православия созидается на удивление просто. Вот реальные примеры однократных целительных взаимодействий, почерпнутые из классической духовной литературы последнего времени:
1) «Вот недавно был сему пример. Один здешний городской мещанин до того развратился, что решительно все гоняли его палками от своих ворот, и никто ему не давал даже и куска хлеба. Он был пьяный, буйный и драчливый человек, да еще и воровал, в таком виде и голодный пришел он к нам; просил хлеба и вина, до коего он был чрезвычайный охотник. Мы, ласково принявши его, сказали: живи у нас, мы будем давать тебе вина сколько хочешь, но только с тек уговором, чтобы ты, напившись, сейчас ложился спать, если же хотя мало забунтуешь и заколобродишь, то не только прогоним тебя и никогда не примем, но даже я сделаю отношение исправнику или городничему, чтоб сослать тебя на поселение, как подозрительного бродягу. Согласившись на сие, он у нас остался. с неделю, или более, действительно пил много, сколько хотел; но всегда по обещанию своему и по приверженности к вину (чтоб его не лишиться) ложился спать, или выходил на огород, лежал там и молчал. Когда он отрезвлялся, братья нищеприемницы уговаривали его и давали совет, чтобы воздерживаться, хотя сначала понемногу. Итак, он постепенно стал пить меньше и, наконец, месяца чрез три сделался воздержным человеком и теперь где-то нанимается, и не ест втуне чужой хлеб. Вот третьего дня он приходил ко мне с благодарностию. Какая мудрость, по руководству любви совершаемая! подумал я, да и воскликнул: благословен Бог, являющий милость свою в ограде ограждения вашего! [31]»
2) «В 1905 году отец Силуан провел несколько месяцев в России, часто посещая монастыри. в одно из таких путешествий, в поезде он занял место напротив купца, который дружеским жестом раскрыл перед ним свой серебряный портсигар и предложил ему сигарету. Отец Силуан поблагодарил г за предложение, но отказался. «Не потому ли, батюшка, вы отказываетесь, что считаете это грехом? — спросил купец и добавил: — Но курение помогает часто в деятельной жизни; хорошо прервать напряжение в работе и отдохнуть несколько минут. Удобно при курении вести деловую или дружескую беседу и вообще в ходе жизни… " и дальше, пытаясь убедить отца Силуана взять сигарету, он продолжал говорить в пользу курения. Тогда все-таки отец Силуан решился сказать: «Господин, прежде чем закурить сигарету, помолитесь, скажите одно «Отче наш». Но купец ответил: «Молиться, перед тем как курить, как-то не идет». Преподобный Силуан заметил: «Итак, всякое дело, перед которым не идет несмущенная молитва, лучше не делать [31]».
3) «Я думаю, что если тот, кто заботится об умирающем, мог бы воспринимать происходящее с ним, просто сидеть рядом с ним и не вносить ничего самому, а только быть самому прозрачным, безмолвным, как можно более глубоким, то вероятно, он увидел бы, как этот человек сначала слеп к вечности, как бы закрыт от вечности своей плотью, своей телесностью, своей человечностью. Постепенно все это делается более прозрачно, и умирающий начинает видеть другой мир. Сначала, думаю, темный мир, а затем вдруг свет вечности. я это однажды пережил: меня просили сидеть с одной старушкой, пока она умирает. Было так явственно, что сначала она отчалила от временной, телесной, общественной жизни (она очень была погружена в земную жизнь; ей было 98 лет, и она из глубин своей постели занималась своими коммерческими предприятиями). а потом постепенно это отошло, и вдруг она увидела темный мир, бесовский мир… и в этот мир вошел свет Божий-и весь этот бесовский мир разлетелся, и она вошла в вечность. я этого не могу забыть; я тогда был молод, был студентом медицинского факультета первого или второго курса, и это у меня осталось [31]».
А разве трудно построить схему психологической помощи, взяв за источник дневниковые записи священника Александра Ельчанинова? Попробуем?
«Болезнь самое благоприятное время для возвращения в свое сердце, к Богу. с выздоровлением эта возможность опять отходит в бесконечную даль». Это
инициальный этап психотерапии, когда специалист знает, что именно теперь для его клиента открывается перспектива духовного возрастания и задача состоит в том, чтобы правильно (орто) прожить, прочувствовать этот период страдания как имеющий свое назидание и назначение, которое необходимо понять, принять и отпустить с благодарностью за попущенное Свыше.
«Как утешить плачущих? — плакать вместе с ними». Вот отличительная позиция православного психотерапевта. в отличие от аналитика он не будет зеркалом, в отличие от бихевиориста, он не будет наблюдателем, в отличие от гуманиста не ограничится вежливой эмпатией. Он, по мере данной ему способности к сопереживанию, отважится войти с клиентом во всю глубину страдания и боли и сам факт причастности страданию станет целительным фактором.
«Смерть, самое страшное для человека, верующему нестрашна, как не страшны для крылатого существа все бездны, пропасти и падения». Как неравнодушный свидетель тревожного состояния клиента, а любой страх, наверное, сводим к ужасу небытия, психотерапевт разделит со своим клиентом как осознание неминуемого конца земной жизни, так и упование на то, что приходя в определенное духовное состояние, человек обретает возможность воспринимать потенциально радостную бесконечность своего существования.
«Сребролюбие, казалось бы, грех второстепенный: на самом деле это грех чрезвычайной важности — в нем одновременно фактическое отвержение веры в Бога, любви к людям и пристрастие к низшим стихиям. Оно порождает злобу, окаменение, многозаботливость. в чем соблазн и яд театральности для зрителя, но главным образом для актера? — привычка жить, и притом напряженно и остро, иллюзорной жизнью, часто много острее своей настоящей будничной жизни — тщеславие». В православно психотерапевтическом анализе происходит исследование причин вызвавших ситуацию страдания и обнаруживаются их корни, когда в совместно увлекательном диалоге вскрываются явления различных пластов, генерирующих страдание по нисходящей и степени важности: социо-исторические — физиологические — эмоциональные — когнитивные — нравственные.
«(Есть) глубокие, старые пласты, сливающиеся с родовыми и общечеловеческими, — основные, глубокие грехи, от которых, как смрадные испарения, поднимаются богохульные мысли, побуждения, всякая нечистота, чудовищные извращения…» От анализа индивидуальных триггеров страдания, терапия переходит к нижележащим личностным структурам, которые также имеют значение при тяжелых психопатологических феноменах. Здесь также обширное поле для работы: от вскрытия роли наследственности при большинстве душевных расстройств и принятия не только личной ответственности до актуализации переживания причастности падшему человечеству.
В качестве рекомендаций и напутствий, как в процессе, так и в заключение терапии, будут несомненно полезны, среди прочих, следующие:
«Жить надо не «слегка», а с возможной напряженностью всех сил, и физических и духовных. Тратя максимум сил, мы не «истощаем» себя, а умножаем источники сил.
Внимание к своей внутренней жизни, рекомендуемое с религиозной точки зрения, дает свои результаты и с точки зрения чисто психологической — развитие силы внимания, сосредоточение сознания, выявление новых психических способностей [31]».
Так, на основании всего лишь одной хорошей духовной книги, вырастает психотерапевтическая стратегия. а недостатка в таких книг у Православия нет и каждая из них может стать платформой для психотерапии.
Но тогда кто же он, православный психотерапевт?
Ретранслятор Священного Писания в Святоотеческой интерпретации, применительно к ситуации запроса?
Тайный катехизатор, пользующийся случаем кризиса клиента для того, чтобы истолковать происходящее в библейском когнитивном стиле и дать «эмпатично» понять, что улучшение может быть достигнуто при условии принятия православных категорий восприятия, мышления и поведения?
Психоаналитический образ «зеркала», но в православном обрамлении? с интерпретациями типа — «а вот здесь ваше мнение расходится с позицией преп. Серафима, давайте это обсудим»?
Отрицательный ответ на эти вопросы приводит нас к необходимости позитивного формулирования проблемы и мы можем наметить основные качества «православной психотерапии», которая будет исходить из этой, третьей, перспективы восприятия Православия следующими тезисами:
1) Она не будет одна и догматизирована в своих терминах, постулатах и методах. Их будет столько, сколько православных профессионалов отважится на деятельность в этом направлении.
2) Она не будет носить название «православной психотерапии», дабы не ограничивать себя ни контингентом клиентов, ни узурпировать это благородное название исключительно для себя. Она может, к примеру, именоваться «духовно-ориентированной», «экклезио-экзистенциальной», «филокалической», «онтологически-трансцендентной», несть числа сим именованиям, но будет мудрым табуировать исключительное использование этой формулы — «православная психотерапия» применительно к специфическому «вкусу» ее адептов. Если уж историческое Православие бывает так трагично разделено (только в России существует с десяток церквей, включая старообрядческие, позиционирующих это вероучительное определение), то нет смысла хорошей психотерапии, производной от истинной Веры, монополизировать этот термин.
3) Она будет непременно представлена, в качестве основного, принципом много-уровневого бытийного устроения. Иными словами, ведущей техникой, равно как и фундаментальной доминантой здесь будет актуализация способности к транскрипции, понимаемой как точное и творческое соотнесение понятий, относящихся к разным уровням личностного бытия. Процесс «православной психотерапии» этого рода, представляет собой перевод категорий духовного уровня, без существенных потерь качества и смысла, явлений духовного мира в сферу психического, осуществляемый с целью того, чтобы человек незнакомый (в силу ситуационных или болезненных причин) с реалиями высшего порядка, смог выстроить свою жизнь, оказываясь не чуждым им и двигаясь по направлению к ним. Здесь больший акцент на аксиологическую семантику, структурную лингвистику и бережную герменевтику, нежели чем на собственно психологические приемы, техники и интерпретации. Результатом такового успешного процесса является не просто пере-структурирование личности в плоскости, но открытие возможности иной, объемной перспективы, когда актуализируется ранее блокированная способность личности к рецепции Трансцендентного миру Начала.
4) Здесь будет последовательно применяться принцип «делания» — аскетически ли «умного», душевно ли «трезвенного», поведенчески ли «решительного». в ней будет осуществляться антиномия сочетания активной вовлеченности в процесс с искренней благодарности за результат, отличный от запроса, поскольку здесь есть место доверия Промыслу.
5) Она принципиально «традиционна», в том смысле. что укоренена в базисе обще-библейских (в этическом аспекте — Декалог, на эмоциональном уровне — Псалтирь), общехристианских (Нагорная Проповедь как образ трансценденции плоскостной нравственности земного «здравого смысла»), наконец в Православном веро-осуществлении — ортопраксии. и в этом смысле, она будет парадоксально (…трудно подобрать антоним слова «традиция») — инновационной, когда миссионерски оправданным и икономически верным, является включение в свод традиций непривычных явлений, событий и архетипов.
Выводы и пример:
1) «Православной психотерапии» как единого направления нет, и не может быть принципиально.
2) «Православная психотерапия» существует издревле, и будет развиваться, пока существует Православие, онтологически.
3) «Православная психотерапия» присутствует в любом направлении психотерапии, пока последнее ведет к Добру, Истине и Любви в обозначаемых им пределах.
4) «Православная психотерапия» осуществляется в меру решимости практикующего профессионала отождествить свою деятельность с этой обязывающей идентификацией, не погрешив против обеих составляющих этого именования.
5) «Православная психотерапия», в зависимости от «фокусирования» восприятия явления Православия, может быть рассматриваема в трех вышеизложенных проекциях:
а) деноминационной per se;
б) проблематизирующей, включающей динамики отрицания и утверждения, находящейся в процессе рефлексии, неопределенной в своей значимости и пределах;
в) сбывшейся, осуществляющейся практиками под иными названиями, но в полной мере (применительно к «веку сему») и эффективно отвечающей нуждам и чаяниям ее потребителей.
Прежде формулирования окончательных выводов, рассмотрим точку зрения авторитетного православного психолога И. Силуяновой, постулирующей в своем сообщении позицию православно-воцерковленной психологической науки:
«Вопрос этот был поднят и активно обсуждался на сайте Сретенского монастыря. Каков же результат обсуждения?
1. Одни верующие психологи утверждают, что не может быть православной психологии, так же как не может быть православной математики или христианской химии.
2. Другие говорят, что ее не может быть в принципе, потому, что вслед за ней может появиться православная астрология и христианская хиромантия. Все это феномен вытеснения своей вины за неправильный профессиональный выбор, формы оправдания себя.
3. Третьи считают, что христианская психология и психотерапия возможны. Эту позицию разделяет, например, католический священник, психолог Адриан Ван Каам и создает школу Трансцендентной Терапии.
Именно он — Адриан Ван Каам — автор идеи о том, что религия и психотерапия со временем сольются в единое целое. Но возникает вопрос, что же получится после слияния и что останется — религия или психотерапия? Очевидно, что христианская психология должна будет включить в себя христианскую антропологию, христианскую этику, христианскую аскетику. Но как в итоге будут выстроены отношения между ними и зачем вообще нужна тогда христианская психология, если уже есть сокровищница христианской антропологии, христианской этики и христианской аскетики?
4. Есть еще одна позиция, и мы склонны с ней согласиться. Христианская психология должна существовать, имеет право на существование, но сегодня в реальности ее еще нет, ее надо создавать. Какая она будет? Каковы ее цели и задачи? Говорят, что жизнь определяет цели и задачи исследования [9]».
На основании сказанного, третий и четвертый пункты весьма схожи, и ободренные этим, мы предложим к рассмотрению психотерапевтический подход, обозначив его термином транс-психо-терапия. Данное обозначение будет данью уважения к учителю А. Ван Кааму и, в отличие от других авторских подходов (предполагалось: духовная, религиозно-ориентированная, транстерапия, метапсихотерапия), не встречается в русскоязычном секторе Интернета. Точность именования обусловлена тезисом о том, что именно возможность транс-ценденции является ультимативным фактором, как человеческого существования, так и обеспечивающей его возможность психотерапии.
Об этом пишут психолог и философ:
«Правильное определение человека было бы не homo sapiens, a homo transcendens — человек превосходящий, выходящий за пределы. в этом и заключается сущность человека. Есть и другая, „народная“ формула — более простая и доступная — человеческой способности к трансценденции. Это формула, которая в свое время выступала у нас как формула неодобрения: „Ему больше всех надо“. на самом деле, это и есть формула человека» (Д. Леонтьев, [15]).
«Итак, трансцендирование. в этом смысле положение человека в мире не имеет природных оснований. Те основания, которые мы под себя как бы подкладываем, чтобы стать людьми, ищутся через выхождение человека за свои собственные природные рамки или границы. Вот это выскакивание человека за естественный, природой регулируемый ход событий, этот акт и стал называться трансцендированием. Но при этом — что очень важно — хотя по смыслу слова трансцендирование есть выхождение, преодоление себя, это не означает, что трансцендируют к чему-то, куда-то — скажем, как выходят из комнаты в коридор. в философии эта странная вещь описывается так: мы трансцендируем „выходим из себя“ — а куда? — Никуда. в том смысле, что нет таких предметов (к которым „выходят“) вне мира. Мир ведь состоит из природных предметов, которые мы видим, и, казалось бы, если я выхожу за эти предметы, то выхожу к каким-то другим, которые от первых отличаются только тем, что они — святые, сверхъестественные» (М. Мамардашвили, [16]).
